Мир в подарок - Оксана Демченко

Зимир, единственный из всех на корабле, ничего не знал о морской собаке, а значит, и о том, кто я. Он все ночи спал в стойле кобылы, качку вообще переносил плохо и на палубу не выходил со дня погрузки. А, поскольку рейс решением капитана прошел без приключений, рассказать ему не смогли. Значит, потеря командой памяти действует, подумала я.

— Как зеленой? — дернул меня за рукав малыш, не дождавшись продолжения.

— Ну, он необычный человек, живет очень давно. Он мне рассказывал про Гриддэ, описывал ваши породные линии лошадей — золотых, ханти, гюлиш. Говорил про озеро Дис.

— Ханти больше нет, а синее водяное озеро высохло. То есть лучших коней почти совсем нет, — виновато поправился он, глянув на Борза. — Кроме твоего достойного Борзэ, вовсе их убили злые огненные слуги Карна, наверное. Они всегда были самыми-самыми лучшими, их сразу забрали, первыми. Уцелело поначалу три жеребенка, они не вернулись с гор, слабенькие были, шибко маленькие.

— Я видела еще одного. Игреневый, любимец князя. — Я хлопнула беспокойного Борза по шее. — Но не лучше тебя, конечно, ты бесподобный, ну знаешь же! Краса-авец, у-умни-ца, только слишком кусачий иногда…

Борз затанцевал, требуя новых комплиментов. Ага, так мы никуда не доедем! Получил кончиком повода по боку, зло взвизгнул и впечатал в грунт задние копыта, поднимаясь на дыбы. Извернулся винтом, тут же вскидывая круп. Не вышло, я его уже достаточно изучила.

Замерев на мгновение, недовольно покосившись на по-прежнему занятое седло, Борз взял с места в галоп. Пусть пробежится, вся дурь от застоя. Гир-Дэгэ пристроилась рядом, деликатно отставая от восхитительного жеребца на полкорпуса — это любовь…

Рыжий смерч чуть успокоился лишь к утру, слегка притомившись скакать по камням подступившего с юга кряжа и, в гораздо большей степени, жалея менее выносливую даму. Дэгэ, конечно, не меня же.

За ночь мы удачно объехали призрак Кумата, где мое чутье не заметило окаянных. Трудное время у княжны, раз до сих пор не готова замена Теневому служителю. А может, она все еще не знает о судьбе своей засады на Артена? Зато князь в курсе, Лемар уже давно в столице. Вот черной княжне и новый повод для недовольства.

От Кумата рабский тракт забирал севернее, поскольку ров можно было пересечь лишь в одном месте, где рана земли достигала скал и смыкалась. Мы собирались принять южнее, как только позволит рельеф, хотя мой галчонок не раз повторял, что это бессмысленно. День после ночной скачки тянулся противно-вязкий, выворачивающий челюсть зевотой и склеивающий веки. Останавливаться близ тракта не хотелось, форма и рельеф долины не позволяли надежно спрятаться. Мы ехали, тревожно озираясь, задремывая в седлах и вздрагивая при очередном пробуждении. Наконец скалы справа отступили, давая возможность перевалить в соседнюю дикую лощину, плавно поднимающуюся к горному хребту, все дальше от опасной торной дороги. Лемар рассказывал, тут есть тропка, ею пользуются доверенные княжеские гонцы и разведчики. Он подробно описал ориентиры и даже отдал мне перстень-пропуск, обеспечивающий право прохода без объяснения обстоятельств.

Заметив первый из указанных знаков — скалу в форме орлиной головы, смотрящей на закат, я объявила привал. Зи-мир принял коней и занялся любимым делом — обсуждением моей бесчеловечности, грозящей трещиной драгоценного копыта, растяжением плеча или запалом, от которого Борз, по моим прикидкам, мог пострадать лишь на корабле, в результате, пожалуй что, не менее чем двухмесячного плавания — от сырости и отсутствия нагрузок. Стоит ли говорить, что свое мнение я оставила при себе? Нет конечно же. И так понятно — Зимиру оно не интересно, Дэгэ во всем слушает маленького хозяина, а Борз, предатель, не спорит с красавицей-кобылицей…

Впрочем, мне этот конь дорог, а для Зимира рыжий — ожившая легенда двухсотлетней давности. Я представила себе будни бесподобного в Гриддэ: разномастные кобылы, бои с конкурентами, купания в песке, бараний жир на закуску, расшитая попона, экскурсии почитателей, победы в скачках… Друзей не бросают, но можно ли просить их выбирать одиночество и риск, когда на другой чаше весов — покой, счастье, продолжение рода, воздух родины… Может, там его место? Посмотрим.

Устроив ночлег пары лошадей лучшим образом, маленький конюх торопливо поужинал сам и улегся спать. Устал, скачка нешуточная. Мои глаза тоже слипались. Распустив сеть чутья и настроив ее на предупреждение об опасности, я удалилась в сон.

По берегу моего озера бешеным вепрем курсировал Най. Опять траву вытоптал! Заметил, подошел, рявкнул, прожег бешеным белесым взглядом.

— Где тебя носит?

— Здравствуй, называется, — обиделась я, отодвигаясь. Умеет он людей пугать, что тут скажешь. Так и заикой недолго остаться. — В чем моя вина теперь?

— Я второй день, тьфу, ночь, брожу здесь призраком. Что случилось в море? Днем в пустыне и так паршиво, да еще и невесть где эта беспамятная помирает! Мир она слышит, а я тут сутки ору во весь голос — пользы чуть.

— Морская собака случилась, но все обошлось. — Я действительно ощутила свою вину. — Извини, конечно. Не сказала. Да сядь уже, голова от тебя болит. Слышала я, слышала, но мы спешили отъехать от города и тракта, где могли быть окаянные, и привала вчера в ночь не делали. А как ты узнал?

— Короткий ответ! Случилась, значит… Как узнал? Обычно, — буркнул он почти успокоенно, потом снова завелся: — Можно подумать, я не снавь. Второго посвящения, кстати.

— Ты просто устал. Еще раз извини, виновата. Не злись.

— Да ну тебя! То я злюсь, то обижаюсь — что за глупости? Еще пожалей! И не устал я вовсе, — выдохнул он разом и погас- Ладно. И жива, и не образумилась. Пойду, больше выяснять нечего.

— Наири, погоди. — Я догнала его, усадила на уютный пригорок. — Какой ты упрямый, араг! Вобьешь себе в голову что-нибудь и становишься невозможно несгибаем и непрошибаем. Даже для здравого смысла. Это опасно.

— Не умничай.

— Вот прошлый раз: и знал, что я тебе не враг, а все равно чудом не убил ведь! — Он дернул меня за локоть, впиваясь в руку так, что кости, кажется, хрустнули. — У-у, отпусти, железный человек.

— Ты знаешь? — Он с трудом разжал пальцы. Опустил голову на руки, потом резко вскинулся, заговорил совершенно другим тоном, в котором на фоне удивления читалось несказанное веселое облегчение: — Вот дела… мучился, не представлял, как сказать. Очень трудно носить такую вину, я совершенно извелся. Выходит — напрасно?

— Не убил напрасно?

— Может, и так, — буркнул он. — Интересно небось, скольких до тебя туда спровадил? Признайся, сильно обо мне мнение поменяла, как додумалась?