Токийская головоломка - Содзи Симада

Абсолютно все предметы вокруг меня источают яд. Ядовито все, что я беру в руки или глотаю, – еда, вода, консерванты, антисептик, пищевые красители… Нет ничего, что не содержало бы яд.

[часть записок опущена]

– Вот как? – удивляется Каори всякий раз, когда я завожу этот разговор. – Не говори ужасов! Ты так совсем перестанешь есть! – продолжает она со смехом. А затем как ни в чем не бывало жует пищу. Меня всегда поражали ее стальные нервы. Иногда она даже пугает меня.

После ужина Каори заваривает мне черный чай, напоминая, что, по словам врача, кофе вреден для меня. Она отрезает ломтик лимона и кладет его мне в чашку. Я слезно прошу ее больше так не делать. Взяв нож, я аккуратно срезаю кожицу или же складываю его вчетверо и стараюсь окунуть в чай самый кончик мякоти. «Дай я!» – говорит тогда Каори.

Каори смеется, но это не шутка. Американские лимоны покрыты воском, содержат на поверхности всевозможные инсектициды и фунгициды, а по прибытии в Японию их еще и обрабатывают цианистым водородом. Они гораздо вреднее для организма, чем кофе. А она каждый день бросает их мне в чай прямо вместе с кожицей. Я очень удивлюсь, если проживу до XXI века.

– Какой ты привередливый! Вредно отказываться от пищи, – говорит Каори.

Что же ожидает японцев, раз изо дня в день они поглощают грязь? У всех, кто полагает, что в мире ничего не случится, явно непорядок с головой. В глубине души Каори знает, почему я столь щепетилен до мелочей. Спустя несколько поколений японцы будут рождаться с телесными аномалиями либо частичными нарушениями психики.

Война закончилась менее 40 лет назад. Еще недавно Япония была бедной страной. Только-только наступила сытая эпоха, когда можем есть все что угодно. У нас все еще есть шанс спастись, однако следующее поколение будет с детства и до самой смерти питаться едой, насквозь пропитанной химией.

Кто-то должен что-то сделать, но все вокруг погружены в собственные заботы. Если в наши богатые времена фермеры и рыбаки не будут хорошо зарабатывать, то окажутся на обочине. Их можно понять, они не хотят, чтобы сгнил хотя бы один созревший плод. Но если мы не станем вновь использовать агрохимикаты по минимуму, то мир погрузится в безумие.

– Все еще думаешь о своем? Ты совсем ничего не ешь, – забеспокоилась Каори за ужином.

– Да просто эти соленья ужасны. Все продукты для них – вараби, сиитакэ, лук, имбирь – привозят к нам из Китая или Таиланда. Их цена составляет от одной десятой до одной пятидесятой от японского аналога. Чтобы снизить издержки на транспорт, их ввозят большими партиями, заливают консервантами и целые годы держат в портах или в горах. Ведь хранить товар на открытом воздухе дешевле, чем на складах. Металлические бочки с этими продуктами сплошь покрыты ржавчиной, поэтому большинство содержимого сгнивает. При изготовлении солений испорченное выбрасывают, а участки, которые вот-вот начнут гнить, обесцвечивают химией, окрашивают зелеными и коричневыми красителями, а затем, придумав лживые рекламные слоганы про родной вкус, понемногу поставляют на рынок.

– Правда?.. – изумленно проронила Каори. Ее прекрасное лицо слегка скривилось.

– Ага. В исследованиях на животных подтвердились мутагенные свойства этих отбеливателей. Но данных об их воздействии на человека нет, поэтому испытания проводят прямо сейчас, на потребителях.

– Тота-кун, неужели ты читаешь только такие книжки?

– Ну да.

– Ты так с ума сойдешь. Ешь хорошенько. И читай книги повеселее.

– Но проблема загрязнения очень серьезная. Все вокруг нас пропитано грязью – и воздух, которым мы беспечно дышим, и вода. И это не просто пыль, а сотни ядов – неизвестные химикаты, канцерогены, оксид азота и сера.

– Но здесь рядом море, и воздух очень чистый, – весело сказала Каори.

Это неправда. Море как раз таки загрязнено. Фауна Токийского залива находится на грани гибели. В прибрежных водах Камакуры, расположенной недалеко от него, ситуация похожая. Я хотел было сказать, что никто ничего не понимает, но промолчал. Все люди зациклены лишь на себе, поэтому проблема и стала настолько серьезной. Чтобы вдохнуть чистого воздуха или вкусить чистой воды, пришлось бы вернуться на 10 тысяч лет назад.

Когда я наконец очнулся после целых двадцати дней комы, то первой, кого я увидел, была Каори. Страшно от одной мысли, что это мог быть кто-то другой. В этом случае я, скорее всего, сошел бы с ума. Изо всех сил я старался держаться так, чтобы не стать посмешищем в ее глазах, чтобы мы могли болтать о том о сем и шутить друг с другом.

Но в тот момент я умирал. Двадцать дней я провел в состоянии овоща, и от моего слегка упитанного тела остались кожа да кости. Даже кожа совсем истончилась и теперь напоминала бумажную салфетку. Поднеся руку к глазам, я понял, что выгляжу как двойник скелета из кабинета биологии в старшей школе. От страха у меня помутилось в глазах.

Теряя сознание, я внезапно вспомнил отвратительный сон, который видел в коме. В нем был то ли мир после смерти, то ли ад, где извивались странные существа. Наверное, во время комы я мучительно стонал.

Удивительно, но все заботы обо мне – внутривенные инъекции, медленное кормление жидкой пищей – в одиночку взвалила на себя Каори, а не врач. Кажется, в прошлом она работала медсестрой. И впрямь Женщина с большой буквы.

Тогда я впервые запомнил имя Каори. Странно так говорить, мы ведь давно были с ней близки. Однако из-за шока после аварии у меня наступила временная амнезия, и я совершенно не мог вспомнить, кто эта прекрасная женщина перед моими глазами. Я потерял жизнь и воспоминания, утратил дар речи и разучился писать – стал настоящим младенцем.

На восстановление памяти мне понадобилось добрых три недели. Это были нескончаемые, по-настоящему мучительные три недели. За это время я заново прожил двадцать один год. Я изо всех сил читал книги, заучивал иероглифы, тренировался писать и каким-то образом восстановил все эти навыки. Свою предыдущую жизнь я вспомнил без какой-либо помощи Каори. Будучи хорошей медсестрой, она посчитала, что так будет лучше. Она была добра со мной, но сообщила мне лишь мое имя.

Сейчас я понимаю, насколько это было правильно. Если бы она все рассказала мне, то я бы до сих пор воспринимал жизнь человека по имени Тота Мисаки как нечто не принадлежащее мне. Я бы совершенно не поверил, что имя, отражение в зеркале или квартира в доме отца на побережье, в котором я живу с 18 лет, имеют ко мне какое-либо отношение. Я и так все эти годы воспринимал свою жизнь как