Девочка по имени Зверёк - Маргарита Разенкова

Падре выздоровел, и они вернулись к обычным занятиям: переписывание текстов, химические опыты, приготовление снадобий. Впрочем, вскоре Вероника окончательно решила, что прекрасно может обходиться и без снадобий, уводящих ее сознание за пределы обыденного мира. Это было, конечно, не так уж легко и просто, но со временем «дверь в другой мир» стала открываться так, как того хотелось самой Веронике. Падре называл это «внутренним путешествием». Частенько она не разумела тех вопросов, которые он просил ее задать в мире эха или Хранителю, и лишь передавала (слово в слово) и вопрос и ответ и радовалась, что полезна Учителю!

Однажды он спросил ее:

– Как тебе удается обходиться без снадобий в твоих «внутренних путешествиях»?

– Это удавалось мне и раньше. Снадобья лишь открыли мне, что есть еще миры, которых я раньше не видела. Стало интереснее.

– А что вызывало твои «картинки» раньше? И как ты узнавала в людях своих… м-м-м… бывших знакомых? Ведь ты не могла не приметить некоторых обстоятельств, условий, при которых твое видение окружающего меняется на необычное? Или при которых тебе лучше всего мечтается?

Учитель, как видно, имел право задавать прямые вопросы, от которых обычно у Вероники болела голова. Боль не пришла, и она с облегчением вздохнула:

– Конечно, заметила. Мне лучше мечтается в дороге, еще, как я тебе уже говорила, прямо перед тем, как уснуть, или когда я только-только просыпаюсь. Иногда бывает такая странная Луна или закат Солнца. Облака всегда так необычно плывут и притягивают меня. Слова людей иногда кажутся мне уже слышанными, а запахи и вкус новой еды – странно знакомыми. А еще – глаза.

– Глаза?

– Да, по глазам я всегда точно определяю, знала я этого человека «когда-то» или нет. Не по цвету глаз или форме, нет. Что-то глубоко внутри…

– Вот как! Интересно! – Он походил немного по комнате, что-то задумчиво приговаривая себе под нос, и произнес неожиданное: – Значит, дитя мое, твоей способности к «внутренним путешествиям» путешествие настоящее не повредит?

– Настоящее путешествие?! – Она чуть было не захлопала в ладоши, но вовремя вспомнила, что падре этого не одобряет, и, хлопнув один раз, осеклась и сцепила ладони в восторге.

– Вижу ответ по твоей реакции. Так вот, у меня есть неотложные дела в Кордове, в университете, да и еще кое-где.

Я уже предупредил мать Тересию: ты отправишься со мной. От меня не ускользнуло, что ты несколько приуныла после моей болезни. Думаю, нам обоим это путешествие будет полезно. Так что собирайся, дружок, путь неблизкий.

Неблизкий? Какое это имело значение?! Путешествие само по себе было счастьем, а с Учителем – тем более!

Вероника собралась быстро: маленький молитвенник, пара чулок да гребень – что еще нужно! С благословения настоятельницы и с помощью сестры кухарки Урсулы она собрала корзину провианта: фрукты, сыр, хлеб, овощи. Нахально добавила ко всему бутыль хорошего вина. Урсула лишь добродушно хмыкнула и, украдкой выглянув за дверь, сунула в корзину еще и немного сухих фруктов, печенья с миндалем и душистый медовый пряник. Вероника расцеловала ее.

Капитан небольшого судна, поднимавшегося вверх по Гвадалквивиру к Кордове, был явно не из торопливых. Матросы его команды, кто с повязанным на манер контрабандистов платком, кто в небрежно нахлобученной шляпе, и все как один – с засученными рукавами и в штанах грубого сукна, закатанных до колен, казалось, еле шевелились. Зато браво стреляли глазами на странную пару – пожилого священника-доминиканца и девушку в монашеской накидке. Кто-то было осмелился отпустить двусмысленную шутку. Но капитан так сурово одернул горе-шутника (присовокупив пословицу: «Райская сласть, да не про твою грешную пасть!») и так выразительно обвел взглядом тех, кто откликнулся на шутку смехом, что матросы тут же оставили этих двоих в покое.

Приподняв за тулью свою потрепанную шляпу с замысловатым пером неузнаваемой птицы, капитан с почтением склонился перед священником:

– Прошу прощения, падре, за моих матросов. Они, конечно, не больно-то воспитаны, это так, сеньор. Но, видит Бог, эти ребята в душе не так уж плохи! Мы все почитаем Христа и Пресвятую Деву. И к мессе ходим! Никто больше не причинит вам беспокойства, слово капитана!

Он еще раз извинился и, приняв от падре благословение, отошел.

