Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Растягиваю удовольствие на максимум, пока тёплая вода тихонько журчит, наполняя ванную. Провожу по плечам, снимая рукава, следую вниз, вдоль изящной линии позвоночника и опускаю ладони ей на бёдра. Мокрое платье плотно прилипает к коже, поэтому мне приходится стягивать его очень аккуратно и долго, позволяя себе беззастенчиво любоваться узкой талией, широкими бёдрами и маленькими ямочками над ягодицами, в которые идеально ложится кончик языка.

Обхожу её, безропотно стоящую на одном месте и податливо позволяющую мне делать что угодно, и наконец оказываюсь прямо напротив. Впрочем, мне в лицо Маша не смотрит. Я в её — тоже.

Взгляд блуждает по голой груди и сжавшимся в горошины светло-розовым соскам, запинается о тёмную точку родинки прямо над одной из ареол, которую мне точно бы не удалось рассмотреть даже под её вызывающим и откровенным бельём. И я опускаюсь перед ней на корточки, подцепляю пальцами края чёрных, выглядящих до безобразия маленькими трусов, и стаскиваю их, не переставая изучать три пятнышка бледных шрамов на её животе.

Чувствую, как она наблюдает за мной из-под полуопущенных век. Кожа покрывается мурашками в тех местах, которых касается моё размеренное дыхание, в то время как её собственное начинает сбиваться, слишком откровенно выдавая все желания.

Нет, всё, что мне нужно сейчас — смотреть. Изучать. Любоваться.

— Ложись, — киваю ей на ванную, быстро проверяя температуру воды кончиками пальцев. И сдерживаю, или уже ничерта не сдерживаю улыбку, когда она беспрекословно подчиняется.

Листы так и норовят выскочить из рук и снова разлететься по полу, полотенца грудой сваливаются с полки, вынуждая чертыхаться и наспех заталкивать их обратно, даже электронные датчики движения дают сбой, а гладкая поверхность обычных выключателей ускользает из-под мелко дрожащих, распухших и потерявших чувствительность пальцев.

Меня тянет к ней, как одержимого. И хоть я пообещал себе, что дам ей двадцать минут спокойствия и одиночества, спустя десять уже стою под дверью ванной комнаты, стискиваю в руках огромный махровый халат и вслушиваюсь в каждый тихий, еле уловимый всплеск воды. Через пятнадцать — максимально бесшумно просачиваюсь внутрь, подбираюсь к ней почти на цыпочках, задерживая дыхание.

Ты спятил, Кирилл. Окончательно свихнулся в своей зависимости.

Её клонит в сон, как бы упрямо Маша не пыталась держаться и смотреть на меня с немым вызовом. В сочетании с устало опускающимися веками и подрагивающими ресницами это не выглядит ни грозно, ни раздражающе, а вызывает лишь умиление.

Моя улыбка точно её злит и, кажется, эта злость — последнее, за что она держится, чтобы не позволить слабости целиком захватить уставшее тело.

Но против меня ей больше нечего выставить. Разве что снова выпалить то самое «не трогай меня», от которого в моей голове моментально выносит все предохранители и прикасаться к ней становится так же необходимо, как дышать. Или ещё сильнее?

Я вытираю её, одеваю и веду в свою спальню, наслаждаясь ощущением полученной власти, которая очень скоро, — в этом я уверен наверняка, — закончится. Потому что ебать её на пределе собственных сил и фантазии вовсе не то же самое, что ощущать полностью доверенное моей воле тело.

А мне нужно сделать ещё очень многое, чтобы заслужить её полное доверие.

— Я всё равно никогда не смогу тебя простить, — шепчет тихо мне в спину, уже свернувшись клубочком под одеялом и прикрыв глаза, словно провалилась в сон.

И я оборачиваюсь, присаживаюсь около кровати, чтобы наши лица стали на одном уровне, и смотрю на неё. Долго. Вдумчиво. Позволяю себе в полной мере прочувствовать тепло, в котором она нуждается так сильно и так явно, и которое я уже никогда не смогу ей дать.

Кирилл Зайцев бы смог. Отогрел бы эту маленькую ледышку в своих руках и губах, подарил весь спасительный и ласковый солнечный свет своего сердца.

Кириллу Войцеховскому это не под силу. Тот огонь, что теперь живёт у меня в груди, может или обжечь, или сразу спалить до головешки.

