Полное собрание сочинений. Том 1 - Толстой Л.Н.

Я не говорю о тѣхъ разговорахъ, которые говорятся отъ того, что неприлично было бы не говорить, какъ неприлично было бы быть безъ галстука. Одна сторона думаетъ: вѣдь вы знаете, что мнѣ никакого дѣла нѣтъ до того, о чемъ я говорю, но нужно; а другая: говори, говори, бѣдняжка — я знаю, что необходимо.

Это уже не разговоръ, а тоже, что черный фракъ, карточки, перчатки — дѣло приличія. —

Вотъ почему я и говорю, что карты хорошая выдумка. Во время игры можно поговорить тоже и потѣшить самолюбіе, сказать крас[н]енькое словц[о], не бывъ обязаны[мъ] продолжать на тотъ же ладъ, какъ въ томъ обществѣ, гдѣ только разговоръ.

Надо приберегать послѣдній зарядъ ума на послѣдній кругъ, въ то время, какъ берешься за шляпу: вотъ время разразиться всѣмъ запасомъ. Какъ лошадь на призъ. Иначе покажешься блѣденъ и бѣденъ; и я замѣчалъ, что люди не только умные, но которые могутъ блеснуть въ свѣтѣ, теряли отъ недостатка въ постепенности. Ежели сгоряча, пока не надоѣло, говоришь, а потомъ отъ скуки не хочется и отвѣчать, такъ и уйдешь; последнее впечатлѣніе останется и скажутъ: какъ онъ тяжелъ ... Когда же въ карты играютъ, этаго нѣтъ. Можно молчать не предосудительно. —

Притомъ же женщины: (молодыя) играютъ, стало быть чего лучше желать, чтобы 2 — 3 часа быть подлѣ той женщины. — A вѣдь ежели есть та женщина, этаго за глаза довольно. —

Такъ вотъ, я игралъ въ карты, садился справа, слѣва, напротивъ, и вездѣ было хорошо.

Такого рода занятіе продолжалось до 12 часовъ безъ четверти. 3 роберта кончились. Отчего эта женщина любитъ меня (какъ бы мнѣ хотѣлось здѣсь поставить точку!) приводить въ замѣшательство? И безъ того я уже не свой при ней; то мнѣ кажется, что у меня руки очень нечисты, то сижу я нехорошо, то мучаетъ меня прыщикъ на щекѣ имянно съ ея стороны.

Впрочемъ, кажется, она ни въ чемъ не виновата, а я самъ вс[е]гда не въ своей тарелкѣ съ людьми, которыхъ я или не люблю или очень люблю. Отчего бы это? Отъ того, что однимъ хочешь показать, что не любишь, а другимъ, что любишь, а показать то, что хочешь, очень трудно. У меня всегда выходить навыворотъ; хочешь быть холоденъ, но потомъ кажется это уже слишкомъ, и сдѣлаешься слишкомъ привѣтливъ; съ людьми, которыхъ любишь и любишь хорошо, но мысль, что они могутъ думать, что любишь скверно,—сбиваетъ и дѣлаешься сухъ и рѣзокъ.

Она для меня женщина, потому что она имѣетъ тѣ милыя качества, которыя ихъ заставляютъ любить, или, лучше, ее любить, потому что я ее люблю; но не потому, чтобы она могла принадлежать мущинѣ. Это мнѣ въ голову не приходитъ. У нея дурная привычка ворковаться съ мужемъ при другихъ, но мнѣ и дѣла до этаго нѣтъ; мнѣ все равно, что она цѣловала [бы?] печку или столъ, — она играетъ съ мужемъ, какъ ласточка съ пушкомъ, потому что душа хорошая и отъ этаго веселая. —

Она кокетка; нѣтъ, не кокетка, а любитъ нравиться, даже кружить голову; я не говорю кокетка, потому что или это слово нехорошо, или понятіе, съ нимъ связанное. Называть кокетствомъ показывать голое тѣло, обманывать въ любви — это не кокетство, а это наглость и подлость. — Нѣтъ, а желать нравить[ся] и кружить головы, это прекрасно,222 никому вреда не дѣлаетъ, потому что Вертеровъ нѣту, и доставляетъ себѣ и другимъ невинное удовольствіе. Вотъ я, напримѣръ, совершенно доволенъ, что она мнѣ нравится, и ничего больше не желаю. Потомъ, есть умное и глупое кокетство: умное — такое, которое незамѣтно и не поймаешь преступника на дѣлѣ; глупое — напротивъ: ничего не скрыто. И вотъ какъ оно говоритъ: «Я собой не очень хороша, но за то какія у меня ноги! Посмотрите: видите? что, хороши?» — Ноги у васъ, можетъ быть, хороши, но я не замѣтилъ, потому что вы показывали. — Умное говоритъ: «Мнѣ совершенно все равно, смотрите вы или нѣтъ; мнѣ жарко, я сняла шляпу». — Все вижу. — «А мнѣ что за дѣло». — У нее и невинное, и умное. —

