Флорентийские маски - Роза Планас

Едва энтомолог успел договорить, как в зале внезапно послышалась музыка, а затем зазвучал голос певицы, исполняющей какую-то оперную арию. Музыка звучала со всех сторон, и все помещение оказалось словно обнаженным перед этими всепроникающими звуками.

Коломбина немного помолчала, словно дожидаясь, пока сентиментальные аккорды пропитают все ее тело. При этом она явно что-то подсчитывала в уме, прикидывая, стоит ли уступить смиренной просьбе Пола и, сжалившись, рассказать ему о том, что он хочет узнать.

– Что ж, сделайте одолжение, пойдемте со мной. Надеюсь, когда вы узнаете то, что невозможно описать словами, вы вернетесь к себе домой и навсегда забудете то, что увидели.

Ласло и Пол были рады следовать за девушкой куда угодно. Они направились вслед за ней к дверям, но Андреа, остановившись на пороге, попросила подождать в зале.

– Я все-таки склонен доверять этой женщине, – воодушевленно заявил Пол.

– А нам ничего другого и не остается, – скептически ответил Ласло, – но кто его знает, может, она и приведет нас к черепу, к тому острову, где живут теперь наши близкие – те, кто исчез.

Ждать Коломбину им пришлось целый час. За это время Ласло и Пол успели основательно изучить лица друг друга и подумать о том, какой была жизнь каждого из них до знакомства. Глядя на адвоката, Пол вдруг машинально отметил про себя, что тот, судя по всему, чего-то боится. Через несколько минут его осенило: венгр еще не бывал в том мире, где соседствуют мертвые и живые, и ему теперь страшно встретиться с теми, кто уже перешагнул этот порог навсегда. Адвокат, конечно, старался не показывать свой страх, но глаза его выдавали: глаза вечного эмигранта казались двумя окнами, распахнутыми навстречу всем ветрам и бурям жизни. Смерчи и грозы врывались в эти окна и рвали в клочья то, что еще оставалось неразрушенным в его душе. Ласло на всю жизнь так и остался беженцем из воюющей страны, главной заповедью которого стали слова, сказанные кем-то из взрослых ему – бледному, изможденному военными лишениями подростку: работать, работать, работать до тех пор, пока хватает сил, а потом – работать даже тогда, когда их не останется. Он всю жизнь был бледным и худым, словно голодным. Ни деньги, ни хорошая еда не сумели изменить его комплекцию, а жаркое мексиканское солнце не покрыло загаром ни единого миллиметра его почти прозрачной кожи.

Но что же видел Ласло в пытливых глазах Пола? Скорее всего, энтомолог стал для него ожившим символом настоящего англичанина, не менявшегося уже на протяжении нескольких веков. Стать в глазах Ласло просто картинкой, страницей из гербария Полу мешало участие в том самом деле, в котором оказались замешаны они оба. Венгр прекрасно понимал, что, в отличие от него, Пол отправился на поиски друзей погибшего племянника не из-за денег, а повинуясь какому-то внутреннему эмоциональному порыву. А впрочем, подумал адвокат, может быть, здесь речь идет и не об эмоциях, а о гораздо более важном, почти святом для этого человека понятии – о принципах.

Ласло было интересно сравнить Пола с Антонио. Как оказалось, в сыне мексиканского актера и англичанки не было ровным счетом ничего английского: он на все сто процентов в своих лучших и худших качествах был продуктом Мексики и сыном своего отца, мексиканца по рождению и по духу. Вот только почему-то отец в последнее время стал побаиваться собственного сына, а может быть, не его самого, а черепа, который сын принес в его дом. Мертвая голова принадлежала Пиноккио – в этом не было никаких сомнений, но тело со всеми его мышцами и кровеносными сосудами было телом Антонио.

От тягостных мыслей и созерцания горевших в камине дров их отвлекла Коломбина. Она появилась в зале, одетая в черное и явно готовая к тому, чтобы выйти на улицу.

– Господа, если вы готовы, мы можем отправляться в путь. Надеюсь, после этого мы с вами больше никогда не встретимся. То, что вам предстоит увидеть, убедит вас в ошибочности ваших предположений и сделанных на их основе выводов.

Мужчины не решились ничего ответить на столь дерзкое заявление. Пола сейчас гораздо больше занимало другое: он сам удивился, какой болью отозвалось в его сердце то неизбежное прощание, которое было обещано им прекрасной садовницей. Он отказывался верить, что больше никогда не увидит эту женщину. Она тем временем взяла сумочку с комода, стоявшего в прихожей, и направилась к входной двери. Уже на пороге Ласло вдруг спросил:

– А ваш отец? Мне хотелось бы поприветствовать его в последний раз.

Пол в очередной раз удивился, насколько избирательно он видит окружающий мир: вплоть до этого момента он и не замечал отсутствия старого де Лукки.

– Отца сейчас нет. Он ушел по делам. Он ведь бывший военный и считает своим долгом всегда вовремя выполнять обязательства перед другими.

