Записки сенатора - Константин Фишер

Один раз, когда доложили о приезде Навроцкого, князь сказал мне:

— Я дам вам случай видеть профессорскую практичность.

Навроцкий — профессор математики, доктор и почетный член многих университетов. Вошел Навроцкий, полковник Генерального штаба, такой несимпатичной физиономии, какой я не встречал ни прежде, ни после, и при том так изуродованный оспою, что на лице его, казалось, была изорванная сеть, наклеенная на кожу. Только что он вошел, князь Меншиков сказал ему:

— Очень кстати! Не могу справиться со счетами! Помоги мне, ты ведь профессор!

— К вашим услугам!

— Вот, братец, в чем дело: я должен лондонской миссии столько-то фунтов и парижской столько-то франков за выписку книг, а деньги мои у берлинского банкира: их осталось столько-то талеров. Достаточно ли этого для уплаты, и если нет, то сколько надо выслать отсюда? Вот тебе и табель нынешних вексельных курсов.

Навроцкий сел у особого стола, сопел, расстегивался и считал, а князь поглядывал на меня украдкой и улыбался. Наконец спросил Навроцкого:

— Ну что, любезный, скоро ли?

Навроцкий, встав, отвечал:

— Странно, ваша светлость, что вы занимаете профессора такими пустяками.

— Ну, извини, любезный, да сделал ли ты счеты?

— Нет, не сделал! Я отвык от этих мелочей!

— То-то, братец, — заключил князь.

В числе лиц, виденных мною в то время у князя, вспоминаю Вагнера. Вагнер, кондуктор рабочего экипажа, молодой человек, явился к князю с маленькою моделью изобретенного им снаряда, которым можно было толочь посредством обращения рукоятки.

— Вот, ваша светлость, — сказал он наивно, — машинка моего изобретения, чтобы кофе толочь.

— Любезный, — заметил князь, — кофе не толкут, а мелют; но, впрочем, очень похвально, что вы занимаетесь механикой.

Отпустив его, князь сказал мне:

— Глуповат, однако предприимчив! Надо дать ему ход, из него, может быть, выйдет что-нибудь!

Князь доложил о нем государю и выпросил разрешение отправить его за границу учиться механике. В то время во Франции было уже волнение в умах. Государь не вдруг согласился на отправление Вагнера, говорил, что он там набалуется, но на уверения князя, что Вагнер человек скромный, — согласился послать его в Париж и Лондон, прибавив: «Под твою личную ответственность». В 1830 году Вагнер воротился, завитой, щеголь и слишком развязный. Всякий другой начальник оскорбился бы фамильярностью и дерзостью приемов Вагнера, но князь Меншиков обладал в отношении к молодым людям необыкновенной терпимостью.

Он смеялся над выходками этого парижанина и, убедясь, что он смыслит дело, поручил ему устройство в Николаеве механической мастерской; дали ему прогоны, подъемные, наградные, жалованье вперед и отправили; но Вагнер, вместо того чтоб ехать в Николаев, бежал за границу, а между тем получены здесь сведения, что Вагнер геройствовал на баррикадах Июльской революции. Государь разбранил Меншикова, а Вагнер пропал без вести, и даже родной брат его, доктор Вагнер, служивший потом у меня, не имел о нем никаких известий!

Лет через пять он получил от него первое известие: беглец просил пособия и уведомлял, что он переменил родовое имя Вагнер на Лодон; брат посылал ему отсюда пособие, сколько мог, в течение следующих пяти лет, но потом письма прекратились, и на письма здешнего Вагнера ответов не было.

В 50-х годах Вагнер, будучи в Париже, стал справляться, не знает ли кто Лодона. «Г-н Лодон? — отвечали ему. — Его знает вся Франция; это наш первый инженер-механик, человек весьма богатый и очень уважаемый…» Вагнер отыскал Лодона в его вилле, но был принят сухо, с объявлением брату, что он прекратил все сношения и воспоминания первой половины своей жизни и теперь живет новым веком без связи с прежним. В прошедшем году этот Лодон помер в сумасшествии. У него был дом в Париже, шато в каком-то предместье, огромная фабрика и более шести миллионов франков капитала. Он предпринял несколько спекуляций, на которых потерял до двух миллионов франков; впал в меланхолию и оставил по себе все показанное выше недвижимое имущество и четыре миллиона франков.

Князь Меншиков вывел многих людей, но в результате ему не посчастливилось. Бахтин, бедный, мелкий чиновник, проведен им в Государственный совет, но оказался демагогом, не признающим ни сословий (кроме своего чина), ни собственности (кроме своего дома). Он много помог испортить дело эмансипации. Головнин — один из вреднейших в России министров. Не говорю о других, которые не имеют влияния на дела государственные. Князь Меншиков, этот сухопутный генерал, управлял флотом 26 лет; в этот период были три катастрофы: исчезла в Ботническом заливе шхуна «Стрела»; сгорел у Кронштадта корабль «Фершампенуаз» и погиб у норвежских берегов корабль «Ингерманланд».

Шхуна «Стрела» построена была на Охте при морском министре Моллере; вследствие ее погибели разобрана была одна из четырех шхун, построенных на Охте в одно время, в том числе и «Стрела», и оказалось, что в ней не было сквозных болтов; вместо них были снаружи и внутри вставлены коротенькие концы с гайками.

«Фершампенуаз» сгорел вследствие педантической строгости командира. Корабль вводился в гавань; порох был уже выгружен; крюйт-камера вымыта. Командир, осматривая эту камеру, нашел ее недовольно чистою и, сделав выговор артиллерийскому офицеру, велел ее перемыть щетками. Офицер, сочтя это за педантство, стал перемывать с открытым фонарем, и последовал взрыв, при котором виновный офицер погиб, а командир, несмотря на усилия князя Меншикова, был, по приговору аудиториата, разжалован в матросы.

«Ингерманланд» шел из Архангельска, полувооруженный, без полного балласта. Князь еще прежде находил неудобным такое плавание и представлял, чтобы в Архангельске строились только фрегаты, но его не послушали.

Следовательно, 26 лет не было ни одного крушения судна парусного, а тем менее парового, вследствие дурного выбора командиров.

После князя все команды сменены. Разных судов погибло столько, что я потерял и счет; государь чуть не утоп в переходе из Кронштадта в Петербург; он два раза пересаживался в пути на другие пароходы; императрицу чуть не утопили в Черном море. Корабль трехпалубный среди дня перевернулся вверх дном у ревельского рейда, и в прошедшую осень разбили в Каттегате паровой фрегат, причем утонуло множество матросов, два офицера, и едва спасся великий князь.

В морском ведомстве учрежден новый суд, гласный и правдивый; он нашел виновными в явной небрежности адмирала, командира и вахтенного лейтенанта, и именно в том, что, испытывая дрейф и переменив направление, поленились даже бросить лот, чтобы определить глубину. При такой изумительной небрежности суд нашел смягчающие обстоятельства и присудил адмирала, приказавшего переменить курс промера, к выговору, а командира и вахтенного лейтенанта — к кратковременному аресту. Суд, хотя и не правый, но милостивый: стоило делать реформу! И говорить после этого, что у нас гласность будет иметь нравственную силу! Такого цинизма не бывало и при закрытых дверях.