Булочник и Весна - Ольга Покровская

Я сбегал в бытовку и, распахнув по дороге ворота, забрался в кабину. Сунул въедливому водиле документы – на, успокойся! – и в свистящем, раздувающем сердце накате веселья оглядел участок.

Назревала былинная битва. Штурм двухэтажного чудища о двенадцати глазах. На границе с Колей, там, где были у нас «отворяй-ворота» и рябинка, замер Илья с белой кошечкой на руках. Я знал, что в эти секунды, поняв бессмысленность протеста, он твердит про себя молитву.

– Илья, в доме никого нет? Проверил? – крикнул я ему. – И сам уйди! Чего встал! Хочешь, чтобы брёвнышками засыпало?

Он крепче прижал к себе кошку и, оглядываясь на меня в последней надежде, просочился через пролом забора. Тут я увидел, что на Колином крыльце собралась уже вся компания – Коля, Ирина, Миша и Николай Андреич. Можно было подумать, они провожают меня на луну – так скорбно окаменели их фигуры с поднятыми головами.

– Давай! – кивнул я.

Машина дрогнула. Торопя время, боясь, что какая-нибудь нелепость помешает свершиться казни, я смотрел в упор на приближающиеся синие окна, как вдруг почувствовал в кармане вибрацию «мобильника».

– Костя! Что же это такое? Как же мы вас упустили? – раздался в трубке сокрушённый голос Тузина. – Послушайте, милый мой человек, дайте передышку! Миг трезвости! Перекурите, а уж там… – Я взглянул и увидел, как Тузин выглядывает с Колиного крыльца, тянет ко мне вразумляющую ладонь.

– Николай Андреич, не лезьте! – гаркнул я в трубку. – Рояль вас замучил – вы его спалили! А мне на черта беречь этот мавзолей? Не лезьте, вам говорят!

Я спрятал телефон в карман, и на миг в голове прояснилось – вот сейчас трону плечо водителя: прости, Друг, отбой, погорячился… Спущусь – и рухну в тепло сочувственных рук.

Но нет, не было единства в моём королевстве! Душа рвалась ухнуть в бездонный зев.

– Что ж ты тормоз-то такой! Двигай! – рявкнул я, для острастки дёрнувшись к управлению, и в следующий миг собранная горсткой рука экскаватора неспешно, будто бы даже с ленцой, поползла к цели.

Атака началась с фасада и долго шла безуспешно: дом держался. Брёвна, налившись немыслимой прочностью, отказывались ломаться. Наконец, «клешня» поднялась и, проникнув в дом через крышу, выгребла изнутри часть стены.

Гром и аромат крушения забрали меня в свою воронку. Мне казалось, что я рублю на осколки берёзовый лес, и поле, и хлеб, и Петину музыку, и все годы собственной жизни – разношу в щепки и мешаю в чёрном цилиндре, чтобы потом вынимать «фанты». День, когда встретил Майю, – сплясать на столе! Первый ультразвук, на котором мы увидели Лизку, – прокукарекать!

Это было волшебно: игрушка великанских детей, «домик Барби», открывал свои внутренности. Я увидел совершенно целый простенок с гвоздиками, на одном – рубашка Ильи. А когда железная лапа вошла внутрь Лизкиной комнаты и соскребла в кучу диванчик, комод, набитый девчачьим барахлом, и стол с розовой лампой, я отключился.

Не то чтобы вырубился физически. Просто всё, что было дальше, в том числе и миг перемещения из кабины на землю, как-то выпало из моей памяти.

На Колиной лавочке, чуть поодаль разрухи, я пришёл в себя. Темнело, замерла без движения чёрная липа, и Илья с заплаканным лицом сидел на корточках возле лавки, глядя на меня снизу вверх, словно боясь пропустить прощальное движение губ.

Вокруг толпилось ещё несколько человек, мешающих мне видеть землю и небо. Далёким фоном пели их голоса. Я не разбирал слов. Зато прозрачный, золотистый голос ветра лился в уши и казался голосом друга. Я закрыл глаза, чтобы избавиться от докучливой толпы.

Кто-то подошёл ко мне со спины и взял за плечи.

– Только вы, мой дорогой, ни о чём не жалейте! – произнёс голос Тузина. – Будьте правы! Будьте правы!

Мне подумалось вдруг, что сегодня или завтра Николай Андреич уедет из нашей деревни. Мы больше не увидимся. Бессознательно я поднялся с лавочки и протянул ему руку. Он удивлённо её пожал, и массовка растворилась – остался один Илья.

Я постоял, качнулся и для надёжности снова сел. В кармане заиграл Петин звонок. Вместе с пачкой сигарет я вынул телефон и ответил.

– Костя, ну ты чего? Ты там в порядке? – спросил он в такой живой тревоге, как если бы был моей мамой.

– Петрович, приезжай и шашлычок захвати! – сказал я, не узнав свой обморочный голос. – У меня дров теперь – завались! Костерок забабахаем!

– Да еду уже! Мне про тебя Ирина звонила. Еду!