Я посмотрѣлъ на часы и всталъ. Удивительно: исключая какъ когда я съ ней говорю, я никогда не видалъ на себѣ ее взгляда и вмѣст[ѣ] съ тѣмъ она видитъ всѣ мои движенія. — «Ахъ, какіе у него розовые часы!» — Меня очень оскорбило, что находятъ мои брегетовскіе часы розовыми, мнѣ такъ же обидно показалось [бы], ежели бы мнѣ сказали, что у меня розовый жилетъ. Должно быть, я примѣтно смутился, потому что когда я сказалъ, что это напротивъ прекрасные часы, она въ свою очередь смутилась. — Должно быть, ей было жалко, что она сказала вѣщь, которая меня поставила въ неловкое положеніе. Мы оба поняли, что смѣшно, и улыбнулись. Очень мнѣ было пріятно вмѣстѣ смутиться и вмѣстѣ улыбнуться. Хотя глупость, но вмѣстѣ. — Я люблю эти таинственные отношенія, выражающіяся незамѣтной улыбкой и глазами, и которыхъ объяснить нельзя. Не то, чтобы одинъ другого поня[лъ], но каждый понимаетъ, что друг[ой] понимаетъ, что онъ его понимаетъ и т. д.

Хотѣлось ли ей кончить этотъ милый для меня разговоръ, или посмотрѣть, какъ я откажусь, и знать, откажусь ли я, или просто еще играть, [но] она посмотрѣла на цифры, написанныя на столѣ, провела мелкомъ по столу, нарисов[ала] какую то, не опредѣленную ни математи[кой], ни живописью фигуру, посмотрѣла на мужа, потомъ между имъ и мной.223 «Давайте еще играть 3 роберта». Я такъ былъ погруженъ въ разсматриваніе не этихъ движеній, но всего, что называютъ charme,224 который описать нельзя, что мое воображеніе было очень далеко и [1 неразобр.] не поспѣло, чтобы облечь слова мои въ форму удачную; я просто сказалъ: «нѣтъ, не могу». Не успѣлъ я сказать этаго, какъ уже сталъ раскаиваться, — т. е. не весь я, а одна какая то частица меня. — Нѣтъ ни однаго поступка, который бы не осудила какая нибудь частица души; за то найдется такая, которая скажетъ и въ пользу: что за бѣда, что ты ляжешь послѣ 12, а знаешь ли ты, что будетъ у тебя другой такой удачный вечеръ? — Должно быть, эта частица говорила очень краснорѣчиво и убѣдительно (хотя я не умѣю передать), потому что я испугался и сталъ искать доводовъ. — Во первыхъ, удовольствiя большого нѣтъ, сказалъ я [себѣ]: тебѣ она вовсе не нравится и ты въ неловкомъ положеніи; потомъ ты уже сказалъ, что не можешь, и ты потерялъ во мнѣніи.....

Comme il est aimable, ce jeune homme.225

Эта фраза, кот[орая] послѣдовала сейчасъ за моей, прервала мои размышленія. — Я сталъ извиняться, что не могу, но такъ [как] для этаго не нужно думать, я продолжалъ разсуж[дать] самъ съ собой: Какъ я люблю, что она называетъ меня въ 3-мъ лицѣ. По нѣмецки это грубость, но я бы любилъ и по немецки. Отчего она226 не находитъ мнѣ приличнаго названія? Замѣт[но], какъ ей неловко звать меня по имени, по фамиліи и по титулу. Неужели это отъ того, что я....... — «Останься ужинать», сказалъ мужъ. — Такъ какъ я былъ занятъ разсужденіемъ о формулахъ 3-го лица, я не замѣтилъ, какъ тѣло мое, извинившись очень прилично, что не можетъ оставаться, положило опять шляпу и сѣло преспокойно на кресло. Видно было, что умственная сторона моя не участвовала въ этой нелѣпости. Мнѣ очень стало досадно и [я] начиналъ было порядкомъ журить самого себя, когда меня развлекло весьма пріятное обстоятельство. Она съ болышимъ вниманіемъ нарисовала что то, чего я не видалъ, подняла мелокъ немного выше, чѣмъ бы было нужно, положила его на столъ, потомъ, упершись руками на диванъ, на которомъ сидѣла, и передвигаясь со стороны на другую, придвинулась къ самой спинкѣ и подняла головку — головку съ тонкимъ и кругловатымъ очеркомъ лица, черными, полузакрытыми, но энергическими глазами, съ узенькимъ и острымъ, острымъ носикомъ и съ такимъ ртомъ, который съ глазами составлялъ одно и всегда выражалъ что нибудь новое. Въ эту минуту, какъ сказать, что онъ выражалъ? Была и задумчивость, и насмѣшка, и болѣзненность, и желаніе удержаться отъ смѣха, и важность, и капризъ, и умъ, и глупость, и страсть, и апатія, и еще мало ли что онъ выражалъ. — Немного погодя мужъ вышелъ, должно быть, приказать ужинъ.