Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Хетти накрыла его руку своей.

– Я понимаю, Фрэнк. Это будет трудно. Но ты ведь праведный христианин. Я вышла замуж не из-за денег, – улыбнулась она.

«А я женился на тебе не для того, чтобы ты мешала их делать», – подумал он. Пока кеб вез их к дому, он больше ничего не сказал, но ощутил решительный настрой жены. За десять лет брака у них не возникло ни единой крупной ссоры, и он не представлял, как она будет выглядеть.

Примерно в то время, когда Фрэнк и Хетти Мастер поднимались на смотровую площадку обсерватории, Мэри О’Доннелл готовилась проститься с друзьями. Они, все четверо, приятно провели полуденный час – Мэри, Гретхен, Теодор, младший брат Гретхен, и кузен Ганс.

Мэри любила маленького Теодора. Он был на пять лет моложе Гретхен, его синие глаза были темнее и очень широко посажены. В отличие от сестры-блондинки, он унаследовал от отца каштановые кудри. И с малых лет обнаруживал редкое уважение к своей личности. Когда какая-то леди в лавке, движимая самыми добрыми чувствами, спросила: «А как тебя называют – Тедди?» – пятилетний Теодор помотал головой. «Почему, сладенький?» – «Потому что, – торжественно ответил он, – я этого не хочу». К десяти годам он объявил, что не собирается идти по стопам отца и заниматься шоколадом. «А чем же тогда, Теодор?» – спросили дома. «Чем-нибудь, в чем нет шоколада». Это не на шутку расстроило его мать, но отец проявил большее понимание. «Оставь его в покое, – сказал он. – Этот бизнес не так уж хорош». Гретхен и Мэри постоянно брали Теодора с собой, хотя он был совсем мал.

Другое дело – Ганс. Мэри редко видела его, хотя Гретхен и рассказывала о кузене. Мэри знала, что он парень серьезный, работает у фортепианного мастера. Раз или два он попадался ей на глаза, но повода познакомиться не возникало, а Гретхен явно не собиралась приводить его к О’Доннеллам в дом.

Однажды Мэри, уже два месяца работавшая у Мастеров, прогуливалась с Гретхен, и подруга выразила желание заглянуть в мастерскую к кузену. Они не задержались надолго, но Мэри удалось хорошо его рассмотреть. Высокий худощавый юноша за двадцать, с уже редевшими соломенными волосами и в маленьких очках в золотой оправе. Ганс явно был занят, но вел себя вполне приветливо. Гретхен попросила его что-нибудь сыграть. «Он большой молодец, – сказала она. – Ему поручают опробовать пианино перед заказчиками». Но Ганс ответил, что не сейчас, и они ушли. Он очень серьезно относился к работе. Мэри это понравилось.

Спустя неделю Мэри случилось проходить мимо фортепианного магазина, и она решила зайти. Ганс вспомнил ее не сразу, но затем улыбнулся и продемонстрировал пианино, над которым трудился. Она задала несколько вопросов, и он объяснил, какое использует дерево, как формует его и скрепляет. Затем подвел к уже готовому пианино и показал, как оно настроено.

Он говорил очень тихо и время от времени серьезно смотрел на нее через свои очки в золотой оправе. И под конец – возможно, просто стремясь от нее отделаться, – подошел к самому лучшему пианино, сел и заиграл.

Мэри плохо разбиралась в музыке, хотя любила петь. Она слышала игру на пианино в театре и, разумеется, в салуне, но никогда не внимала ничему подобному. Ганс играл сонату Бетховена, и ее заворожила красота и сила музыки. И Ганс ее тоже околдовал. Он был истинным мастером, и руки красивые, но самым поразительным стало его преобразившееся лицо. Она увидела сосредоточенность, абсолютную концентрацию, интеллект – и некоторую отрешенность. До нее дошло, что он, играя, переходил в иной мир. Она ничего не знала об этом мире, но видела, что Ганс переселился туда у нее на глазах, и была очарована. Она и не осознавала, как он прекрасен.

И вдруг ей пришла в голову мысль. В детстве она постоянно слышала слова священников об ангелах и всегда представляла их такими, как на картинах, с безмятежными лицами и неправдоподобными крылышками. Но, видя лицо Ганса, она решила, что нет – вот он, ангел, исполненный красоты и духа, ума и силы!

– Вам нужно зарабатывать игрой, – сказала она, когда он закончил и вернулся с небес на землю.

– О нет, – возразил он с легкой грустью, – вы просто ни разу не слышали настоящих пианистов. – Он добродушно улыбнулся. – Мне пора возвращаться к трудам, Мэри.

Через десять дней она и Гретхен отправились на приятную лодочную прогулку по бухте, к ним присоединился и Ганс. Мэри не знала, была ли идея его или Гретхен, но вел себя очень непринужденно и дружески, так что они отлично провели время.

