Сад лжи. Книга 1 - Эйлин Гудж

— Хорошо. Но учти, времени на ошибки нет. Мы и так упустили время. Пять минут, как он перестал дышать. Я сделал ему искусственное дыхание. Плюс шесть уколов эпинефрина — прямо в сердечную мышцу. Если это не поможет, тогда конец.

Рэйчел заставила себя вспомнить все, что когда-либо знала о торакотомии. Всматриваясь при неверном свете фонаря в открытую рану, она обнаружила перикард и с помощью своего скальпеля произвела продольный разрез, не задев при этом грудобрюшный нерв. Затем осторожно просунула правую руку в перчатке, продвигаясь на ощупь вдоль легочной артерии и полой вены. Ничего! Никакого, даже самого слабого, сокращения сердца не прощупывалось. Господи! Она словно окаменела, тело сделалось холодным, как у покойника: похоже, ее собственное сердце тоже перестало биться. Непостижимо, однако, как при этом ее разум все-таки умудрялся функционировать.

Когда пальцы Рэйчел сомкнулись вокруг неподвижной дряблой мышцы сердца Брайана, она почувствовала, как все вокруг замерло. Вся комната. Весь госпиталь. Весь мир. Стрельба странным образом также прекратилась. Или это она сама вдруг перестала ее слышать? Единственным звуком оставалось равномерное биение ее пульса, отдававшееся в ушах.

Осторожно, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, она начала сдавливать мышцу. Сдавливать, непрестанно повторяя про себя: «Живи! Ну, пожалуйста! Живи, Брайан. Ты должен мне помочь. Одна я мало что сделаю, ну пожалуйста…»

Ничего.

На лбу у нее выступили капли пота, заструившиеся по вискам. «Только не паниковать! — приказала она себе. — Никоим образом нельзя выходить из заданного ритма. Это главное. Выдерживать его во что бы то ни стало. Боже, помоги мне, прошу Тебя!»

Все ее чувства напряглись до предела. Ноздри Рэйчел ловили стойкий запах пота, исходивший от Мака, и одновременно аромат цветочных духов, которыми пользовалась Мередит. Казалось, весь воздух пропитался кровью, ее запах был разлит вокруг подобно туманной дымке. Рэйчел чувствовала привкус крови на языке — горький, обжигающий. Ее рука между тем ни на секунду не прекращала сдавливать безжизненную мышцу. Массируя, она в такт повторяла про себя:

«Да-вай! По-шел! Про-шу! Сей-час…»

Стоявший рядом Мак грустно покачал головой:

— Хватит, детка! Бесполезно. Ты уже сделала все мыслимое и немыслимое.

Рэйчел с трудом сдерживала рвущиеся из груди рыдания. В горле стоял ком, трудно было дышать.

— Нет! — взмолилась она. — Еще немного. Пожалуйста! Позвольте мне убедиться, что действительно уже нельзя ничего сделать.

— Хорошо. Одну минуту. И все. Сейчас мы нужнее не ему, а другим.

В минуту, отпущенную ей, могла, кажется, вместиться целая вечность. Вечность, давившая на нее, лишавшая самообладания, грозившая ее поглотить. Теперь уже Рэйчел боролась не только за жизнь Брайана, но и за собственную.

Наконец, когда она была готова смириться с неизбежным, сердечная мышца вздрогнула.

Потом еще раз.

Всего один. Слабо, неуверенно.

Прошло еще несколько бесконечно долгих секунд.

Ничего.

И вдруг — о чудо — сердце Брайана забилось!

Глухо, медленно. Но стало биться.

Толчок радости оказался для Рэйчел столь сильным, что она едва устояла на ногах. Горло наконец-то освободилось от сдерживаемых все это время рыданий — из ее глаз брызнули слезы. Стекая с подбородка, они капали на неподвижное, с промельками синевы, лицо человека, лежащего без сознания на операционном столе.

— Бьется! — закричала Рэйчел. — Оно бьется! Он жив!

Вытащив руку из грудной полости Брайана, она посмотрела на Мака, встретившись с его изумленным взглядом. Луч от фонаря, который держала Мередит, наискось скользнул по стене и потолку, и все услышали ее ликующий возглас: «Жив!»

— Да будь я… — прошептал Мак. — Это же настоящее… чудо. Если они еще бывают на свете. Послушай, а ты, правда, не католичка?

— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно. А почему вы спрашиваете? — улыбнулась Рэйчел.

— Мне показалось, что над твоим плечом появился… ангел.

14

Брайан открыл глаза. Вокруг него вздымались белые волны: белые стены, белые простыни, белые ставни на окнах. Окна были сейчас открыты, и оттуда доносился запах дождя и виднелся кусок голубого знойного тропического неба.

«Все это сон, конечно, — решил он. — Лежу я у себя дома в кровати рядом с Кэвином. Мама сейчас возится на кухне, оттуда уже слышно, как она помешивает овсяную кашу в большой эмалированной кастрюле, и я…»

Брайан слегка повернулся, чтобы лечь поудобнее, — ответом на это движение была волна острой боли, шедшая откуда-то из самой его середины. За первой, сокрушительной, волной последовали вторая и третья… «Какой там сон! Боже, что же это?» — мелькнуло в мозгу.

Сна как не бывало. Брайан застонал, из уголков глаз сами собой лились слезы, стекавшие по вискам в волосы. Сквозь их пелену он смутно различил очертания кого-то, кто стоял возле его кровати. Брайан несколько раз моргнул — и очертания сделались более четкими.

Женщина.

Маленькая, хрупкая, похожая на вьетнамку, но кожа у нее светлая, лицо бледное, пожалуй, даже чересчур, а волосы чудесного медного отлива. Гладко зачесанные и собранные в хвост с помощью гребня — открытая шея казалась удивительно изящной. Глаза женщины были такими ярко-голубыми, что в них даже больно заглядывать, — как если бы перед тобой открывалась сияющая голубизна летнего неба. Постепенно он оглядел ее всю. Очертания молодого лица напоминали контуры сердца. Но челюсти упрямо сжаты, нос прямой, с широкими раскрыльями ноздрей. Рот капельку широковат, но зато это лишает ее образ слащавой картинности. Она кажется усталой и встревоженной. Под глазами синеватые тени. Кожа у висков и на горле поцарапана.

Кто она? Никогда раньше ему не приходилось ее видеть. Но, странное дело, почему-то он подумал, что знает ее.

— Доброе утро, — произнесла она, устремив на него взгляд глубоких голубых глаз, которые, казалось, вообще не умеют моргать. — Как самочувствие?

Брайан успел заметить, что на женщине надеты брюки цвета хаки, сандалии и выцветшая, когда-то зеленая, рубашка. Из глубокого нагрудного кармана торчит стетоскоп.

Медсестра? Наверно. Похоже, он в больнице. Лежит на кровати в какой-то длиннющей комнате. Собственно говоря, это даже не кровать, а железная койка. Другие, точно такие же, стоят вдоль побеленных бетонных стен. И в каждой лежит забинтованная фигура — некоторые даже и на людей не похожи.

В голове у Брайана звон и головокружение. Во рту пересохло. Неужели это во сне? Выходит, и то, что с ним происходило раньше, тоже сон? И он только время от времени выплывал из него, чтобы затем снова впасть в забытье. Вот почему так трудно определить, где кончается реальность и начинается вымысел. Наверняка ему известно только одно: боль, что его терзает, настоящая. Боль сковывает все тело — от шеи до пят, словно его переехал бульдозер. Даже дышать и то больно.