Дорога соли - Джейн Джонсон

— Хватит! — бодро, громко приказала она себе и завела еще одну, совсем другую песню:

Давай уйдем подальше от людей,Даже если там много воды.Ведь вода и мудрейших делает рабами,А мне еще нет и двадцати.

На последней строчке она остановилась. «Нет и двадцати». Сколько ей сейчас? Мариата и сама этого не знала. Женщины ее племени обычно отмечали каждое лето очередной каймой, вышиваемой на специальном коврике, новым орнаментом или амулетом, но Мариата давно не сидела на одном месте и не могла этого делать. Теперь она поняла, что не знает, сколько ей лет, и вдруг подумала, что это ужасно. Молодая женщина словно потеряла свое лицо. В этих необъятных просторах легко утратить себя. По ночам, глядя на звездное небо, она казалась себе совсем крошечной, малой точкой, медленно, с трудом ползущей к цели по лику земли. Так ведет себя маленький длинноногий жучок, обитатель пустыни. Мариата однажды видела, как он карабкался вверх по склону дюны. Его ножки едва касались горячих песчинок, а жучок все куда-то торопился, оставляя волнистые следы на песке. Стоило подуть легчайшему ветерку, и эти отпечатки пропадали, будто их и не было вовсе. Теперь у нее возникло точно такое же чувство. Любой след, который она оставит на земле, будет стерт так же легко.

Чтобы утвердиться как личности, пусть хотя бы только для себя одной, Мариата стала вспоминать прошлое. Сначала извлекла из недр памяти лето, когда ей исполнилось семь лет. Вот она наблюдает, как в гуэльтах возле летних пастбищ плавают головастики. Потом, когда Мариате было восемь, бабушкина сестра показывала ей звезды. Они сидели на Волчьем носу — выступе скалы, возвышающейся над долиной Утул. Вот ей двенадцать лет. Она победила в поэтическом турнире, состязании с другим племенем. Мариата употребляла в стихах слова, о которых те и не слышали, делала куда более изящные, неожиданные переходы и скрытые выпады, от которых ее соплеменники восторженно вскрикивали. Женщина и верблюд все шли вперед, а перед глазами ее вставали все новые образы детства. Один раз она даже громко рассмеялась, вспомнив, как учила свою двоюродную сестренку Алину ловить фиги. Мариата подбрасывала их так высоко, что солнце слепило им глаза, поэтому фигу приходилось ловить наугад. Озорница Алина хохотала. Ей было тогда всего пять лет. Она ловила фигу, целиком совала ее в рот, чтобы Мариата не отобрала, и со смехом убегала. Однажды девчонка чуть не подавилась. Фиги… Рот Мариаты вдруг заполнился слюной, желание съесть хоть одну фигу было так сильно, что у нее помутилось в глазах. Как же ей хотелось поесть фиг! Она не пробовала их с тех самых пор, как покинула Хоггар, а потом только раз, когда они проезжали через фиговую рощу, за которой ухаживали харатины, где густо росли эти деревья с серебристыми стволами, давая плотную и прохладную тень.

Но этих фруктов у нее нет. Не найти их и за сотни миль в округе. Она знала, что это так, и от нее тут ничего не зависит, но организм ее — или же сына, составляющий с ней единое целое, неразумного и требовательного, как и все дети, — не понимал и не принимал разумных доводов. Надо любой ценой поесть фиг, и неважно, где достать их. Если ребенок чего-то требует, надо дать ему желаемое. Иначе на его спине, а то, чего доброго, и на лице может образоваться темная отметина. В селении всегда были дети с подобными уродливыми пятнами. Будущие матери хорошо знали, что единственный способ избежать их для нерожденного ребенка — есть все, что он требует: золу, соль, даже верблюжий помет.

Сняв с верблюда мешок, который ей оставил Азаз, она достала с самого дна последнюю горсть фиников, которую берегла уже несколько дней. Все прочее было съедено. Осталось только вяленое мясо бедного Кактуса, которое так затвердело на солнце, что, кусая его, Мариата опасалась за свои зубы.

«Представь, что финики — это фиги, — строго приказала она себе. — Если ты сумеешь хорошо это сделать, то, может быть, обманешь и ребенка. Он тоже примет финики за фиги. Вспомни, каковы фиги на вкус, какая у них твердая кожура, а под ней засахарившаяся мякоть, заполняющая рот. Она очень сочная, семена застревают между зубов…»

— Фиг у меня больше не проси, — тихо приказала она ребенку чуть позже. — Все, кончились.