Вскоре после этого Гретхен вскользь поинтересовалась ее мнением о кузене, и Мэри со смехом ответила: «Я бы пошла за него!» Но тут же пожалела о сказанном, так как Гретхен нахмурилась и потупила взор, и Мэри все поняла. «Какая же я дура, – подумала она, – мечтать о таком без гроша за душой. Умному юноше пристало иметь жену со средствами».

Беда заключалась в том, что все молодые люди, встречавшиеся ей в дальнейшем, казались на его фоне грубыми и неотесанными.

А потом появился тот, которого предложил Шон.

Ей пришлось признать, что с тех пор, как она нанялась к Мастерам, Шон вел себя достойно. Он моментально все разузнал про них – уж будьте покойны. «Но я глубоко впечатлен, Мэри, – сказал он ей. – Тебе здорово повезло». И он держался подальше от их дома. «Ровно столько времени, сколько я буду знать, что ты цела и невредима. Иначе, – добавил он с проникновенной улыбкой, – я перережу ему горло».

Он исправно заботился и об отце. После ухода Мэри Джон О’Доннелл быстро покатился по наклонной. Шон пришел на подмогу, но толку было чуть. Мэри стало так совестно, что она подумывала отказаться от места и попытаться его спасти. Но Шон был неумолим.

– Я много таких повидал, Мэри, – сказал он. – Рядом ты или нет, а он пойдет по той же дорожке.

Полгода назад он прислал мальчишку с запиской, в которой сообщил, что родитель скончался.

Похороны прошли как положено. Выпал снег, но людей явилось на удивление много. Шон принес черный ящичек, который, посовещавшись с отцом Декланом, почтительно поставил на уже опущенный гроб. Затем все отправились в дом, который Мэри тщательно вычистила.

– Что это за ящик ты сунул в могилу? – спросила она по пути.

– Останки пса.

– Бриана Бору?

– Я выкопал его прошлой ночью.

– Езус-Мария, Шон! У тебя вообще нет почтения к мертвым! – воскликнула она. – Это наверняка кощунство!

– Отец хотел бы этого, – буднично произнес Шон. – Я спросил у отца Деклана, и он полностью согласился.

Шон позаботился о скрипачах и о том, чтобы вдоволь было еды и питья. Джону О’Доннеллу устроили шумные ирландские поминки.

И там Шон представил ее Пэдди Нолану.

Странно, но он ей понравился. Странно, потому что она относилась ко всем знакомым брата с естественной настороженностью. Нолан был спокойным человеком лет тридцати, с темными волосами и аккуратной бородкой. Он был чрезвычайно учтив, почти официален, и называл ее «мисс Мэри». Он обходился с ней очень почтительно, и ей это пришлось по душе. Он явно считал ее брата важной птицей. Чуть погодя он спросил, не окажет ли она ему честь, позволив как-нибудь навестить ее, и она, не желая быть грубой, ответила утвердительно.

– Он, знаешь, очень приличный малый, – сказал ей потом Шон. – И при деньгах. Владеет салуном, хотя сам не берет в рот ни капли.

– А вы давно знакомы?

– Проворачивали дела, – улыбнулся брат. – Ты ему нравишься, Мэри. Я заметил. А женщин у него в заведении хватает, Бог свидетель.

Спустя десять дней она встретилась с Ноланом. Он угостил ее обедом, а после показал свой салун, который находился на Бикман-стрит.

Салун был не тем местом, куда пойдет приличная женщина. Но завсегдатаи, увидев ее в обществе хозяина, учтиво кивнули. Заведение на порядок превосходило себе подобные, привлекая джентльменов из числа авторов и сотрудников местных газет и журналов, таких как «Нью-Йорк трибьюн» и «Никербокер».

– У меня здесь цвет литературного общества, – с гордостью сообщил Нолан. – Мистер Льюис Гэйлорд Кларк, мистер Уильям Каллен Брайант, мистер Герман Мелвилл. – Он указал ей на угловой стол, заваленный свежей прессой. – Джентльмены из газет оставляют их для всеобщего чтения. – Он явно хотел превратить заведение в своего рода клуб, и Мэри пришлось признать, что это произвело на нее сильное впечатление.

Потом они проехались на поезде по Четвертой авеню, и Нолан учтиво проводил ее до дверей дома Мастеров.

По воскресеньям она обычно брала выходной, и они встретились еще несколько раз. Через месяц она разрешила ему поцелуй. Однажды они увиделись с его друзьями, и те были крайне любезны. Она испытала неловкость лишь раз, когда он, обсуждая женитьбу знакомого, обронил: «Я всегда говорю: обращайся с женщиной грамотно, и она сделает что угодно». Мужчины рассмеялись, а женщины посмотрели на Мэри, но Нолан дружески улыбнулся ей и добавил: «Ты же согласна, Мэри, мужчина не вправе воспринимать женщину как должное?»