Флорентийские маски - Роза Планас

Несмотря на отсутствие упоминания в отчете имени Фокса, Пол не спешил сбрасывать со счетов возможность наличия дальних родственных связей Ады Маргарет с человеком, чье имя стало синонимом предательства, а кроме того, полагал вполне вероятным обретение предками девушки особого таланта к перевоплощению именно благодаря благословению их казненного родственника. В конце концов, детективы могли и не докопаться до всех событий и документов столь давней эпохи. Их задачу осложняло и то, что после казни Гая Фокса его родные первым делом наверняка сменили фамилию и место жительства, да и потом не спешили афишировать свое родство с этим человеком. Вполне вероятно, что его потомки даже временно покинули территорию Англии, перебравшись на континент. Вернулись же они или даже их дети уже с другими именами и с чистой, незапятнанной биографией. При подобных обстоятельствах так на их месте поступил бы любой нормальный человек.

Пол слушал сестру и пытался осмыслить услышанное. Хелен читала отчет детективного агентства, как читают священную книгу, в надежде найти в ней разгадки самых сокровенных тайн. Из отчета следовало, что родной отец Ады погиб в результате несчастного случая на охоте, а мать выходила замуж не один раз. Вникая в перипетии судеб родственников Ады, Пол больше всего заинтересовался жизнью ее матери. В отчете сообщалось, что эта женщина довольно долго прожила за границей, но в какой стране и с кем именно – тайна, покрытая мраком. В Англии ее не было много лет, и никто, даже ближайшие родственники ни разу не слышали ни единого упоминания о том, где она провела все это время. Домой она вернулась в тот момент, когда ее артистическая карьера подошла к концу и приближение старости стало очевидным. При этом, как утверждали информаторы, по матери Ады не было заметно, чтобы она сильно переживала по данному поводу, а кроме того, уход со съемочной площадки, по-видимому, не оказал серьезного влияния на ее материальное положение. Она уединенно жила в загородном особняке, почти не принимая гостей и не выезжая за пределы своей усадьбы. Вплоть до самого последнего времени родственники считали большой удачей, если им удавалось вытащить ее из дому на какое-нибудь семейное торжество.

Отношения между Адой и ее матерью не были ни хорошими, ни плохими; собственно говоря, этих отношений как таковых не было вообще. Мать и дочь виделись чрезвычайно редко, и Аду фактически вырастили три ее пожилые тетушки – те самые, которые произвели такое неизгладимое впечатление на Марка в день свадьбы. Пол стал вспоминать этот день: ничто, ни одна деталь не показалась ему подозрительной или заслуживающей особого внимания. Мать Ады вела себя как совершенно нормальная женщина. Пол знал, что на свадьбу она приехала с одним из своих бывших мужей, которого он тогда посчитал отцом Ады Маргарет. Впрочем, все это могло оказаться одним большим обманом. Все, включая свадьбу, семью и дом в Ковент-Гардене… Даже не спектаклем, а одним незначительным эпизодом в бесконечной, еще не дописанной и не до конца сыгранной пьесе.

– А сколько детей было у этой женщины? – спросил Пол, перебивая продолжавшую читать отчет сестру.

– Не знаю, здесь даже не написано, сколько раз она была замужем, – сказала Хелен не без беспокойства в голосе. – Мы ведь заказывали расследование по поводу дочери, а не матери.

Ночь компенсировала день: размышления питали накопленные в памяти образы, наполняя их смыслом. Холод в Европе не похож на холод в любой другой части света: здесь грустнее, темнее и страшнее. Ночь и холод запутывают человека, сбивают с толку. В тот вечер Ласло перешел с пива на более крепкий алкоголь. Для него ситуация была похожа на элементарное арифметическое уравнение: сейчас он больше всего боялся столкнуться со своими же собственными мыслями, которые могли в любой момент вернуться к нему из прошлого. Оставаться одному в такой ситуации было нельзя. Расставшись с профессором Харпером, Ласло задержался у газетного киоска и присмотрел себе пару журналов, чтобы убить время в гостинице. Вскоре он понял, что читать все равно не сможет. Свернув за угол, зашел в первый же попавшийся бар, где поджидали клиентов скучающие вечерние посетительницы. Ласло попросил бармена подать что-нибудь на его вкус, лишь бы покрепче. К нему подошла молодая блондинка – жилистая и высокая, она чем-то даже напоминала мужчину. Ласло жестом дал понять, что не желает с ней знакомиться, и проворчал ей в спину: «Я люблю тех, кто постарше, чтобы совсем зрелая женщина была, и с лицом, как из двадцатых годов».