Я сунул в зубы сигарету и задумался. То есть думать мне было не о чем. Вся моя система координат обрушилась вместе с домом. Я был занят тем, что пытался сообразить, как обойтись с ближайшими минутами и часами. Куда их деть?

Может, «забыться и заснуть»? Тут мне вспомнилось, что у меня есть бытовка.

Я огляделся и, увидев рядом Илью, сообщил ему свою мысль. Высплюсь, а утро вечера мудренее.

– Вот молодец! Правильно! – улыбнулся он, чуть не плача. – Пойдём, я тебя провожу! Ты только там особо ни на что не смотри. Смотри вон лучше на осень! – и, направляя меня за плечо к дороге, кивнул в высоту – как будто осень была не временем года, а полётом цапли, которым стоило полюбоваться.

Я взглянул в указанном направлении и там, где село солнце, увидел порванные тряпки берёз. Невесть откуда налетевший ветер трепал их отяжелевшую ткань, запевая на порывах Лемешевским тенором.

Мне казалось, что мы идём очень медленно – не идём даже, а неслышно колышемся. Илья то и дело понадёжнее перехватывал моё плечо, опасаясь, чтоб я ненароком не ухнул в бездну.

– Я всю жизнь думал: вот почему всё в человеке отзывается на осень и на весну, вообще на природу? Как вышло, что всё тут создано точно по нашему вкусу? – говорил он торопливо, как будто боялся, что я прерву его и не дам высказать главное. – А однажды в армии вылез из бункера – там как раз осень была – и догадался: просто у нас с Богом одинаковые представления о прекрасном! Мы с ним родственные души! Ведь сказано – «по образу и подобию»! Представляешь, мир создан родственной нам душой! Ты вот вдумайся в это! И как поймёшь – тогда сразу и легче!

Я покорно внимал его невероятной проповеди и всё-таки не чувствовал в сердце ничего похожего на то, о чём говорил Илья.

У бытовки мы с Ильёй пожелали друг другу спокойной ночи. Его лицо было полно болью за идиота, которого не помогли спасти от гибели ни деревянные ангелы, ни даже дух истины.

– Я к Коле зайду, – сказал он, прежде чем уйти в буреломный сумрак. – Ты крикни, если что! Я спать всё равно не буду!

– «Если что» уже позади! – заверил я его и по привычке остался на крыльце покурить. Ясное, стеклянно-синее небо звенело над курганом Старой Весны. Мерцающий малиновой ягодой Марс бил мне в лоб, как наводка.

«Завтра, завтра разберусь. И даже хорошо. Зато теперь буду свободен. Свободен, спокоен, чист…» – уговаривал я себя, завалившись на постель в своей комнатушке, и скоро вырубился.

Неизвестно, сколько я спал, но проснулся мгновенно – словно меня окатили водой. Сердце упало в живот, как на американских горках, и застыло в районе солнечного сплетения.

Даже не знаю, как описать происшедшее со мной. Свернувшись комком на скользком камне дивана, я чуял, как меня засасывает в бездну, с каждым мигом всё более плотную, землисто-тяжкую, в небытие без малейшей частицы Бога. Со всех сторон меня сдавливали бесконечные тонны «бренности», я немел под ними, глотая последний воздух.

Мне стоило неимоверных усилий выпростать из-под гнёта спасительный вопрос: может быть, есть кто-то, ради кого я должен оказать сопротивление? Мама? Да, мама, само собой. Не могу же я сдохнуть раньше родителей! По отношению к ним это была бы подстава…

Почуяв некоторую свободу, я сел, зажёг подсветку на телефоне и дотянулся до выключателя. Вспыхнула голая лампа под потолком. Из крохотной форточки пахло сырой золой, прелой листвой – это дышала, поджидая меня, откатившаяся на пару метров Харибда. Я взял с подоконника кружку и глотнул вчерашнего кофе.

Вдруг смешная мысль о бегстве пришла мне в голову: я решил, что дождусь самого мощного наката страха и сразу вслед за ним, пока «они» будут «перезаряжаться», домчусь до дома, где спит Илья.

Сказано – сделано. Худо-бедно высвободив дыхание, я рванул во мрак и, споткнувшись о брусину, вспомнил, что дома нет!

Не было дома, и не было в нём Ильи – один поломанный страшной бурей лес. Я замер, всей своей животной природой чуя под ногами вязкую смерть. Заорать? Ну уж нет, не дождётесь. Погодите, сейчас отдышусь – и умру, как воин.

На этой героической мысли белый огонь ударил по мне, разгоняя мрак. Шатнулся и через секунду уверенно взял меня в свой ослепляющий луч.

От забора в глубь участка, спотыкаясь об обломки кораблекрушения, шёл Петя и материл меня от всего сердца. Я внимал его ругательствам, как пению ангелов. Ещё миг – и трясина небытия у меня под ногами снова стала твёрдой землёй. Петя взял меня за шиворот, вероятно, желая, возобновить свой монолог, но вместо этого отпустил и обнял.