Любовь и французы - Нина Эптон

Столько взрослых, подчеркивает месье Шамбр, по-прежнему имеют такие запутанные представления о роли секса в их собственной жизни, что совершенно не способны просветить молодых. В отношении большинства людей к половой жизни по-прежнему преобладают две крайности, пережившие столетия: с одной стороны — грубость, с другой — ханжеская сдержанность. Кажется невероятным, что француженка в наше время может сказать о браке (как сказала недавно одна из пациенток доктора Алленди, известного психиатра): «Брак — это необходимая деградация». Другая женщина после проповеди, в которой брак объяснялся как синтез тела и души, поблагодарила проповедника и призналась: «Я замужем уже двадцать лет, и все эти годы полагала, что живу во грехе. Вы освободили меня».{290}

Но — возвращаясь к молодым людям — дело далеко не в одном лишь сексуальном просвещении, хотя с трудом верится, что в наш век науки «даже в экспериментальных научных классах изучение человеческого тела не затрагивает область между бедер и ниже желудка».{291}

Месье Шамбр считает, что его нынешние семнадцатилетние ученики знают о любви больше, но не лучше, чем те, кто учился десять лет назад; причину этого он видит в увеличении доли эротики в прессе, фильмах, романах. «Нередко,— пишет он,— ученики поясняют французские эссе примерами из собственной любовной практики».{292} Пресыщенные юнцы говорили ему: «Я полагаю, что трудно в наше время испытать великую любовь. В нашей жизни она встречается не часто. Общество молодежи манит и возбуждает, и многие из нас удовлетворяют свои желания, не ощущая потребности в любви более сентиментальной». (Сентиментальностью любовники Шамбери, действительно, никогда не отличались. Кроме того, здесь играют роль исторический и географический факторы.)

Учитывая эту своевременно приобретенную информацию, месье Шамбр не заостряет внимания на анатомии во время откровенных дискуссий со своими учениками; в конце концов биология, как отмечает в своей превосходной книге Education de Lamour[328] доктор Биот,— это лишь одна сторона дела: «Можно подумать, что сексуальное просвещение, отделенное от культа любви, даст человечеству больше свободы; на самом же деле это вскоре закончится наихудшим из видов скотского порабощения».

Здесь мне хотелось бы коротко упомянуть о кинолюбви, которая, конечно же, оказывает определенное влияние на поведение молодых людей, хотя никто этого подробно не анализировал. Как можно оценить неощутимое влияние кино и других видов искусства на душу человека? Разумеется, не все молодые люди так впечатлительны, как некий шестнадцатилетний парижанин, который, посмотрев особенно циничный фильм, где отрицалось существование любви, пришел домой в таком возбуждении, что встревоженные родители немедленно вызвали семейного врача. Этот фильм (Les Tricheurs[329]) основательно разрушил в свое время — надеюсь, не навсегда —поэтичные любовные идеалы чувствительных подростков.

Большинство современных французских фильмов предлагают поверхностные формы чувственной любви, исключающие романтику и поэзию. Следует, однако, особо упомянуть чувствительные фильмы Рене Клера{293}, который, кстати, участвовал в записанной на пленку дискуссии на тему любви и кино, организованной Figaro Litteraire в декабре 1958 года. В числе других представителей интеллектуальной элиты, принимавших участие в дискуссии, были Роже Режан (президент Ассоциации кинокритиков), журналисты Жорж Альтман и Клод Мориак и драматург Арман Са-лакру. Вот несколько мнений, высказанных в ходе дискуссии.

Роже Режан: Что касается вопроса о том, нужно или нет показывать на экране все подробности физической любви, то вот мой категорический ответ — нет... В спальню может иметь право войти только гений, а нам, критикам, приходится признать, что гении редки и немногочисленны.

Жорж Альтман: Подобные сцены ни в коей мере не являются вкладом в искусство кино, даже если они сняты талантливым режиссером. Всегда считалось эстетически правильным не вульгаризировать великие таинства жизни, не преувеличивать и трактовать вечные темы так, чтобы оставалось пространство для тайных грез.

Рене Клер, цитируя Стендаля, отстаивает классическую французскую традицию избегать всех детальных описаний физической любви: Что происходит, когда Жюльен Сорель, прождав больше часа, наконец влезает по лестнице в спальню Матильды де ла Моль? Долгая беседа, которую Стендаль завершает утверждением: «Кончилось тем, что Матильда оказалась восхитительной любовницей». Лично я не чувствую желания узнать больше.

К несчастью, кассиры во Франции (да и повсюду) убеждены, что живущие в двадцатом веке потомки зрителей фарсов и фабльо хотят знать обо всем намного подробнее.