Его неспешные приказания выполнялись все же четко – как видно, команда была слаженна. Падре устроился с молитвенником подальше от борта, под хлопающим на речном ветерке навесом. Вероника же прошла на самый нос корабля. Она почти свесилась за борт и с удовольствием стала следить за чуть зеленоватой водой, обтекающей потемневшую обшивку. Если не поднимать головы, можно было бы даже вовсе забыть об окружающем и…

– Гхм, сеньорита, – смущенно кашлянул рядом старый матрос, – вы бы прошли под навес: кожа-то, как я погляжу, у вас нежная, как бы солнце ей не повредило! Прошу прощенья, конечно, надеюсь, что не обидел.

– Спасибо, сеньор. Не беспокойтесь, я не боюсь солнца.

– Гхм, «сеньор»… Скажете тоже, добрая сеньорита, то есть сестра. Не называйте меня так. Если ребята услышат, мне от их шуток житья не будет! Извините, конечно. Не сердитесь на меня!

Вероника улыбнулась: конечно, она не сердилась, ведь старик желал ей добра, хотя он и прервал ее мечты.

– Как же мне звать тебя?

– Боэльо. Педро Боэльо, к вашим услугам, сестра. Если вам что-нибудь понадобится, вода там или что еще, обращайтесь прямо к старику Боэльо, ко мне то есть. И падре вашему скажите… – Он еще покашлял-похмыкал, как бы собираясь с духом, и негромко, но твердо добавил: – И еще скажите ему, мы тут с ребятами играем иногда в карты… Так вот, это просто карты, ну, вы понимаете?

Она совсем не понимала и, приветливо-ободряюще улыбаясь старому матросу, ждала разъяснений.

– Я хочу сказать, что это вовсе не какое-то там колдовство или заговоры, а просто игра. Мы – люди простые, и развлечения наши, сами понимаете… В общем, не стоит никому сообщать, верно? Потолкуйте с падре, сестра.

Боэльо кашлянул в кулак и отошел. Вероника поняла, что старик говорил об инквизиции. Кому, что и зачем они с падре могли сообщить? Но эти простые люди не знали их и не доверяли. Ей стало жаль их.

Она целый день провела на носу корабля, а падре – на корме, под навесом. Вероника мечтала, глядя то на плавно удаляющийся – неспешно, несуетно, – будто уплывающий назад, берег, то на небо, на редкие пушинки облаков, свободно меняющие свои очертания. «Как было бы замечательно, – вдруг подумалось ей, – превратиться в птицу! Вот прямо тут же, на этой палубе! Превратиться в белую-белую птицу и взлететь над этим кораблем, над землей, над рекой!» Куда бы она полетела? Домой? Пожалуй, нет. Наверное, сначала просто в небо – как можно выше к облакам, белоснежным, чистым, как души праведников. Сквозь облака – широко раскинув крылья, замирая от пьянящей свободы, а затем, во все глаза рассматривая сверху землю, понеслась бы туда, где Гвадалквивир соединяется с морем. Вероника никогда не видела море, но заранее любила его и почти воочию могла представить себе его простор, таящий в себе свободу и силу. Жаль, что они направляются не вниз по течению, в Кадис, а вверх.

Калейдоскоп сменяющих друг друга пейзажей – то оливковые рощи, то пастбища, то виноградники – кружил голову. До самого вечера Вероника все никак не могла насытиться ими, жадно ловя глазами каждый изгиб реки и малейшее изменение берега. Падре не звал ее. Ему, похоже, тоже было хорошо в уединении. Пару раз с некоторого расстояния Вероника посматривала – не нужна ли ему? Он смотрел куда-то в сторону, невидящим взглядом, и она возвращалась на свое место.

Поздно вечером, когда стемнело, Вероника накрыла на салфетке походный ужин. Они ужинали почти в полном молчании под тихий плеск речной волны за кормой. Спал ли падре ночью, Вероника не знала. Сама же она лежала без сна на скамье, укрывшись плащом, и долго-долго смотрела на далекие звезды. Ночью ход корабля был еще более мягок, и Вероника «плыла» под звездным небом, будто на облаке. Она и не уснула, а словно перетекла сознанием в сон, где так же легко плыла в тишине под облаками и звездами, раскинув руки, как крылья…

По пути падре успел сказать несколько слов о Кордове.

– Я люблю этот город, хотя след инквизиции здесь весьма значителен!

– Кордова красива?

– Это ты увидишь сама. Для меня же самое важное – что некогда, еще при маврах, здесь был учрежден университет: трудились ученые, расцветали науки, тут учились тысячи студентов. В свое время только, пожалуй, Багдад мог сравниться с Кордовой своей цивилизованностью. Здесь были огромные библиотеки, множество школ, сотни бань. Правда, все это, почти все, погублено внутренними политическими распрями бывшего халифата.

– Все исчезло – школы, библиотеки?

– Не все. Человеческую мысль убить трудно. Сейчас, конечно, все пришло в упадок. Разрушена даже оросительная система, на которой держалось земледелие в округе. Знаешь ли, дитя мое, что многие акведуки в Испании действуют еще со времен Римской империи? Что ж, иные времена – иные люди. А ведь некогда здесь жили и творили ибн Рушд и Маймонид. Первый – араб, второй – еврей.