Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Домогатская? Я нынче общаюсь с петербургским светом специфическим образом и… Фамилия как будто знакомая, но среди моих клиентов ее родственников нет и, кажется, не бывало. Она из знатных?

– Вообще-то да, но не живет в семье. Работает учительницей в школе…

– Вот как? Вероятно, гордыня? Бич нынешних западных женщин…

– Можно сказать и так. Но ты, Анна Сергеевна, сочлась бы гордыней с любой…

– У меня – дхарма, Михаэль. Но что ж она? Замужем?

– Нет, в том-то и дело. И либо она превосходная актриса, какие и не снились Императорскому театру, либо… либо девица…

– Ну-у, Михаэль! Это уже серьезно. Зачем тебе? До сей поры тебя никогда не интересовали девицы. Впрочем… Верно говорят у вас: «седина в бороду, бес – в ребро». Правда, я никогда не понимала, причем тут ребро, но ведь нельзя узнать чужой язык в совершенстве… Всегда остаются тонкости…

– Саджун! Хоть ты не издевайся надо мной. Я и так чувствую себя последним дураком. К тому же у нее есть жених, и все вокруг, включая моего собственного управляющего, только и мечтают дождаться, когда они поженятся. Моя прошлая пассия, графиня К., воспылала неожиданной добродетелью и просила не губить невинную душу и почему-то литературный талант Софьи, которым якобы все восхищаются. Ее лучшая подруга, настоящая, без дураков, леди, рискуя репутацией и счастьем своей семейной жизни, явилась в игорный дом умолять меня…Право, теперь я жду визита жениха, но он что-то запаздывает. Только швейцар на входе еще не просил меня оставить ее в покое, да и то, подозреваю, лишь потому, что слишком для этого глуп…

– Может быть, Михаэль, – осторожно, глядя в сторону, начала Анна Сергеевна. – Может быть, тебе следует послушать всех этих людей, которые, насколько я поняла, благорасположены к девушке, и действительно предоставить Софью Павловну ее собственной судьбе? Порядочная девица-дворянка, гордая и независимая, на пороге венчания, – это ведь и вправду не твоя дичь… Или я ошибаюсь?

– Саджун! Ты – ты тоже! – полагаешь, что я по праву рождения обречен иметь дело лишь с непорядочными… И мне заказано…

– Не передергивай, Михаэль! – строго, словно классная дама, одернула мужчину Саджун. – И не пори горячку! Ежели тебе сейчас хочется пожалеть себя и поплакать над своей несчастностью, убогостью и обделенностью – вот мое плечо. Но не теряй себя – мне неприятно это видеть. Я никогда не пойму, почему так, но я встречала много русских мужчин, и знаю, как это устроено. На Востоке нет ничего похожего. Если я или любой человек в моей стране чувствует боль, он знает – что-то пошло не так, надо оглядеться и найти то, что следует немедленно исправить, чтобы не завязать кармического узла. Душевная или физическая боль – сигнал неблагополучия, призыв к действию или прекращению его. Так думала я, пока не попала в Россию.

– А что же здесь? – Туманов казался заинтересованным.

– Здесь я нашла удивительную вещь, в которую, несмотря на ее очевидность, даже не сразу сумела поверить. В России живет большое количество людей, которые используют боль не по ее прямому, природному, как я полагаю, назначению, а как показатель того, что они вообще живы, и живы окружающие их люди. Для этого хорошо годится душевная, а иногда и прямо физическая боль… Кстати, что это у тебя с рукой?

Туманов потупился и не ответил. Саджун не стала настаивать.

– Моим девушкам доводилось сталкиваться с этим в… в работе. Некоторых клиентов приходится просто перевоспитывать, на это уходит время… Я не философ и не берусь судить о том, почему вы настолько плохо чувствуете себя и окружающих вас людей, но… но ты – ярчайший представитель этого племени. Поэтому дело с Софьей представляется мне так. В последнее время тебе просто не из-за чего было страдать. Все твои юношеские мечты осуществились, любые удовольствия и развлечения – к твоим услугам. Деньги и власть – два змея, на которых покоится западный мир, сами по себе никогда не имели для тебя особого значения. Ну вот, согласно вашей дурацкой привычке, ты перестал чувствовать себя живым. И тут тебе подвернулась эта самая девушка, которую ты ну никак не мог получить…

– Я мог, но я…

– Я говорю вовсе не о том, чтобы соблазнить ее и затащить в твою постель, – отмахнулась Саджун. – Разумеется, ты это можешь. Трудно представить себе девицу, которая устояла бы, если ты возьмешься за дело всерьез… Я говорю о том, что никакими усилиями души и тела ты не можешь полноценно войти в ее мир, так же как я никогда не смогла бы стать хозяйкой дворянской усадьбы в средней России. Хотя в свое время мне это и предлагали…

– Но почему, почему?!

– Михаэль, ты задаешь дурацкие вопросы. Почему лягушка не орел? Почему снег не камень? Почему красное не зеленое? Есть дхарма, путь, от которого никуда не уйти, какому бы божеству человек не поклонялся, и во что бы он ни верил. Попытки свернуть с него всегда делают только хуже. Сейчас ты используешь бедную девушку как плеть, ударами которой ты сдираешь с себя кожу, и радуешься, опять чувствуя себя страдающим, а значит – живым. Но что, если она и вправду полюбит тебя, разорвет отношения с женихом, из-за связи с тобой окажется изгоем в кругу друзей, родных… Ты думал об этом?

– Думаю неустанно.

– Плохо думаешь! – сурово припечатала Саджун. – А что, ее литературные занятия – это и вправду серьезно?

– Мне трудно судить. Я читал ее роман. Обычная сентиментальная дребедень, любовь-морковь, правда, действие происходит в Сибири, что нетипично, и герои – довольно пестрая компания. Надо и то учесть, что она написала его едва ли в 20 лет…

– Она так молода?! – почти с ужасом воскликнула Саджун. – Ты с ума сошел, Михаэль! Я уже представила себе такую старую деву в синем платье, в очках, с блокнотиком для записей, для которой интрижка с тобой – невероятное приключение…

– Приключений в ее жизни уже было предостаточно, несмотря на ее молодость. Впрочем, все, что ты говоришь, у нее тоже есть, – криво усмехнулся Туманов. – Но если она снимает синее платье…

– Дошло уже и до этого? – улыбнулась женщина.

– Я имел в виду: переодевается в бальный наряд… Но все еще хуже, чем ты думаешь. Я расскажу тебе, потому что сам не могу разобраться…

Перед началом рассказа, Настя, повинуясь приказу хозяйки, подала чай со сладостями. Сама Анна Сергеевна почти ничего не ела, Туманов же, не замечая, выпил три чашки и умял целый поднос восточных пирожных, которые просто таяли во рту.

– Бедный Михаэль! – сказала женщина, когда Туманов закончил свой рассказ. – Мне, право, искренне жаль. И тебя, и эту девушку. Но ей я ничем не могу помочь. А ты сейчас отправишься к девушкам… Я думаю, Тамара и Дарина вполне сумеют тебя утешить… Тебе ведь всегда нравилась Тамара? А Дарина делает превосходный массаж и виртуозно играет на флейте… В обоих смыслах. У тебя в Доме никто такого не умеет, – с гордостью за свое заведение добавила Саджун. – Сейчас я отдам распоряжения и ты, наконец, сможешь расслабиться…