Деликатная задача знакомства молодежи с любовью неразрывно связана с преобладающими в данный момент в обществе взглядами на любовь. В нынешнем до сих пор идет война с переменным успехом. По-прежнему процветает эротизм — он даже сделался частью туристской индустрии. С другой стороны, проблема страсти не может быть решена с помощью «одомашненной» любви, превозносимой философами. Любовь «вне закона» всегда будет взывать к таящемуся в мужской душе анархическому началу, как утверждал в своих воспоминаниях Франсис Карсо: «Не знающая преград спокойная буржуазная любовь не интересует меня абсолютно. Но как только в дело вмешиваются жестокие разлуки, рыдания, соседские сплетни, подозрения мужа и сотни трудностей всякого рода, которые устрашают малодушных,— это рождает во мне некий отклик, как будто я этого всегда втайне ожидал и к этому готовился»{294}.

Однако тому, кто возьмет на себя смелость дать исчерпывающее описание любовной жизни современной Франции, понадобится куда больше информации. Не проводилось подробных исследований ни по различным регионам, ни по разным профессиям и общественным классам. История любви вряд ли началась, поскольку еще не изобретено надежного способа ее описать. Здесь играет роль множество как поддающихся, так и не поддающихся учету факторов. Нижеследующие краткие наброски из жизни сегодняшней Франции — один из них посвящен региону, а другой — одному из общественных классов — служат примерами многообразия форм мышления и поведения в любви, сохраняющегося, несмотря на склонность современного общества к стандартизации.

Первое — молодое поколение французской аристократии. Аристократы! Мы почти забыли о них, хотя практически все, что нам известно о любви до девятнадцатого века, относится к представителям социальной элиты. В двадцатом веке, однако, слово «аристократия» звучит как социальный анахронизм. На самом деле, круг французских аристократов — это особый мир, в котором многие старые традиции сохранились почти в полной неприкосновенности. К примеру, премудрости танцевального искусства дети высшего дворянства постигают в освященном временем респектабельном заведении под названием «Барадюк», а не в прокуренном « Сен - Жермен-де-Пре». Здесь из поколения в поколение отпрыски старинных знатных родов знакомятся и завязывают дружеские отношения; на основе этих отношений составляются компании для rallye[330]. Это — еженедельные танцевальные вечера, устраиваемые в доме одного из аристократов под неусыпным наблюдением взрослых. На них собирается около сорока девушек и сорока молодых людей, тщательно отобранных. Petits rallyes[331] предназначены для девушек четырнадцати—пятнадцати лет — по субботам или воскресеньям с шести до девяти вечера в течение всего сезона, на них слушают пластинки, танцуют, пьют оранжад и шампанское, едят petits-fours. Grands rallyes[332] — для тех, кому исполнилось шестнадцать, с восьми вечера до полуночи, на них надевают короткие вечерние платья, вместо радиолы играет оркестр, а в буфетах продают виски. Девушки «выходят в свет», когда им исполняется восемнадцать, и каждое семейство по этому случаю дает бал{295}.

Что касается региона — вернемся туда, откуда мы начали наш рассказ — во времена средневековья, на юг, и посмотрим, как восемь веков спустя относятся к любви потомки трубадуров.{296}

Просто удивительно, как им удалось сохранить до наших дней практически в первозданном виде отношение к любви, выработанное их предками,— несмотря на то что со времен трубадуров появилось много новых теорий и прошло много лет. Вот что сказал по этому поводу месье Рене Нейи, сам уроженец юга, хорошо знающий своих земляков, особенно молодое поколение:

«Молодые лангедокцы, подобно большинству жителей Средиземноморья, в глубине души — донжуаны. Много лет проходит, прежде чем они понимают, что не все женщины от них без ума. Но это признак неспособности чувствовать, которая влечет за собой явную сердечную черствость, нескромность, хвастовство в любви и так далее. Они бы рады полюбить, но им стыдно увлечься. Лангедокцы, одаренные от природы богатым воображением, либо вообще не позволяют любовному чувству проявить свои возможности, либо дают ему волю лишь в игре; будучи чрезвычайно эмоциональными и склонными вносить сентиментальность в отношения мужчины и женщины, они стараются ослабить свои чувства и оторвать их от жизни. Они одновременно и унижают, и превозносят любовь и женщину. Из страха впасть в сентиментальность они воображают себе идеальную женщину, наделенную всеми достоинствами, вдохновительницу всех добродетелей, мать и девственницу в одном лице,{297} и наконец, поскольку теория и реальность у них никогда не смешиваются, продолжают относиться к женщине как к недочеловеку.