Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Да, не хотелось бы. – Шон обвел взглядом богатые апартаменты.

Мастер наблюдал за ним.

– Знаете, – негромко произнес Мастер, – в вашем Таммани-холле не изобрели ничего нового. Мои предки занимались этим еще до Стайвесанта. Думаю, в городах иначе и не бывало. И не будет, осмелюсь предположить. – Он удовлетворенно кивнул. – Орава новая. Игра старая.

– Значит, мой внук может зажить не хуже вас?

– Возможно. Вы подаете надежды.

– Здорово! – искренне обрадовался Шон, затем ухмыльнулся. – Тогда небось меня похвалит даже сестрица! – Он помолчал. – Вы были очень любезны, сэр. Я этого не забуду. Особенно с учетом огромной разницы между нами.

Мастер неторопливо затянулся сигарой, следя за молодым человеком из-под полуприкрытых век.

– Не так уж она велика, О’Доннелл, – сказал он мягко. – Все дело в везении.

Линкольн

Когда Хетти попросила Фрэнка сопровождать ее, тот чуть не отказался. А когда решил пойти, то не ради того, чтобы сделать ей приятное, а в намерении все-таки присмотреться к этому чертову типу Линкольну, коль скоро уж тот объявился в Нью-Йорке.

Фрэнк Мастер впервые услышал об Аврааме Линкольне пару лет назад, когда тот прославился соперничеством на выборах в сенат с кандидатом от демократов Дугласом. Оба провели серию публичных дебатов, которые подробно освещались в газетах, и Мастер прочел все внимательно, так как главным предметом споров Линкольна и Дугласа было рабство. Линкольн не прошел, однако Фрэнку было понятно, что это искусный политик.

Но в дальнейшем Фрэнк не проявлял большого внимания к иллинойскому юристу – вплоть до этого месяца, когда с началом года выборов влиятельная «Чикаго трибьюн» вдруг, изрядно всех удивив, поддержала его кандидатуру на президентский пост. Поэтому, несмотря на тот факт, что Фрэнк не разделял энтузиазма жены, а вечер был февральский, промозглый, он все же отправился с ней на Астор-плейс в Большом зале Куперовского института. Они решили пойти пешком, потому что до места была всего лишь дюжина кварталов по Третьей авеню.

Выйдя из Грамерси-парка, он предложил ей руку, и Хетти приняла. Годами раньше это был естественнейший жест. Бог знает, подумал Фрэнк, сколько миль прошагали они рука об руку на заре их семейной жизни, когда она оставалась той самой молодой женщиной, что согласилась пойти с ним на Кротонский акведук. Но теперь они редко ходили так, и он, посмотрев на нее, задался вопросом: когда началось охлаждение?

Он предположил, что в то время, когда она читала ту дьявольскую книжку. «Хижина дяди Тома» не укрепила его брак, это уж точно. Фрэнка поражало, что предметом его трений с женой могла явиться проблема рабства. Впрочем, подумал он, не так уж это и странно, коль скоро она разделила всю страну. Дело было не только в плюсах и минусах рабовладения: спор вскрыл глубочайшую разницу в философии – различие, с которым он в итоге ничего не смог сделать.

Хетти считала рабство злом, и Фрэнк не возражал. Но по его мнению, все было не так просто. «Мир таков, каков он есть, и не нам его переделывать», – мягко говаривал он.

Проблема не была новой. Вашингтон и Джефферсон, оба рабовладельцы, признали несовместимость рабства с принципами Декларации независимости. Оба надеялись, что рабство постепенно исчезнет, но понимали и то, насколько это будет трудно.

Несколько лет назад Фрэнк и Хетти отправились по Гудзону на курорт в Саратогу. В отеле они познакомились с очаровательной семьей из Виргинии. Семейство владело маленькой плантацией. Фрэнку особенно понравился отец – высокий, элегантный седой джентльмен, любивший посидеть в библиотеке с хорошей книгой. Они скоротали немало часов за приятными беседами, в которых виргинец весьма откровенно высказывался о рабстве.

– Одни говорят, что рабы – это как близкие слуги своих хозяев. Другие – что с рабами обращаются хуже, чем с животными. В каком-то смысле оба утверждения верны, потому что рабовладельческие плантации бывают двух видов. Смею сказать, на маленьких, вроде моей, находящиеся в доме рабы больше напоминают слуг. И я надеюсь, что мы хорошо обращаемся и с теми, кто в поле. Но на то есть причина. Вы помните, в минувшем столетии бо́льшую часть рабов ввозили. У рабовладельцев бывает совесть, но чаще – боюсь, что нет. Выжав из раба все возможное, они просто покупали нового. Однако в начале этого века, когда конгресс запретил ввоз рабов, тех пришлось растить дома, и их хозяева получили стимул обращаться с ними как с ценным вложением, если угодно, а не как с рабочей скотиной, которую не зазорно заездить насмерть. И можно было надеяться, что отныне рабская доля улучшится. Однако в глубинке на Юге существуют совершенно иные плантации. Они огромны, как громадные заводы, и там-то раба все еще можно замучить до смерти. – Он мрачно кивнул. – Наиболее похожие условия, какие я в силах измыслить, созданы на фабриках и угольных копях в Англии, где рабочим едва ли лучше, но им хоть платят гроши. Единственная разница – по крайней мере, в теории – в том, что английская беднота обладает некоторыми правами, а у рабов на практике нет никаких. Эти большие плантации, сэр, пожирают рабов и постоянно нуждаются в свежих. А где их взять? В основном с Севера. Давайте ими, дескать, торговать по реке. Виргиния ежегодно перевозит огромные количества.