Обхватываю её подбородок пальцами и целую напористо, грубо, жадно, яростно подминаю мягкие губы, и не думающие сопротивляться.

Мне мало. Мне всегда будет слишком мало её в своей жизни.

— Я тебя об этом не прошу, — выдыхаю ей в рот и осторожно поглаживаю нежную щёку, прежде чем нехотя отстраниться. — Зачем, если я сам себя простить не смог?

***

Меня влечёт концентрированным ароматом кофе, который выскочил за пределы кухни юрким зверьком и пробежался по всей квартире, заманчиво потрясая пушистым хвостом. Длинный и объёмный махровый халат путается в ногах и норовит сползти с плеча, и даже плотно затянутый на талии поясок не спасает, а исподтишка подбирающийся к обнажённой коже воздух холодит её до мурашек.

За окном всё затянуто мутно-серой пеленой мелкого, но настырного дождя, за хмурым настроением которого невозможно разобрать, утро ли сейчас, день или вечер.

Не знаю зачем, но иду я на цыпочках. Притормаживаю, оказавшись в огромном холле-коридоре, прислушиваюсь к доносящемуся издалека голосу Кирилла, звучащему бескомпромиссно и жёстко, с напором, который неизменно заставляет мои внутренности сворачиваться в тугую лозу страха и томительного предвкушения.

Я нахожу его в гостиной, которую в прошлый свой визит сюда видела лишь мельком заглянув в приоткрытую дверь. Поэтому теперь, до противного нерешительного сделав несколько шагов внутрь, замираю и мнусь на месте, останавливая себя от желания сбежать, пока он не успел меня заметить.

Он разговаривает с кем-то по телефону, расхаживая вдоль огромного углового панорамного окна, из которого открывается по-настоящему восхитительный вид на реку и ту часть старого центра, что ещё не успели загримировать под современность, заменив монументальные творения архитектурной мысли нескольких эпох на агрессивные и скроенные по одному неказистому лекалу стеклянные будки.

Таким, как я, здесь не место.

Эта мысль выстреливает громким и резким хлопком, настигающим меня уже на середине огромного пространства комнаты, и задевает по касательной, не сшибая с ног, но заставляя остановиться и перевести дыхание. А заодно оглядеться и увидеть на журнальном столике раскрытый ноутбук, пепельницу с несколькими окурками, распечатки от Вики и две кружки с чёрным кофе, от которого ещё идёт пар и тот самый терпкий, разбудивший меня аромат.

Может быть, моё место именно там, где меня по-настоящему ждут?

— Я понял. Мы пересмотрим бюджет, и только потом сможем дать точный ответ. Нет, это подождёт до конца праздников. До свидания, — могу поспорить, что его губы сейчас изгибаются в кривой усмешке, а в глазах клубится, сгущается графитово-серый туман, заволакивая собой хвойную зелень.

Но ко мне он разворачивается уже почти спокойным и почти в хорошем расположении духа. Смотрит с любопытством, как я устраиваюсь на диване, поджимаю под себя ноги и старательно прикрываю торчащие коленки полами чёрного мужского халата, наверняка выглядящего на мне крайне нелепо, зато отлично дополняющего растрёпанные волосы и заспанный вид.

Я тоже смотрю на него с интересом, неприкрыто оцениваю вид идеально сидящих на нём брюк и чёрной рубашки навыпуск, с вальяжно закатанными по локоть рукавами.

Да, Ксюша, ты была права: он красивый.

— Посмотришь, что там? — указывает взглядом на распечатки, и мне приходится взять их в руки, хотя абсолютно не хочется. Можно позавидовать тому, как быстро и легко он вернулся в привычное состояние чертовски раздражающего большого начальника с самомнением на уровне пика Эвереста, но я-то знаю, что у него просто было достаточно времени свыкнуться с той, настоящей реальностью, что на полном ходу сшибла меня сегодня на рассвете, переломала каждую косточку и превратила внутренности в рагу из злости, обиды и сожаления.

Набор эмоций вроде бы не поменялся, вот только направлены теперь они были совсем иначе. Злость к сестре сменилась на обиду, сожаление к себе сменилось на злость к собственной непроходимой дурости, обида на Кирилла сменилась сожалением о том, как долго мы оба взращивали ненависть друг к другу, только бы не признавать совершённых ошибок.