Торжество на час - Маргарет Барнс

Анна перестала воспринимать реальность происходящего, ее всецело занимали мысли о произошедшей знакомой повседневной драме, главным героем которой еще не так давно она была сама. Она не замечала французского посла, который о чем-то говорил и говорил ей. Ее волновало лишь одно: главные герои этой конкретной драмы в эту минуту устремились вниз по лестнице через кухню в личные покои, которые располагались прямо за троном.

Когда в последний раз мелькнули за ширмой складки красного сатинового камзола Генриха, Анна неожиданно громко засмеялась. Она не пыталась даже сдержаться. Она смеялась и смеялась, и не могла никак остановиться.

Анна почувствовала, как все повернули головы к ней. Приступ кашля прервал ее дикий смех, зал поплыл перед глазами в горячечном разноцветном тумане, французский посол с глубоким возмущением вскочил на ноги.

— Мадам, я вам кажусь смешным, или я сказал что-то смешное? — потребовал он объяснений.

— Что вы! Что вы! Уверяю, ваше превосходительство… — задыхаясь, проговорила Анна, она и понятия не имела, о чем минуту назад говорил посол.

Кто-то подал ей стакан воды, она отпивала маленькими глотками и постепенно успокаивалась. Джейн Симор, как ей показалось, отправилась за ее фрейлинами.

— Все дело в короле, моем муже! Он отправился на поиски вашего секретаря, чтобы представить его мне, а между делом, — она с трудом сдерживала новый приступ смеха, — встретил одну даму и совершенно позабыл про секретаря!

Бедный Гонтиер смотрел на нее как на помешанную.

— А разве это так смешно? — не унимался он.

— Безусловно! Впрочем, нет. Боже правый, я ничего не понимаю, — в смятении запнулась Анна и попыталась извиниться, затем протянула послу руку.

Все зависело от того, с какой стороны посмотреть на происшествие. Возможно, он только пошутил, подобно тому, какие номера откалывают ее брат или бедный трудяга Уилл Сомерс. Но разве кто-нибудь в состоянии воспринять этот поступок таким образом?

Она вдруг вспомнила — Екатерина и она сама в старые времена… Теперь другая флиртует с Генрихом, а Анна Болейн, недавняя возлюбленная короля, сидит вместо Екатерины одна на троне после неудачной беременности.

Глава 37

Анна начала ощущать всю горечь своего положения, как когда-то чувствовала Екатерина. Но у новой королевы все же были некоторые преимущества перед своей предшественницей. Она была молода и соблазнительна, рядом с ней находились преданные, веселые, талантливые друзья. Анне не свойственны были показное великодушие и гордыня Екатерины. Свободная в своих чувствах, она готова была начать сражение.

«Я добьюсь, Генри позабудет про всех блондинок на свете!» — поклялась она, когда приглашала его принять участие в маскараде.

Теперь, когда Кромвель все больше прибирал к рукам правительство, у Генриха появилось больше свободного времени для развлечений, которые он любил.

Маскарад был потрясающим, никогда еще королева не демонстрировала в таком объеме свои музыкальные и танцевальные способности. Никогда еще ее миндалевидные глаза не сверкали так опасно, а каждое движение не было таким соблазнительным.

Король, глядя на нее, подумал, что слишком много времени уделял другим женщинам, что слишком много занимался государственными делами, что совсем забыл, насколько желанной была Анна.

Конечно, ему отвели лучшую роль — король представлял льва, тогда как другие танцующие мужчины, поддавшись соблазну Цирцеи, должны были превратиться в мелких животных. Он не сопротивлялся, когда на голову ему надели картонную рыжевато-коричневую голову льва. В пылу веселья и танцев половина мужчин, как и предполагала Анна, позабыли про своих жен. Все, кроме Генриха.

В центре зала извивалась в бешеном ритме танца Анна, она видела перед собой только брата — величественного оленя с ветвистыми рогами. Он высоко подпрыгивал, когда исполнял, как никто другой, победный танец на краю мистического кружка, организованного им.

Рядом танцевал Генрих, прирученный лев, снедаемый страстью, он прижимался к ее украшенным золотом коленям. Только для этого царя всех зверей Цирцея пела и танцевала, а лев не видел никого вокруг себя, кроме нее одной. Маскарад закончился тем, что выбившийся из сил лев, совсем не по сценарию, скинул свой наряд и поднял на руки белоногую Цирцею, закутанную в тонкую ткань.

«В тридцать три я еще на что-то способна! — подумала Анна, чувствуя, как в нем загорается страсть, такая же ненасытная, как в первую ночь во Франции. — Я справлюсь с таинственной светлой милашкой, с этой кошкой, готовой стащить, что плохо лежит, с ее холеным телом, не знавшим, что такое роды, я отвоюю у нее своего мужа!»

В эту ночь Анна вернула свое потерянное счастье! Добивалась его она не ради любви и наслаждений, а из-за острой необходимости. Она обязательно должна была родить ему сына.

Всю зиму она радовалась, что внутри нее пробивается слабый росток — будущий наследник Англии. Страшные воспоминания о перенесенных муках во время рождения Елизаветы она решительно вычеркнула из памяти. Врачи огорчили ее известием о том, что для нее роды всегда будут мучительными, в отличие от женщин с более спокойными натурами.

Анна не хотела принимать во внимание муки, которые ожидали ее впереди, потому что знала: за ними последует покой. Она вновь укрепит свое положение и станет неуязвимой. Наученная горьким опытом Екатерины, Анна понимала, что с годами Генрих сделается еще более падким на девичью свежесть, любовные интрижки будут следовать одна за другой, но она — королева Анна — останется навсегда матерью его сына. У нее хватит обаяния и красоты, чтобы заполучать его обратно всякий раз, когда возникнет необходимость в рождении новых сыновей.

Анна вновь обрела покой и удовлетворение. Генрих, как и прежде, преклонялся перед ней, и она не переставала удивляться, что могла испугаться и проговориться о размолвке, возникшей в их отношениях впервые за долгие годы взаимной страсти.

Генрих быстро оправился после долгих лет холостяцкой жизни, которую вел из-за Анны, успокоился после мучительной процедуры развода, обрел наконец необходимую уверенность в себе и загорелся страстью оставить после себя новое потомство.

— Если честно, то я верю, что ты околдовала меня, Цирцея! — часто говорил Генрих Анне.

Он и боялся ее, как Джордж, и в то же время пытался противостоять ее силе. Анна не обольщалась: Генрих уже не любит ее, как прежде, но, по крайней мере, она верила, что он позабыл о другой женщине, с которой развлекался недавно.

Вдвоем, как добрые друзья, они отправлялись в Хевер навестить дочку. Генрих — на своем чалом, а Анна — в карете.