Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

И ей, Шифре, стоявшей в дверях возле Гилела, Алексей также сказал:

— Я за все расплатился, за все. С меня там за все взыскали. Я теперь ни перед кем не в долгу. Вот, — он протянул свой паспорт, — у меня чистый паспорт. Такой паспорт выдают только тем, кто искупил свою вину.

Гилел шагнул к нему:

— А разве можно искупить такую вину, как убийство невинного младенца, охота за юным созданием, чудом выбравшимся из могилы, истязания ни в чем не повинных людей? Есть ли на свете достойная кара за такие злодеяния? Назови мне ее!

— Зачем вы пришли ко мне? Что вы от меня хотите?

— Назови мне эту кару! — цедил сквозь зубы Гилел. — Как ты мог после всего, что совершил, вернуться? Скажи, как?

— Тут мой дом!

— Зверь не имеет дома! — вскричала Наталия.

— Зверь, сказали вы? Что зверь по сравнению с ним?

— Хватит, я отсюда никуда не уеду, и все!

Наталия Петровна подошла к Алексею и сурово сказала:

— Ты уедешь.

— А если не уберешься отсюда, — гневно продолжал Гилел, — мы предадим тебя херему[14]. Знаешь, что такое херем? Я спрашиваю тебя в последний раз: ты уберешься отсюда?

— Убирайтесь сами!

Медленно, мерным шагом Гилел отошел от двери и, дрожа от гнева, начал:

— Да будет проклята жизнь твоя! Будь проклят ночью во сне и будь проклят днем в бодрствовании! Да разверзнется земля под стопами твоими и небо над головой твоей! Чтоб ты молил о смерти, а смерть тебя обходила. Пусть проклятие мое всегда и всюду следует за тобой!

— И мое проклятие! — воскликнула Наталия.

Гилел продолжал:

— Предупреждаю всех и всякого, и пусть мое предупреждение передадут из уст в уста: каждый, кто узнает, что мы тут предали этого злодея херему, не общается с ним, иначе тоже будет проклят. Идем, Шифра, отсюда! Тут все проклято!

— Я тоже иду с вами! — крикнула им вслед Наталия. — Пока он здесь, моя нога не переступит порога.

Наталия Петровна хлопнула дверью.

4

От узкого прохода в невысокой каменной стене, огораживающей старое еврейское кладбище, к двум большим надгробиям Балшема и Гершеле Острополера, напоминавшим два простых четырехугольных стола и окруженным наполовину вросшими в землю покосившимися надгробиями, ведет узенькая, заросшая тропинка. А по ту сторону кладбища тянутся луга и поля до самого горизонта, опирающегося на крылья заброшенных ветряных мельниц.

Гид Йохевед привела сюда Гилелева свата Матуша, плотного мужчину с продолговатым, вытянутым лицом.

— Хотите знать, когда все, что я вам рассказываю, произошло? — обратилась она к Матушу, хотя тот ее об этом не спрашивал. — Сейчас подсчитаем. Блаженной памяти Балшем, то есть реб Исроэл, жил в одно время с виленским гаоном, а виленский гаон был близок с самим Наполеоном Бонапартом. Одним словом, считай не считай, этому будет, пожалуй, лет двести, а может быть, еще и с хвостиком. Ну, а он, наш Гершеле Острополер... — Тут она залилась долгим смехом, как всегда, кончившимся у нее звучным кашлем. — Ну и шутник же был этот Гершеле!

— Разве Гершеле Острополер тоже из Меджибожа?

— Что за вопрос? Вот же его могила. Первое надгробие на могиле Балшема, а второе — на могиле Гершеле. Видите, какую честь оказали ему! Похоронили рядом с Балшемом и поставили такое же надгробие. Ах, какой это был Гершеле! — Она опять залилась смехом. — Историю о серебряном бокале, родившем маленький бокальчик, вы слыхали?

— Разумеется.

— А историю о субботнем госте? А о мешке с овсом? Ну, а как Гершеле...

— Разумеется, — брякнул Матуш.

— Что разумеется? — переспросила Йохевед.

Матуш начал оправдываться:

— Хочу спросить, откуда известно, что эта могила Балшема? Ведь на надгробии не видно никакой надписи.

— Вот тебе и на! Должно быть, думаете, что вы у меня первый, кому я показываю Меджибож. Желаю себе и вам и всем нашим близким столько лет хорошей жизни, сколько экскурсантов и туристов со всех концов света проходит через мои руки. Так вот, как вы думаете, знаю я толк во всем этом? Может, показать вам документ? — Она достала из-под надгробия Балшема запыленную бумажку и протянула Матушу.

— Что это? — удивленно спросил Матуш.

— Читайте, тогда узнаете.

Матуш надел очки и принялся вслух читать, с трудом разбирая размытые, поблекшие буквы:

— «Сара, дочь Леи, Файтл, сын Розалии, Хайка, дочь Гитл...»

Йохевед тем временем подобрала еще несколько бумажек и подала Матушу:

— Нате вам еще пачку.

Разложив и разгладив помятые бумажки на надгробии Балшема, Матуш продолжал читать вслух:

— «Я, Исер, сын Любы, и моя жена, дочь Фейги, и все наши дорогие и близкие, просим тебя, святой ребе, заступись за нас перед святым престолом и вымоли у всевышнего нам здоровья. Чтоб не знать бед. Пусть наступит мир и братство во всем мире. Аминь!»

— Аминь! — подхватила Йохевед. — Нате, вот еще. Постойте, а это что? Псалтырь или молитвенник? Посмотрите, пожалуйста!

Матуш взял у нее книжечку и начал читать, не понимая ни слова:

— «Авуэси ани эл кивройсейхем...»

Йохевед его перебила:

— А, знаю. Это молитва, которую читают над могилой цадика. Интуристы, видно, оставили. Они иногда оставляют даже свечи.

— А зачем свечи?

— Сразу видно, что вы не хасид. Хасид никогда не спросит, зачем зажигают свечи на могиле Балшема и молятся.

— «Мои дочки Мая, Муся и зять Овсей, сын благочестивой...» — начал дальше читать записки Матуш.

Но Йохевед снова перебила его:

— Бросьте, прошу вас, эти бумажки и послушайте лучше, какую штуку сыграл Гершеле Острополер с нашим цадиком реб Борехлом. Наш цадик реб Борехл, царство ему небесное, как-то вышел на минутку по надобности во двор, а Гершеле тем временем уселся в его кресле. Вдруг с воплем врывается бесплодная женщина: «Реб, помогите!»

— Я эту историю уже...

— Разумеется, слышали?

— Да, разумеется. — И Матуш