Записки сенатора - Константин Фишер

Войцеховича нашел я в сильнейшей тревоге. Отправясь около 4 часов прогуляться по Летнему саду и заметив, что маленький вход заперт, — признак, что в саду государь, Войцехович пошел по другому берегу Фонтанки, не желая встретиться с толпою, которую обыкновенно привлекает присутствие государя. У ворот другого конца сада Войцехович встретил кружок людей в живом разговоре, сквозь который слышались слова: «Государь… мещанин… схватили». Далее заметил он еще несколько таких же кружков. Он спросил у сторожа, что случилось. Сторож самым равнодушным, ленивым тоном отвечал: «В государя выстрелили», — таким тоном, каким он отвечал бы на вопрос «который час?». Войцехович побежал домой, встревоженный столько же событием, сколько равнодушием, с каким оно принято сторожем из гвардейцев.

Через четверть часа приехал и Смирнов. С пылкостью своей сангвинической натуры он рассказал слышанные уже им подробности, между прочим — одну: спасителя, оказавшегося мастеровым Комиссаровым, взяли в полицию, и он, струсив, уверял, как говорится, руками и ногами, что он никого не спасал, что он знать не знает и ведать не ведает.

Разумеется, за обедом разговор наш вертелся исключительно около этого происшествия: программа наша была забыта. Мы рассуждали о том, что совершилось бы в столице, если бы злодеяние удалось, или даже если бы распустили только слух, что оно совершилось с успехом; мы рассуждали о нашем полицейском начальстве, о его способности действия в критические минуты. Проезжая домой, я видел солдат Павловского полка, расхаживающих массами по Миллионной в шинелях, без офицеров. Вечером я был приглашен к графине Витте. Захарьевскую улицу, вдоль которой тянутся Кавалергардские казармы, нашел запруженною сплошною массою солдат в шинелях, — и ни одного офицера. Потом оказалось, что вся гвардия была в том же положении; все офицеры были потребованы в Зимний дворец для принесения государю поздравления с Божиим покровительством. Сорок тысяч войска без офицера! Что было бы, если бы в числе офицеров были заговорщики, если бы несколько заговорщиков надели флигель-адъютантские мундиры и поехали бы в полки отдавать свои приказания.

В это же время ходили по городу подозрительные лица; в кабаках рассказывали, будто дворяне подослали убить царя; по железной дороге отправились человек 15 подозрительных. Что же делало полицейское начальство? Оно сосредоточилось на Дворцовой площади; в его глазах шли во дворец люди, не имеющие входа ко двору; в сенях толпился простой народ. Кто-то спросил: «Зачем вы толкаетесь во дворце?» — «Полиция погнала!» — был ответ. Итак, все зависело от случая! Верно, Бог хранил не одного царя, но и столицу.

Обозревая этот ряд преобразований и распоряжений, эту распущенность и неурядицы, останавливаюсь невольно на вопросе: чему приписать такое громадное стечение ошибок; кто же советники царя, кто доводит до его сведения, в каком положении империя?

Глава XIX

Приближенные князя Меншикова — Вилламов — Доклады Ратманова — Профессор Навроцкий — Вагнер и его карьера — Причины гибели наших судов — Взметнев — Беседы с князем Меншиковым о Богдановиче, Тотлебене и военно-морском суде — Бахтин — Его служебная деятельность

По случаю крушения корвета «Александр Невский», при чем едва не утонул великий князь Алексей Александрович, адмирал Матюшкин выразился в сенате: «Вот последствия управления сухопутного генерала!»

Князь Меншиков сдал министерство в начале 1853 года, а последствия его управления обличаются в конце 1868 года. Какая медленная операция!

Не таков был процесс управления адмирала Моллера, до 1828 года. Когда князю Меншикову поручено было преобразование морского министерства, при нем были: полковник Генерального штаба Вилламов, чиновник 5-го класса Андреев и писарь Просин.

Вилламов, добрый, но крайне неспособный человек, сделал карьеру довольно странным образом. Государь Александр Павлович имел обыкновение спрашивать военных начальников о членах их семейства. На разводе, когда он желал быть милостивым к полковому командиру, он спрашивал: «Что делает брат твой, который служил там-то?» или: «Здоров ли старик твой отец такой-то?» — и тому подобное. Вопрошаемый растрогивался до слез при этих вопросах, свидетельствовавших, как государь интересовался его семейством, — но эти вопросы делались на основании приготовляемых князем Меншиковым табличек, которые государь вкладывал в перчатку и при случае справлялся с ними. Таблички эти требовали по цели своей почерка очень мелкого и вместе с тем очень четкого: таков был почерк у Вилламова — у него одного. По этой причине возили Вилламова повсюду, куда ездил государь, вместе с Миллером, чинившим перья.

Кроме того, Вилламов был нужен князю Меншикову, оттого что он ему верил, а князь, в общем смысле, никому не верил, частью по своей недоверчивой натуре, частью вследствие горьких опытов жизни. Он рассказывал мне, что раз только решился, тронутый жалкою участью сироты Навроцкого, взять к себе его, жил вместе с ним, несмотря на его безобразие и неопрятность, и определил его в службу, — и этот Навроцкий крал у него бумаги и шпионил его в самый разгар вражды его с Дибичем.

Андреев — чистый тип чиновника старых времен, взяточник и невежда. Просин — писарь из кантонистов. С этими-то людьми князь должен был образовать новое управление. Князь работал один, и работал до упаду; перед ним стояла большая деревянная табакерка в половину квадратного фута величиной, открытая, из которой он брал щепотками табак или подносил к носу табакерку, чтоб возбуждать нервы, а около полуночи, полуживой, садился в сани и большою рысью ездил по городу с полчаса, чтобы освежиться; потом опять принимался за работу. Какая сила была в тогдашнем поколении: не то что нынешняя вялая молодежь. Она, кажется, и на свет выходит уже с жидким мозгом.

Когда я познакомился с князем Меншиковым, в 1827 году, он жаловался мне на неспособность своих сотрудников. Тут я видел из новых деятелей морской администрации и Ратманова, дежурного генерала. Он привозил к князю кипы бумаг для прочтения или для подписи. Князь, чтобы избавиться от доклада Ратманова, давал ему тетрадку с непристойными картинками. Ратманов надевал очки, рассматривал картинки и по временам хохотал гомерическим смехом, а князь между тем читал бумаги. По окончании смотра картинок Ратманов говорил обыкновенно: «Ваша светлость! Не пора ли заняться делом!» Князь отвечал, что бумаги им уже просмотрены; затем следовал гомерический смех — и доклад кончался.

Один раз, когда доложили о приезде Навроцкого, князь сказал мне: