Червь Уроборос - Эрик Эддисон

— Военачальник перепил вина.

Заметив, что лицо Лакса, несмотря на всю его напускную небрежность, залилось краской до самых ушей, Гро мягко ответил ему:

— Это верно, господин мой. Но истина в вине.

Кориний, сочтя, что еще слишком рано и пир только начался, приказал выставить стражу во всех коридорах, ведших к покоям Мевриан, дабы она не могла выскользнуть оттуда, пока он не явится к ней. Затем он распорядился продолжать празднество.

Роскошных яств и вин было полно, и витчландские лорды вновь уселись, готовые продолжать пир. Лакс тихо сказал Гро:

— Я хорошо знаю, что тебе очень не по душе все происходящее. Пусть тебе будет предельно ясно, что, если ты сочтешь уместным сыграть с ним шутку и выкрасть у него эту леди, я не стану этому препятствовать.

— В колоде карт, — промолвил Гро, — валеты подчиняются королям. Было бы не так уж плохо, если бы и мы так поступили. Недавно пташка напела мне, что у тебя была с ним ссора.

— Не стоит тебе так думать, — ответил Лакс. — Мне есть, чем крыть, ведь очевидно, что ты сам влюблен в эту леди.

Гро сказал:

— Ты приписываешь мне сладкое безрассудство, которое совершенно чуждо моей натуре, ибо, будучи серьезным ученым, я, даже если и занимался в прошлом подобными забавами, давно их избегаю. Мне просто кажется, что нехорошо будет, если она достанется ему против ее воли. Ты знаешь его как грубого солдафона, не говоря уж о его распутствах с прочими женщинами.

— Тьфу! — сказал Лакс. — Пускай бы себе разевал на меня свою пасть, пускай бы был близок с этой леди. Но благоразумнее было бы избавиться от нее. Я не хочу быть замешанным в этом. В остальном я всячески тебя поддержу. Если он все лето проваляется здесь в любовной праздности, то король вполне справедливо сможет обвинить нас в том, что в день охоты мы раскормили его лучшего сокола и тем самым упустили добычу.

— Понятно, — произнес Гро, улыбаясь про себя. — Ты — человек трезвых суждений и в первую очередь заботишься о Витчланде. И это одновременно и справедливо и уместно.

Пир продолжался, сопровождаемый неумеренностью в еде и вине. Служанки Мевриан, которые против своей воли были вынуждены прислуживать за столом, ставили перед пирующими все новые блюда и наливали им золотые, темно-желтые и рубиново-красные вина в кубки из жадеита, хрусталя и чеканного золота. Воздух в прекрасных покоях был пропитан ароматом яств и винным дыханием пирующих, так что свет опаловых светильников стал медным, и каждый светильник окружал ореол медных лучей, подобных лучам пылающего в тумане факела. Громко лязгали кубки и звенело стекло, когда Витчи в опьянении швыряли на пол бесценные кувшины, разбивая их вдребезги. Среди оглушительного смеха и песен слышались поющие женские голоса, хотя они почти тонули в шуме. Ибо они заставили кротерингских служанок Мевриан петь и танцевать перед ними, сколь бы печально ни было у них на сердце. Да и к иным развлечениям помимо пения и танца пытались при каждом удобном случае принудить их некоторые чернобородые гуляки, но все это они делали тайком и за спиной своего военачальника. Ибо велик был его гнев, павший на тех, кто необдуманно резвился на его глазах, намереваясь преуспеть в тех сферах, где их повелитель все еще постился.

Через некоторое время сидевший возле Гро Хеминг зашептал тому на ухо:

— Дурен этот пир.

— А мне думается, пир вполне неплохой, — сказал Гро.

— Хотел бы я увидеть иной его исход, — сказал Хеминг, — нежели тот, которого он желает. А ты как думаешь?

— Едва ли я могу его винить, — ответил Гро. — Эта леди прекрасна.

— Но разве этот человек не омерзительнейшая скотина? И разве можно позволить ему исполнить свои похотливые намерения над столь прелестной женщиной.

— Что мне за дело до этого? — сказал Гро.

— То же, что и мне, — сказал Хеминг.

— Тебе это не по душе? — спросил Гро.

— Ты мужчина или нет? — сказал Хеминг. — Черт возьми, да она ненавидит его, как саму Атропос[90]!

Гро взглянул ему прямо в глаза пристальным изучающим взглядом. Затем он прошептал, склонившись над изюмом, который перебирал:

— Если таковы твои мысли, это хорошо.

И тихим голосом, время от времени прерываясь на громкий разговор или шутку, чтобы не показалось, что они секретничают, он четко и обстоятельно поведал Хемингу, что тому надлежит делать, открыв ему и то, что уязвленный ревностью Лакс также находится с ними в сговоре.

— Твой брат Карго лучше всех подходит для этого. Ростом он примерно с нее и пока безбород по причине своей юности. Иди и отыщи его. Передай ему слово в слово все то, о чем мы с тобой говорили. Кориний относится ко мне слишком подозрительно, чтобы нынче вечером спустить с меня глаз. Потому вам, сыновьям Корунда, и достанется выполнить эту задачу; я же, оставшись подле него, возможно, смогу удержать его здесь, в зале, пока все не будет сделано. Иди же, и пусть вам сопутствуют мудрость и стремительность.

Леди Мевриан, удалившись в свои собственные покои в южной башне, уселась у восточного окна, смотревшего через сады и озеро, через заливы Стропардона и темные холмы Эстмарка, на величественные горные цепи, что нависали вдали над Мосдалом, Мюркдалом, Темноречьем и внутренним морем Ущельным. Последние отблески дня еще не угасли на высочайших пиках: на Железном Клюве, на мрачной стене Скарты и на отдаленной двойной вершине Дины, что виднелась за невысоким хребтом Мосдала в ложбине Невердальского Горла. За ними по небосклону катилась колесница тихой Ночи: священной Ночи, матери Богов, матери сна, ласковой покровительницы всех живущих в поле пташек и зверьков и изможденных сердец, но также и мать внебрачных детей, испугов, изнасилований и ночных убийств.

Мевриан сидела там, пока все вокруг не скрыла темнота, а небо не замерцало звездным светом, ибо оставался еще час до восхода луны. И она молилась леди Артемиде, называя ее тайными именами:

— Богиня и дева непорочная и святая, триединая Богиня на небесах и божественная Охотница на земле, чье жилище в скрытых бессолнечных местах под землей озирает обширные владения мертвых, спаси и сохрани меня, свою служанку.

Она повернула на пальце кольцо и начала рассматривать его камень в сгущающемся мраке. Это был хризопраз, который прячется на свету и становится видимым в темноте, похожий ночью на язык пламени, а в дневное время бледно-желтый. И вот он замерцал изнутри, будто тысяча золотых искр заплясала и закружилась в камне.

Пока она размышляла, как правильнее истолковать это внезапное и непривычное сияние в хризопразе, появилась одна из ее служанок, принесшая свечи и сказавшая: