Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский

Основываясь только на тексте, хотелось бы, конечно, чтобы он был достоверный, чтобы это была авторская рукопись, но, увы, хотя глава «У Тихона» дошла до нас в двух источниках, ни один из них не даёт полного, неискажённого, изначального текста (12:237). Рукописных источников не сохранилось, а только гранки с правкой Достоевского да копия, сделанная рукой его жены с неизвестной рукописи. Сами же рукописи предусмотрительно пропали.

Копия Анны Григорьевны – это женино благожелательное искажение первоисточника, и об этой копии говорить не стоит, ибо всё смягчено, замазано. Поэтому буду полагаться только на первый источник.

Глава «У Тихона» мыслилась Достоевским как композиционный и идейный центр романа, но, уже набранная, в корректуре была отвергнута редакцией «Русского вестника», где печатались «Бесы». (Поговаривали, что Достоевский якобы сам отказался печатать эту главу из-за возможного возникновения сплетен.)

Друзья, которым Достоевский читал эту главу вслух, тоже нашли, что она «чересчур реальна» (12:239).

После первого отказа печатать главу Достоевский написал несколько переделок и снова отсылал их в редакцию. Об одной он сообщает в письме: «Всё очень скабрезное выкинуто, главное сокращено…» (12:240).

В изложении жены был и такой вариант переделки, будто сцена с девочкой происходила в бане, и тут же она замечает в скобках: «истинное происшествие, о котором мужу кто-то рассказывал». Уж конечно, мудрый муж рассказывает жене про свои сексуальные приключения только в третьем лице: по Страхову, дело происходило именно в бане. В сцене этой принимала преступное участие «гувернантка»…

В книжное издание Достоевский главу «У Тихона» уже не включал, будучи уверен, что цензура её не пропустит. При жизни Достоевского она так и не была напечатана. А в посмертных изданиях глава «У Тихона» под предлогом недостоверности текста, как правило, не включалась в роман, и в лучшем случае публиковалась после текста «Бесов» как приложение.

Можно использовать по меньшей мере два подхода к событиям, описанным в главе «У Тихона»: принять всё как есть и анализировать эти события как реально присходившие или принимать выборочно, утверждая, что многое выдумка и «так не бывает». Я сделаю вид, что верю каждому слову Достоевского, но просто буду внимательно смотреть, что же это за слова и что за ними скрывается.

Прежде всего посмотрим, кто такая Матрёша и что за жизнь у неё была.

Матрёше было, по описанию Ставрогина, «лет четырнадцать, совсем ребёнок на вид» (11:13). А затем в конце своей исповеди он говорит о Матрёше: «десятилетнее существо» (11: 22). Так сам толком разобраться и не мог или в конце хотел сам себя побольше «побить» более молодым возрастом соблазнённой. Или возвысить?

Жизнь Матрёши была грустной.

Мать её любила, но часто била и по их привычке ужасно кричала по-бабьи.

Связь любви и битья по русской поговорке «кого люблю, того и бью» опасна тем, что, чем сильнее любовь, тем сильнее битьё, а значит, тем тяжелее увечья. И поэтому самая сильная любовь приравнивается к забиванию до смерти. В тексте нигде не показана непосредственно «любовная» сторона материнской любви, а что касается битья, то оно почти не прекращается.

Мать «кричала на ребёнка… за пропажу какой-то тряпки… и даже отодрала за волосы». А когда тряпка нашлась, «матери не понравилось, что дочь не попрекнула за битьё даром, и она замахнулась на неё кулаком…» Потом, когда Ставрогин спровоцировал подозрение о краже, мать «бросилась к венику, нарвала из него прутьев и высекла ребёнка до рубцов…»

Чуть позже мать «…хлестнула её два раза по щеке за то, что вбежала в квартиру сломя голову».

Так что никаких сомнений не возникает, что тепла, нежности, ласки Матрёша в своей жизни видела негусто.

Эту сцену следует воспроизвести дословно, чтобы ясно было, что к чему. Изложение происшедшего состоит в основном из фактов и не загрязнено болезненной авторско-ставрогинский рефлексией на них, которой нафаршировано всё последующее повествование. А с фактами можно поработать. Итак:

…Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял её руку и тихо поцеловал, пригнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал ей руку, вдруг рассмешило её, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по её лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дёргаться, чтобы заплакать, но всё-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв её себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдёрнулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо её выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушёл – так это было мне неприятно в таком крошечном ребёнке – от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался.

Когда всё кончилось, она была смущена. Я не пробовал её разуверять и уже не ласкал её. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо её мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно» (11:16).

А теперь я прокомментирую события и проставлю акценты.

…Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила.

Конечно, испугаешься, когда кто-то подкрадывается и вдруг оказывается перед тобой.

Я взял её руку и тихо поцеловал,

Достоевский под повторяющимся «тихо», видно, имеет в виду, что не чмокал, а целовал без лишних звуков, нежно, мокро.

пригнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза.

Тоже мне, гипнотизёр – но девушки любят, чтобы им в глаза смотрели влюблённо, то есть с желанием.

То, что я поцеловал ей руку, вдруг рассмешило её, как дитю,

Отчего ж «как дитю»? – любая девка из простонародья тоже бы рассмеялась – кто им в жизни руку целовал-то, а тут ещё красавец-мужчина целует ей руку, как даме, да ещё и непривычно приятно, коль целует как надо.

но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге,

Сначала неожиданный поцелуй руки, что смешно, а потом приятные ощущения от поцелуя сработали – вот и встрепенулась от новых чувств.

что судорога прошла по её лицу.

Судорога узнавания наслаждения.

Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дёргаться, чтобы заплакать, но всё-таки не закричала.

Перепугавшись судороги, Ставрогин приостановил поцелуи да ласки, и Матрёша заволновалась – что же будет дальше? – типичная реакция юной девушки, когда соблазнение вдруг прерывается, чуть начавшись.

Я опять стал целовать ей руки,

Сообразил-таки.

взяв её себе на колени, целовал ей лицо

По-видимому, не только в лоб.

и ноги.

Наверно, не пятки, а там, где начинаются.

Когда я поцеловал ноги, она вся отдёрнулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой.

Это Матрёшина первая в жизни улыбка, связанная с наслаждением, доставляемым мужчиной, вот улыбка ещё и не оформилась в похотливую, а смотрится кривой.

Всё лицо вспыхнуло стыдом.

Вполне нормальная реакция на первое целование ног, выше пяток.

Я что-то всё шептал ей.

Небось, что любит, что как она красива.

Наконец вдруг случилась такая странность,

Достоевский всё пытается представить Ставрогина чрезвычайным развратником, а у него торчат уши самого Достоевского, у которого было с дюжину-две женщин, да и то, видно, впопыхах.

которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама.

Ставрогина как представителя облапошенного большинства не удивило бы вовсе, если бы девочка выразила отвращение, сопротивлялась, кричала о помощи – его удивляет, что она способна быть благодарна за неведомое наслаждение, которое она испытывала, и отвечать взаимностью, «ужасно» целуя.

Лицо её выражало совершенное восхищение.

Радовался бы, дурак!

Я чуть не встал и не ушёл – так это было мне неприятно

Наслаждение вызывает неприязнь, страдание – вот это по Достоевскому.