Узкие врата - Антон Дубинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Фил читал асассинскую книжку, Артур спал у Алана на коленях, а сам Алан сквозь сон тоскливо взирал на его русую макушку, вернее, две макушки — мягкие короткие волосы два раза образовывали закрученные вихорьки. Уши слегка торчали в стороны. Артур Кристиан. Крошка Арти.
Алан смотрел на него, на узкие плечи, слегка вздрагивавшие в такт неровному дыханию, и пытался разобраться в себе — любит он этого паренька или же ненавидит. В общем-то, любить его было пока не за что… А для ненависти — одна-единственная причина: он был жив, а Рик — нет.
Ночные часы тянутся невыносимо медленно, особенно если ты хочешь спать, а не можешь. Но всему когда-нибудь приходит конец, и Алан дожил-таки до трех часов, когда нахохленные от холода путники сели наконец в холодную, выстывшую, почти пустую электричку. Нет, сели — не то слово: они с Артом, конечно же, легли на скамейки и уснули, почти шесть часов езды — дело долгое, это бессонный Фил остался на страже, обещав на полпути разбудить Алана на смену. Но почему-то не разбудил, то ли забыл, то ли просто увлекся бодрствованием и не захотел тревожить (последняя мысль была слишком нетипичной для безжалостного Фила, не мог он просто так взять и пожалеть кого-нибудь будить) — но факт остается фактом: Арт и Алан проспали до самого Кристеншельда, и сон Алана был невероятно сладким, будто снилось ему что-то самое лучшее на свете… Только он не мог вспомнить, что именно, вылезая из вагона на влажный от утреннего тумана перрон в восемь утра.
Если ты уже взрослый, то можешь морить себя голодом как угодно, предаваться любым подвигам воздержания; но теперь они путешествовали с ребенком, ну, с подростком, и о нем нужно было заботиться. Алан, не привыкший заботиться о ком бы то ни было, однако же первый сообразил, что Артуру надо бы съесть горячий завтрак (желудок молодой, легче всего нажить себе гастрит, а то и язву на всю оставшуюся жизнь) — и вместо того, чтобы бешеным темпом устремиться на автовокзал, трое беглецов отправились в привокзальное кафе, где накормили Артура, а заодно и самих себя, свежей яичницей и кофе с молоком.
— А теперь — полный вперед, — скомандовал Фил, первым выходя из-под гостеприимного крова на улицу, залитую золотым светом. Осенью бывают такие деньки — когда воздух прозрачный-прозрачный, свежий-свежий, с особенным живительным запахом, и утренние теплые лучи пронзают небосвод золотыми нитями… Вот и сегодняшний день обещал быть такого свойства — впервые за дождливые недели начала осени; и Алан даже снял куртку, обвязав ее вокруг пояса и подставляя солнцу обнаженные до локтей руки. Утро еще не успело разогреться, но днем точно будет хорошо! Наконец-то тепло. И наконец-то солнышко. Как будто страшный поход близится к завершению, пилигримы подходят к Иерусалиму, и все теперь правильно и замечательно.
— Денег не жалеем, надо спешить, — прервал плавный ход его разморенных солнышком мыслей голос Фила. Алан взглянул ему в лицо — и только что заметил, как тот скверно выглядит; черные круги под глазами, лицо осунувшееся, обшарпанное, белки глаз какие-то розоватые… Может, он болен чем-нибудь, только не говорит? А спрашивать бесполезно — Фил из тех людей, про которых достоверно становится известно, что они заболели, только когда они неожиданно падают замертво… Но Алан все-таки спросил:
— Эй… Ты хорошо себя чувствуешь?
Фил слегка сощурился.
— Твоя забота неуместна, Эрих, нам сейчас о другом надо думать. Значит, так: ради скорости не жалеем ничего. Если находим в расписании сверхдорогСй экспресс до Преображенки, но хоть на пять минут раньше, чем проклятый вечерний автобус — едем не раздумывая.
Алан послушно кивнул.
Скорость действительно была дороже всего.
Хотя и мало надежды, что расписание автобусов изменилось — но все же так иногда бывает, что осенью пускают добавочный рейс…
Было девять часов утра. Удивительно ясного утра, заметьте — солнце так и заливало улицу, а улица еще и вела на восток, так что светило прямо в глаза, слепя и бликуя мелкими радугами на ресницах. Кристеншельд был удивительно приятным на взгляд городом, и улица тоже была приятная — неширокая, зеленая, дома стоят вплотную по двум сторонам — не тупые кирпичные коробки, а причудливые такие, старинного вида, с арками и балкончиками, невысокие, разноцветные — желтые с белым, белые, светло-зеленые…
Машины проезжали редко — это явно была не главная торговая магистраль, а так — зеленая улочка со множеством ресторанчиков, почтамтом, церквушкой, чья острая, венчанная крестом крыша виднелась из-за домов. И потому сердце Алана слегка екнуло, когда за спиной его заскрипели тормоза, и молодой самоуверенный голос негромко окликнул:
— Эй, молодежь!
Алан обернулся, чуть заметно вздрогнув. Синий с белым небольшой автомобильчик с мигалкой, на боку, прямо на дверце — яркий герб: две скрещенные шпаги поверх щита. МОП, Монкенская окружная полиция.
Фил с непроницаемым лицом, словно бы не понимая, что этои слова относятся к ним, продолжал шагать вперед. Пальцы его будто невзначай нашарили Артову ладошку (моментально ставшую влажной и холодной), но мерный спокойный шаг ни на миг не нарушился. Мы просто идем по своим делам, сэры, это все к нам не имеет ни малейшего отношения. Мы идем на автовокзал и не совершаем ничего противозаконного.
Алан, стараясь скрыть бешеное напряжение, которое — как он догадывался — проступило на лице пятнами румянца, отвернулся на секунду позже. На секунду, достаточную, чтобы увидеть, как вслед за молодым полицейским в сером из машины выбирается еще одна серая фигура, невысокая, худая. Солнце ярко блеснуло, касаясь лучом выбритой макушки.
Сердце Алана провалилось куда-то в область паха, и там трепыхнулось горячей тяжестью. Таких фигур он видел слишком много — особенно в монастыре Сент-Раймонд — чтобы не понять, кто это такой. И не обязательно было даже вниательно изучать нашивку на левой стороне груди, равносторонний крест, желтый, как цыплячий пух, как одуванчики. Желтый, как наша смерть.
— Эй, молодые люди! Оглохли, что ли? К вам обращаются!
Фил совсем незаметно прибавил шагу. Вторая его рука — он шел посредине — стиснула Алановы пальцы, так сильно, что тот едва не вскрикнул от боли.
— Слушай меня, — выговорил Фил сквозь зубы, чуть слышно, и через пелену тревоги разума Алана коснулась обжигающая мысль, что вот они и влипли по-настоящему. Голос полицейского, приближающийся — тот не стоял на месте, двигался в их сторону, да, зашагал им вдогон — возглашал как сквозь вату:
— Стоять, эй вы! Куда претесь? Я сказал, предьявляйте документы!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});