Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через Белугина понял свою любовь в Париже: это любовь дикаря. Подумаешь - наверняка безнадежная и глупая. А вот Островский сумел найти выход из этой любви. Это замечательно! И потому по ходу пьесы нельзя догадаться, чем кончится.
- Знаешь, Ляля, я недавно думал, что сколько бы ни было у тебя опытов любви, ты из всякой любви выходила девушкой. - Это было верно до тебя: с тобой я потеряла девственность. - Как это? - Так: девственность - это, значит, свобода. Вот был у меня законный муж. Не понравилось мне: я пошла к старцу спросить: как мне быть. Он велел оставаться женой. А я взяла сумочку, положила в нее вещи свои, отнесла маме и у нее осталась: ни мужа, ни старца не послушалась и осталась девушкой. Ты же меня навсегда привязал к себе, это значит -ты лишил меня девственности. Я теперь не сама иду, а за тобой: я твоя жена.
Почему в современности чувствуешь настолько себя умнее, чем в прошлом, что даже бывает стыдно себя и вспомнить? Так, бывает, читаешь превосходную страницу и на ней одна грубая стилистическая ошибка - и стыдно! Вот почему наверно и в прошлом себя глупым чувствуешь, и стыдно за него, что там видишь ошибки свои, а в современности их еще не сознаешь. Как же, значит, счастливы те, кто о прошлом не думает и не принимает его во внимание (Симонов и Михалков).
Ноябрь
1 Ноября. Погода безразличная, да и не до того: отняли у Ляли секретарский паек, 300 гр. хлеба и купить негде. И у меня лит. карточку отняли и, говорят, отнимут и лимит. В таком состоянии духа смотрю на кота голодного и вспоминаю, что в таких случаях люди в досаде говорят котам: - Лови мышей! хотя в доме нет ни одного мышонка. Так тоже и нищим в таких условиях говорят: - Бог подаст. Неужели так будет и мне? - И очень просто! - отвечаю себе.
И, оставляя на совести сказавшего «Бог подаст!», принимаю это в душу, как радость: Бог мне подаст, я в это верю и это знаю. Если сохраню в себе равновесие, необходимое для творчества, буду хорошо писать в трудное время, как и в хорошее время писал хорошо, то непременно мне Бог подаст, потому что Он очень близок, Он тут во мне, и ходить мне к Богу куда-то незачем. Подаст непременно!
Хемингуэй - это фронтовая душа, то есть такое состояние духа, когда прирожденный человеку идеал небесной гармонии втоптан в грязь, от него ничего не осталось, а между тем к удивлению себя самого ум работает гораздо яснее даже, чем в гармонии с сердцем. Это у него умные записи последнего сердечного стона. Валентин весь такой: фронтовая душа.
Нужно ли это? Наверно, нужно на время. Но думаю, если это только по силам, сохранить чувство гармонии и преподать его даже в последнем стоне своем, как возможность, как поддержку...
2 Ноября. Продолжается равнодушие с легким морозиком.
Думаю о необычайной аналогии в области материи и духа: там
расщепление атомного ядра, тут - вскрытие личности по формуле: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Там, в расщеплении - явление необычайной силы, тут, в социализме - скоро будет еще удивительней...
Вчера был у Симонова: рукопись пойдет к Александрову. И пусть ее ходит. Был у Горбатова. Заказал кино.
346
Вечером критиковал Баляскина (Дальний Восток), сговаривался о кукольном театре. Начал определять Л. в группком. Вчера же начал «Канал» и с радостью убедился, что он вчерне написан.
Уланова и Сутулов. Уланова - это деклассированная девушка из дворянской среды (сейчас у меня это Ляля, в прошлом - Измалкова, Людмила Краевская, Елена Бакунина, Мария Энгельгардт и ее матушка, мать Богданова и их множество): Тургенев, судя по «Нови», этих женщин только чуть-чуть понюхал. Сутулов же из мужиков или купцов, как Белугин в «Женитьбе». Таких парней теперь хоть пруд пруди (Панферов), и я сам такой.
Тут обожание страстное, классовая неприязнь, разрешаемая любовью (люблю Лялю и не люблю тещу именно классовой нелюбовью). Девушка дворянская в процессе деклассирования (Трубецкие): лишнее, условно повторяемое, характеризующее среду, а
не личность, выпадает и остается - вот что это остается? Это то самое, что тайно содержится в высшем классе и закрывается ограждающей его пошлостью среды, оно-то и влечет купца, пролетария, оно-то и сводит его с ума: оно-то и влекло Пушкина и Лермонтова к себе, несмотря на презрение к среде: благородство, к примеру.
Недавно провиделся развратитель (Козочки), как таковой, и я сказал Ляле: - Перебрал всю интеллигенцию и не нашел в ней ни одного такого, а спустился к рабочим, к солдатам, и сколько хочешь! -Вот, - сказала она, - пример тебе хорошей среды: интеллигенция - это море культуры, и в нее, как в море, вливается реками и ручьями все лучшее из всех классов. Только нашим культурным классом было дворянство и из него внесено в интеллигенцию больше всего.
Если воздух давить, он твердеет, и нам известно вещество -твердый воздух. Так, если и человека стеснять, он начинает рассчитывать свое время и дорожить свободной минутой, и в эту минуту свободную создавать совсем новое,
347
чего в мире еще не бывало. У [воздуха] - твердость, у человека -свобода. Воздух под давлением становится твердым, а человек, понявший необходимость давления, становится свободным.
Мало-помалу один за одним люди на канале... (вторая родина).
Природа - это все, чем был сам человек, и почти все, что содержится в нем теперь.
Поиски причин моей тревоги в данный момент.
1) Обида от Литфонда (ссуда).
2) Неприятность техосмотра автомобиля.
3) Успокоение от рукописи «Нов. мира».
4) Тревога за Дунино.
5) Лишение карточек.
6) Радость от уверенности создания «Канала».
7) Лева.
Итак, в душе борются две силы: одна творческая и другая... - из пяти тревог. Все понятно.
3 Ноября. Погода безразличная. Мои прежние радости стали заботами и среди застывающего мороза озабоченной души остается остров спасения - этот мой многолетний труд: «Канал имени Сталина» (название - вопрос).
Начинаю Лялю проводить в группком. Был Н.Н. Ляшко. Говорили о продовольственной катастрофе. Объясняют ее ошибкой статистики, неуправкой в доставке хлеба, недородом, а возможно и военной тревогой. Но все
