Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Разрешите? — спросил Павел дружественно и чуть нервно.
— Да, — ответила девушка и слегка пожала плечами.
— Как вас зовут? — будто не своим, грудным тихим голосом спросил Павел.
Незнакомка слегка стушевалась, улыбнулась и не успела ответить. Павел, опередив ее, представился сам. Она смотрела на него во все глаза. Во взгляде ее было резкое изумление, но не было кокетства или страха. Она назвала своё имя. Теперь они были знакомы. Теперь он мог с ней говорить о главном. К счастью, в купе напротив некому было подслушать их разговор: двое пассажиров спали, одного не было на месте, еще один мальчик играл увлеченно в «пятнашку».
— Вы замужем, Маша? — спросил Павел просто и обескураживающе, будто кто-то за него спросил так.
Маша чуть отпрянула назад, пристально взглянула на Павла и, вероятно, поняла, что любое слово, любой вопрос и ответ для ее нового знакомого очень многое значат, — в этом нет игры, флирта.
— Нет, — серьезно, без усмешки ответила Маша.
— Я офицер, Маша. Лейтенант. Я окончил военное училище в Горьком и еду к месту службы. Я нормальный честный человек… Вы не смейтесь над тем, что я скажу. Это — без дураков… Вы, Маша, мне очень понравились. Вы показались мне близкой… Я прошу вас выйти за меня замуж… Я никогда не обижу вас. Я буду беречь и любить вас. — Он говорил завораживающим полушепотом, который завораживал не только Машу, но и его самого. Слова, казалось, льются без его воли и участия. Вернее, Павел чувствовал, что сам себе не принадлежит, или что-то открылось в нем неведомое, о чем он даже не догадывался. — Верьте мне, Маша. Я хочу, чтобы вы были моей женой. Это искренно, это правда… Я даю вам для решения всего тридцать секунд… Если за это время вы не поверите мне, я тут же уйду… Не надо задавать вопросов. Всё утрясется потом… Будьте моей женой.
Маша побледнела.
XX
Пройдет несколько лет с того дня, когда поезд «Москва-Хабаровск» замер на полминуты в ожидании ответа своей пассажирки на предложение молодого офицера, — пройдет несколько лет, и для Павла Ворончихина наступит другой, решительный и роковой час.
В звании старшего лейтенанта, командиром минометной батареи Павел Ворончихин оказался под Джелалабадом. Он возвращался с наблюдательного пункта по горной тропе на огневую, к минометам, когда его и корректировщика огня, сержанта-сверхсрочника Гергелюка, обстреляли из гранатомета и автоматов афганские моджахеды. Гергелюка срезала автоматная очередь, Павлу Ворончихину достался осколок гранаты. Павел успел, однако, кинуться к ближней скале, укрыться за выступом. Только здесь, под скалой, он почувствовал не просто ожог, а настоящую, прожигающую и онемляющую боль ранения, которое в горячке обстрела и бегства не обездвижило его. У него была ранена нога выше колена. Осколок прошил мышцы и, должно быть, раздробил кость. Стиснув зубы, Павел перевязал себя бинтом из индивидуального пакета, лег навзничь на горячие камни, закрыл глаза. Стрельба нежданных душманов продолжилась. Одиночные выстрелы свистели над головой. Пули разбивались о скалы, противно дребезжали, выли, эхо блуждало между горных отрогов.
Над скалой, где лежал Павел, раздался оклик на ломаном русском:
— Сда-вася, шурави! Сда-ва-ся!
Этот подлый призыв привел Павла в чувство.
Плен смертельно страшил его. Уж лучше самому — пулю в висок. Но пока вооружен, он повоюет. Есть автомат со сдвоенным магазином и пистолет.
Место, где он укрылся, было замкнутым, уязвимым: небольшое плато на краю скалы. Рядом — крутой обрыв, ущелье. Внизу — острые выступы скал, пороги высохшего русла горной речушки. Но может, это плюс? Последнюю пулю тратить на себя не обязательно. Броситься со скалы — и все. «Духи» хотя бы не надругаются над его телом, не заминируют, не отрежут голову…
Моджахедам не далось праздновать скорую победу. С низины, где стояла батарея Ворончихина, началась стрельба из минометов. Заработали снайперы. Огонь минометов стал покрывать высоту за высотой, горную щель за щелью, всякое место, где мелькнули черные фигуры в чалмах.
— Бейте, мужики! Бейте! — шептал приказно Павел, прижавшись спиной к скале, чувствуя, как гудит от разрывов мин ее каменная плоть. Сверху сыпались мелкие камни, оседала коричневая пыль. — Вот и получилось: вызываю огонь на себя… На войне нет ничего предсказуемого. Бейте, мужики!
Павел услышал особенный, пронизывающий свист мины. Казалось, она летела в него. Он сжался всем телом, крепко стиснул зубы. Мина еще угрозливо повыла, и наконец раздался взрыв. Казалось, разрыв произошел с недолетом, бухнуло где-то внизу, глухо. Но сила взрыва подбросила Павла, толкнула его головой на камень, вырвала из рук автомат. Павел потерял сознание. Разрыв мины пришелся чуть ниже маленького плато, где он скрылся от пуль моджахедов, где попал под обстрел своих.
Он пришел в себя, когда смеркалось. В ушах гудело, в голове — тяжесть, и временами боль — до черного тумана в глазах. Бинты набрякли от крови, пошевелить ногой невозможно. Все же надо пробираться к своим, когда стемнеет. Неизвестно, кому принадлежат эти горы. Отбили их «наши», или аборигены, будто тараканы, растеклись по щелям, притаились, заманивают в свои ловушки «шурави».
Вдали виднелся горный горизонт. Над ним всплывала огненно-рыжая, в белесых пигментных пятнах вулканических озер луна. Павел где-то уже видел такую луну. Тут он вспомнил про свой автомат, огляделся. Автомата поблизости — не было, должно быть, скатился вниз, в ущелье. Остался только пистолет. Если придут «духи», он ответит… Павел потянулся к кобуре, достал пистолет. Полная обойма. Восемь патронов. Семь — для «духов», последний — для себя.
Луна поднималась над горами и усыхала в размерах, меняла окрас. Скоро она светила ярким ледяным светом. Ночь наступила быстро. После дикой дневной жары — холодная черная южная афганская ночь. Надо все-таки двигаться, пробираться к своим, вниз, на равнину. Ведь не забыли же о нем солдаты и командиры. Поблизости — посты и дозорные. Раненая нога затекла, онемела, была словно бревно. Иногда при неловком движении, в ноге вспыхивала резкая боль — Павел замирал, стиснув зубы, перетерпевал пик боли.
Он ползком выбрался на тропу, где их обстреляли душманы. Сержанта Гергелюка нигде не видать. Павел был уверен, что сержант погиб. Его прорешетила автоматная очередь. Но где труп сержанта? Может быть, наши забрали его, пока Павел находился в беспамятстве? Или