Такое объяснение не удовлетворило ни одного из мужчин. Пол переживал все больше, чувствуя полное безразличие к себе со стороны юной синьорины де Лукки. Он проклинал свою молодость, потраченную не на чувства, а на бесконечные наблюдения за миллионами совокупляющихся насекомых в лаборатории. «Ничего, когда вернусь домой, наша британская сырость и знакомые книги успокоят меня. Во Флоренцию я ведь не вернусь никогда. Мне здесь больше нечего делать».

– Профессор, – очаровательно улыбаясь, обратилась к нему Коломбина, – не стойте как вкопанный на пороге. Садитесь в машину. Нам далеко ехать.

Эти слова вернули Полу утраченное чувство реальности. Ласло уже сидел в машине на заднем сиденье, позади Андреа де Лукки.

– Вся моя жизнь – сплошная поездка, – с иронией заметил Пол, не ожидая ответа.

Мотор зарычал, и уже через несколько минут город остался позади. Они оставили за собой реку, набережные, расплавленное золото куполов, запах масляных ламп, горящих в уличных кафе, и толпу туристов у входа в галерею Уффици.

Шоссе, размягченное под солнцем чуть ли не как воск, все растягивалось и растягивалось в новые километры; за окнами машины проносились идиллические сельские пейзажи. Тени от столбов, домов и деревьев становились все длиннее. «Если стемнеет, – подумал Ласло, – эта бестия привезет нас прямо к вратам ада, а мы даже не заметим». При этом венгр не переставал удивляться самому себе, а именно собственному спокойствию, с которым относился ко всему, что могло произойти; единственное, что его сейчас интересовало, – это сможет ли он найти Антонио и получить самое главное – согласие мексиканца на одну юридически оформленную финансовую операцию, в результате которой он, Ласло, получит столько денег, что станет раз и навсегда свободным человеком.

Пола Харпера в эти минуты занимали совсем другие чувства и мысли: поводом для них была невозможность хоть как-то расположить к себе девушку. Он помнил произнесенные там, во сне, слова племянника: только с ней можно говорить о самом сокровенном. «Вот только о ком, о чем?» – смущенно спрашивал сам себя Пол и не находил ответа. Ада Маргарет Слиммернау обманула его, и ее ничуть не беспокоила его дальнейшая судьба. Она просто использовала его, чтобы познакомиться с Марком. Да, конечно, потом они влюбились друг в друга, но ведь в их годы влюбиться проще простого… Любовь вообще очень простое чувство. Любить очень легко: это как соединить лед с огнем и получить воду. Эти простые действия, это элементарное чувство доступно всем – всем, кроме него. Какая жизнь ждет его после этой поездки? Даже если удастся выяснить, что именно стало причиной смерти бедного Марка, – какой толк будет ему, Полу, от этих знаний? Марк навеки перенесся в какой-то другой мир и живет теперь в доме, похожем на Сатис-хаус. Его уже ничто не тревожит, ничто не может изменить состояние, в котором он пребывает. Вряд ли его самого так сильно интересуют события и чьи-то действия, что привели к его смерти. На лестнице бытия Марк теперь стоял на ступеньку выше всех живых. Впрочем, он все еще сохранял в себе остатки того, земного, Марка. Эта еще живая часть его души, как и души утонувших под Слэптоном солдат, время от времени пыталась ворваться обратно в мир живых. Нелегко перестать существовать, нелегко оказаться в новом мире: кому, как не Полу, проводившему бесчисленные часы за микроскопом, под которым бились в конвульсиях умиравшие насекомые, было знать об этом.

– Пол, о чем вы думаете? – спросила Коломбина, чуть повернув голову в его сторону. – Не волнуйтесь, у вас нет причин чего-либо опасаться.

Ласло, сидевший позади и смотревший в окно на сгущавшиеся в горах сумерки, ответил быстрее, чем успел среагировать энтомолог:

– Приятно слышать такие успокоительные слова, но поймите: мы имеем полное право на некоторое беспокойство. Мы ведь даже не знаем, куда вы нас везете.

Коломбина ничего не ответила и даже не попыталась скрыть то отвращение, которое внушал ей венгр. «Человек низшего сорта», – решила она про себя. Все ее поведение, ее бесстыдно подчеркнутое равнодушие к адвокату должны были дать ему понять, какого она о нем мнения. Ласло же ни в коей мере не чувствовал себя оскорбленным. Более того, он даже порадовался за свою интуицию – за то, что сумел понять язык этой флорентийской Цирцеи. Сексуальность – не то оружие, которым можно было победить немолодого адвоката. Об этом прекрасно знал он сам, но понимала это и она. «Пола же остается только пожалеть, – усмехнулся про себя Ласло. – Бедный романтический англичанин, верный союзник всех империй прошлого, падет к ее ногам при первой же ее атаке». Сидя на заднем сиденье, Ласло даже позволил себе улыбнуться: сочувствие к Полу боролось в его душе с иронией и чувством собственного превосходства.