– И вы?

– Нет. Но у меня не так много рабов, и я не похож на соседей. Я не нуждаюсь в средствах. Иначе соблазн был бы слишком велик, – вздохнул он. – Мастер, я не защищаю систему. Я лишь описываю ее. И горькая правда заключается в том, что крупным плантаторам с Юга нужны рабы, а многие виргинские фермеры их поставляют и зависят от этого дохода.

– Тем не менее плантаторов крошечное меньшинство, – заметил Фрэнк. – На большинстве южных ферм рабов мало или нет вовсе. Так ли они заинтересованы поддерживать систему?

– На Юге белый человек может быть нищим, но хотя бы взирать свысока на черного. Есть у него и два великих страха. Вот первый: если черных рабов когда-нибудь освободят, они устроят кошмарную месть. Второй состоит в том, что вольные чернокожие похитят рабочие места и посягнут на землю. К добру ли, Мастер, или к худу, все благосостояние Юга завязано на рабах, и то же самое относится к его культуре. Уничтожить рабство – и верования южан рухнут. Дело в том, что Юг всегда боялся господства Севера. Там не хотят угодить под пяту к вашим безжалостным нью-йоркским богачам или надменным пуританам-янки, – улыбнулся он. – Даже к таким любезным, как ваша супруга.

Если речь шла о каком-нибудь механизме, то Фрэнк Мастер всегда приходил в волнение при виде чего-то нового и смелого. Но в политических материях он, как и его прадед-лоялист, был от природы консервативен. Если уж Юг обречен на рабство, он лучше поищет компромисс. В конце концов, именно этим и занимались последние полвека правительство и конгресс. Все силы были брошены на сохранение баланса между двумя культурами. После создания рабовладельческих штатов Миссисипи и Алабама их уравновесили тремя свободными на Севере. Тридцать лет назад в Союз вступил рабовладельческий штат Миссури – и вот из северной части Массачусетса был выделен свободный штат Мэн. И наоборот, свободным Гавайям не удалось стать штатом из-за противодействия Юга, хотя рабовладельческие штаты несколько раз едва не аннексировали рабовладельческий остров Куба.

Что касалось самого рабства, то не лучше ли было на время оставить его в покое? Чернокожий считался низшим даже в большинстве северных штатов. Негры Нью-Йорка, Коннектикута и Пенсильвании могли быть вольными, но не имели избирательных прав. Закон о беглых рабах от 1850 года превратил в федеральное преступление – даже в Бостоне и Род-Айленде – невыдачу беглого раба по требованию владельца-южанина. Столь неуклюжие компромиссы могли разъярить моралистов и аболиционистов, но Фрэнк Мастер считал их необходимыми.

И в этом была разница между ним и Хетти. Фрэнк Мастер любил жену за ее ум и силу характера. Она была его интеллектуальным партнером во всем. Он понимал, что если она прочно во что-нибудь уверует, то будет помалкивать, а потому не удивился, когда она примкнула к аболиционистам. Но если он мог согласиться с ней насчет моральной правоты аболиционистов, то не делало их мудрее.

Сперва, когда она спорила с ним, он старался замять тему. Но со временем ее пыл усилился. Однажды, вернувшись с собрания, где проповедовал красноречивый священник-аболиционист, она даже упала перед ним на колени и принялась умолять:

– Рабство – зло, Фрэнк! Ты знаешь в сердце своем, что это правда. Пожалуйста, будь со мной – тебе подобные уже так и сделали! Мы не можем позволить этому продолжаться.

Для нее проблема была до того глубока и столь неразрывно сопряжена с личной нравственностью, что было невозможно не настаивать на своем. Но он не мог и не собирался.

Хетти же постепенно, не желая того, стала меньше думать о муже. А он, чувствуя, что ее уважение к нему уменьшается, несколько отгородился. Иногда у них возникали споры. Было верно, к примеру, то, что ряд городских купцов и банкиров, тронутых моральными аргументами проповедников, примкнул к аболиционистам. Но большинство – нет. Нью-Йорк перевозил хлопок, обеспечивал финансы и продавал рабовладельческому Югу товары всех мыслимых видов. Что же, Фрэнку предложить своим друзьям разориться? Хетти ответила, что пусть найдут себе другой промысел.