Столь неожиданные и вместе с тем четко сформулированные требования венгра немало позабавили услышавших его слова конкуренток блондинки. Впрочем, Ласло сейчас было не до шуток, и он сосредоточился на запотевшем бокале, чем-то походившем на мексиканского священника, потеющего в редкостно жаркий и душный день. Буквально через несколько минут к нему подошла другая женщина, по крайней мере формально вполне отвечавшая изложенным им критериям. Она была невысокая, довольно упитанная, но каким-то образом сумела сохранить невинное лицо – ни дать ни взять ангелочек с раскрашенной открытки. «Вы мне нравитесь. Я готов пойти за вами куда угодно, хоть в вертеп порока, но при одном условии – плата должна быть разумной. Не рассчитывайте, что вам удастся обобрать меня как липку лишь потому, что я иностранец». Такая грубость была заранее просчитана и взвешена Ласло, который вовсе не желал усложнять себе жизнь лишней игрой и натужной вежливостью по отношению к продажным женщинам.

Они поднимались по лестнице, где пахло свежеприготовленной, еще не обожженной фарфоровой массой. Ковровая ткань под ногами совокуплялась с мрамором лестницы флорентийского дворца, превращенного в бордель. Женщина из аристократического рода, сама родившаяся в этом же доме, превратила колыбель благородного семейства в дом свиданий. Это было сделано из чувства мести – мести за унылое детство и за образование, иссушившее ей душу, сжавшуюся до размеров крохотного комочка. Кроме того, женщина ненавидела всех своих предков и родственников за то, что они не оставили ей ничего, кроме этого роскошного особняка, требовавшего огромных денег на его содержание. Она поклялась, что не будет жить одна в огромном доме, составлявшем все ее наследство, но, наоборот, наполнит его страстями и, более того, сумеет превратить древние камни и балки в источник звонкой монеты. Эту клятву она произнесла при выбранном ею самой женихе в день помолвки, состоявшейся здесь же, между огромными, до самого потолка, зеркалами и в присутствии подружек невесты, сплошь представительниц знатных родов и семейств. Ласло знал эту женщину: она была старой подругой его недавно скончавшегося клиента – знаменитого актера. Тот познакомился с хозяйкой дворца, когда подыскивал себе партнершу для некоего подобия порнофильма, который так в итоге и не был снят.

Кем же был на самом деле покойный актер? Разумеется, назвать его посредственностью не посмел бы никто. Он был талантлив, обаятелен, обольстителен и великодушен. Его присутствие на бесчисленных благотворительных балах и вечерах наверняка помогло скрасить жизнь многим и многим сиротам, в пользу которых передавались сборы от подобных мероприятий. Он всегда выступал на стороне обездоленных и был при этом меценатом, коллекционером живописи и рьяным сторонником исторического наследия республики. Последователь Сапаты, боец левацких отрядов, миллионер, католик, поклоняющийся Деве Марии Гваделупской, и, ко всему прочему, неутомимый мечтатель. Актер был настоящим народным королем – наподобие генерала песчаных карьеров. Как у такого человека мог родиться сын, подобный Антонио? Ласло полагал, что это произошло по необходимости. Тень двойника актера просочилась в капле семенной жидкости в красный дом англичанки… и вот – чудовище появилось на свет и теперь было готово отнять у мира череп, рожденный мечтой: череп Пиноккио, самого трогательного и непоседливого итальянца со времен другого любителя путешествий – спустившегося в ад Вергилия.

Зрелая женщина с лицом, будто сошедшим с фотографии начала века, расстегнула ему рубашку и начала целовать шею. Венгр, словно очнувшись, отстранил ее и сказал: «Не трогай меня, не трогай». Она повиновалась, хотя и с явной неохотой. Женщина не привыкла исполнять роль пассивного субъекта в деле, в котором она считала себя настоящей профессионалкой. Ей куда больше нравилось проявлять инициативу, самой отмерять дозволенную дозу удовольствия и изображать оргазм с подлинно театральным вдохновением Мессалины.

Венгр, в свою очередь, слишком хорошо знал законы жанра сексуальной комедии и не мог допустить, чтобы какая-то продажная женщина, пусть и обладающая неплохим вкусом и собственным стилем, позволила себе лезть ему в душу и пыталась расшевелить все то, что томило его изнутри. Для Ласло эякуляция не была ни спонтанным актом, ни даже биологической необходимостью: в первую очередь она выражала некое внутреннее смятение, которое сопровождало его еще с юности. Он никогда не влюблялся. Война навеки кастрировала в нем способность чувствовать любовь, которая выражается телесным, плотским влечением к человеку противоположного пола. Единственное, что ему удалось, – это создать в своей душе некий идеальный прототип, который он искал во всех женщинах, какие только были ему доступны. Ему всегда была нужна одна и та же модель, одна и та же фотография, одна и та же копия образа, увиденного им в одном из подростковых снов. Женщина со старой афиши, фотография крупного плана из старого фильма, немого и походящего на самодеятельный спектакль. Такая женщина могла существовать только тогда, в безвозвратно ушедшие времена начала века. Колдунья Мельеса или Кабирия Пастроне, но в любом случае – лицо, снятое на черно-белую пленку.