До сих пор им везло. С подветренной стороны дюны они нашли пастбище, не тронутое другими путешественниками, и Такамат целый день щипала там травку, довольно бормоча что-то свое, верблюжье. Ее челюсти работали не переставая, двигались из стороны в сторону, измельчая твердую сухую траву в жвачку ядовито-зеленого цвета. Воду они тоже находили, даже те колодцы, которые представляли собой просто дырки в земле, совсем незаметные, занесенные песком. Обнаружить такую можно, только буквально провалившись в нее. Мариата во всем следовала наставлениям брата, шла по звездам, потом лицом к ветру, но не забывала и о своем чутье. Ноги слушались ее только тогда, когда сердце подсказывало, что так надо. Но все равно воды у них было ровно столько, сколько могли унести маленькая верблюдица и беременная женщина. Горб Такамат все еще оставался твердым и торчал прямо, но Мариата беспокоилась о здоровье животного, по правде говоря, даже больше, чем о своем собственном. В самое жаркое время дня, когда они отдыхали, Мариата лежала, ощупывала ладонями живот и чувствовала, как он растет, как разбухают маленькие холмики интимной плоти, которые обычно не видны, спрятаны. «Твой маленький колодец в пустыне» — так Амастан называл это место. Он целовал ее бедра, и ночной воздух холодил влажные отметины. Потом возлюбленный запускал язык глубоко в это место, и Мариата извивалась от наслаждения.

— Настанет день, и у тебя отсюда явится ребенок, как ты сама вышла на свет из этого места твоей матери, — говорил Амастан. — Он будет и мой тоже, самый красивый и желанный во всем мире…

«Интересно, что он сказал бы сейчас, глядя на мое тело, — думала она. — Огромное, опухшее так, что вот-вот лопнет. Кожа натянута как на барабане, груди, когда-то так красиво вздернутые, теперь набухли и отяжелели, как овечье вымя. Ноги как пальмовые стволы, икры обвисли мешками. Нет-нет, такие мысли до добра не доводят…»

Мариата устало, едва волоча ноги, шла дальше. За ней невозмутимо вышагивала Такамат.

Несколько раз над головой женщины проносились самолеты. Они летели так быстро, что шум моторов предшествовал их появлению и был еще слышен, когда их давно уже не было в небе. Верблюдица, похоже, не обращала на них никакого внимания, но Мариате эти железные птицы казались зловещими, поскольку не принадлежали ни земле, ни небу. Дорогу, о которой говорил Азаз, она пересекла в самом начале безлунной ночи, когда весь мир окунулся в черноту и, куда ни глянь, не было видно ни огонька, ни светлого пятнышка. Оставив позади пустыню Танезруфт и держа направление по звездам, Мариата пересекла пески Эрг эль-Агейбы, хотя не знала этих названий. Она понимала только одно. Когда встало солнце, перед ней лежало самое пустынное место из всех, которые женщина видела в жизни, безбрежная песчаная равнина, перемежаемая твердыми бурыми площадями, покрытыми солью. Была здесь и растительность, но такая колючая, что даже Такамат, которая до сих пор не проявляла разборчивости, характерной для верблюдов, к этим колючкам и близко не подходила.

Они несколько дней двигались на юг, пока не вышли к широкому руслу высохшей реки, и брели по нему три дня. Потом сандалии Мариаты совсем развалились, и они были вынуждены остановиться. Женщина села на камень и внимательно осмотрела свои ноги, покрытые мозолями. Когда-то давно, в незапамятные времена, она гордилась своими красивыми ногами. Они были стройны, изящны и элегантны. Когда на свадьбу их раскрасили хной, все, кто видел это, не могли сдержать восторженных восклицаний. Но с тех пор много воды утекло, и пустыня с лихвой взяла свое. С самого начала путешествия у нее на ногах стали надуваться волдыри, которые превращались в болячки и заживали, но на их месте тут же появлялись новые. Все ноги Мариаты были покрыты шрамами, толстые наросты твердой кожи на ступнях растянули тонкую оплетку сандалий, и швы не выдержали. Женщина быстренько перевязала обувь кусками тряпки, которую оторвала от платья, закрыла обезображенные ступни и подумала, что не скоро теперь сможет танцевать босиком. Ее губы на мгновение искривились в язвительной улыбке.

Теперь она внимательно следила за погодой. В последние несколько дней в небе появлялись облака, а это означало одно: надвигается сезон дождей.

— В пустыне люди чаще тонут в воде, чем погибают от жажды, — сказал ей однажды Амастан, но Мариата рассмеялась и ответила, что не столь глупа, чтобы верить в такие сказки.

— Вот увидишь, что это правда, — сказал он и больше не стал говорить об этом.

Но на следующий день Амастан пошел на другой конец селения, привел к ней старого Азелуана, и тот подтвердил этот невероятный факт.