Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

— Девчонка недавно здесь была! Молчи! Сдается, хилая она, не управится в бейском доме... Мое дело, предупредить. А так, что ж? Недаром сказано: «Конь торбу понюхал, надевай ему на шею!»

Он помолчал. Потом вдруг повеселел.— Значит, мир рухнет, если подождать до завтра? Ладно, посоветуемся. Не убегай! — Отошел немного, обернулся:— Парень, что с тобой приехал, гонец от нее?

Орхан даже растерялся.

— Какой гонец?..

— Совсем, что ли, ума лишился? Неужто, не получив от нее весточки, сам решил кинуться очертя голову? — Старик погрозил ему пальцем.— Не уходи!.. Ох, надоели вы мне... Хуже редьки горькой...

Орхан заметался из угла в угол по террасе. И вспомнил деда Эртогрула. Увидит, бывало, кто-нибудь кружится по комнате, и скажет: «Как пес с обожженной лапой». Орхан усмехнулся. Был бы жив дед, можно было бы и ему открыться... Наверное, еще легче, чем Акча Кодже... И в сочувствии людям старики были похожи. Словно после смерти деда Акча Коджа занял его место... Орхан снова ощутил в желудке голодную резь. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как скрылся за дверью Акча Коджа. Сердце его сжалось от страха при мысли, что отец отказал. Он подумал было войти, но не решился.

Когда вновь показался Акча Коджа, вскинул на него полные нетерпения глаза:

— Ну что, дедушка?

— О чем ты?

— Помилуй!

— Помиловать-то помилую!

— Что сказал отец, Акча Коджа?

— Радуйся, бездельник! Повезло тебе. В добром расположении застал Осман-бея... Посмеялся он: «Неужто так вырос наш бездельник, что собирается украсть дочь византийского властителя?» Сказал: «Не мне он открылся — тебе. Ты и решай. Если управится — пусть его».

— Спасибо, дедушка! — Орхан снова припал к его руке.— Спасибо...

— Ладно! Ладно! Только чтобы драки не было, приказал Осман-бей. Пусть, говорит, едет. Только с кем?

— А Керим Джан... А Мавро...

— Мавро брать нельзя. Попадет в руки властителя Инегёля, достанется от него почище, чем от Фильятоса. Возьми вместо него Пир Эльвана.

Орхан бросился было снова целовать ему руку. Но остановился, спросил:

— А дедушка шейх ваш разговор слышал?

— Не глухой ведь твой дедушка шейх...

— Что сказал?

— Болтаешь много!

— Что он сказал?

— Да ничего. Усмехнулся в усы, защелкал четками... Подумал, наверно: «Стыд потерял парень»... Ну, чего улыбаешься?.. Прочь с глаз моих!

Орхан слетел по лестнице. Ворвался в поварню. Тихо, чтобы не слышали женщины, приказал Янаки, чтоб тот, как поест, немедля отправлялся в путь и к вечерней молитве ждал его у брода через Карасу. Прочтя вопрос на лицах друзей, помахал им: погодите немного, потом расскажу. Вытащил из-за пояса один из двух припасенных на черный день венецианских алтынов, сунул Янаки за кушак. Гонец, поблагодарив, вышел. Орхан весело крикнул женщинам:

— Умираю от голода! А ну, поживее! Не то переломаю вам все кости.— Подмигнул товарищам, сел и шепотом рассказал им обо всем.

Они отобрали самые нарядные одежды, самое красивое и дорогое оружие. Спустились в конюшню, принялись чистить скребницами коней. На свой страх и риск Орхан решил все-таки взять и Мавро, а чтоб никто его не заметил, заехать за ним к Баджибей. Они все обдумали, все рассчитали. Решили отправиться в путь сразу после обеда. Если ехать напрямик, то до Ярхисара четыре часа пути... К вечерней молитве как раз успеют. Одно сейчас было плохо: нельзя петь. Осман-бей, шейх Эдебали и Акча Коджа сидели в диване, как раз над конюшней. Пир Эльван тоненьким голоском, странным для такого огромного тела, то и дело заводил лихую караманскую песню. «Тише ты!» — останавливал его Керим. Пир Эльван в досаде хлопал себя по колену... Они не заметили, как во двор въехал всадник.

Прибежал слуга, сказал, что Орхан-бея зовут наверх. Орхан потрепал Карадумана по шее и ушел.

Был он рассеян. Счастье истомой разливалось по телу. Все ему теперь было трын-трава. Поднимаясь по лестнице, он немного струхнул: стыдно перед шейхом, перед отцом. Но на террасу поднялся, уже собравшись с духом. Смело вошел в диван. Опустил глаза, но без робости.

Шейх Эдебали постукивал четками. Акча Коджа виновато глядел в пол. Только отец улыбался. Но была в этой улыбке какая-то жалость, от которой Орхану стало не по себе.

— Прикажите! — сказал он, сам удивляясь своему голосу.

— Ты отправил гонца, сынок? — мягко спросил отец.

— Какого гонца?

Орхан лихорадочно пытался вспомнить: когда и почему отец называл его сынком.

— Гонца из Ярхисара...

— Отправил. А что?

— Сколько прошло времени, как он уехал?

— Час.

— Хорошо...— Осман-бей кашлянул.— Послушай, дело твое не выйдет...

— Какое дело? — У Орхана перехватило в горле. Проглотив комок, глухо спросил:— Почему?

— Не выйдет, сказал я... Нельзя!.. Невозможно!..

— Почему? — Ему хотелось закричать, но он все так же спокойно переспросил: — Почему? Согласились ведь? Сами сказали: «Если управится — пусть его».

— Сказали, но только что пришла бумага от друга нашего Руманоса, властителя Биледжика. Собирается он жениться на дочери Хрисантоса...

— Но она не хочет за него... Заставили. Вы ничего не знаете... Ни есть, ни пить не давали ей... Потому и весть подала мне!

Осман-бей чувствовал: его любимый сын, его опора вот-вот расплачется. Изменил тон. Сразу стал строгим и резким. Редко кто видел его таким.

— Если б дело не сладилось, не стал бы просить ее руки Руманос. Руманос, наш друг, попросил, отец ее — отдал.— Он сделал нажим на словах «наш друг».— В воскресенье свадьба у Орехового Ключа.

— Принудили!..

— И пусть себе. Не наше дело. Их товар, им и решать.

— Весть подала, положилась на меня!..

— Молода еще, забудет. Утешится. Да и тебе подрасти надо. Бей и силен, и бессилен, сынок. Иногда что хочет делает, иногда ничего не может. Ибо дело бея — дело всего народа. Кругом полно врагов... Никто не знает, что завтра станется... Единственный друг у нас — Руманос. Только на него положиться можем мы в трудный час. Породнившись с Ярхисаром, он наберет силу. Сила нашего друга во благо нам... Нельзя причинять зло тому, кто по доброй воле дружит с нами, в то время как мог бы стать нашим врагом.

Орхан порывался что-то сказать. Осман-бей поднял руку:

— Сейчас же в седло! Догони гонца...

Орхан медленно направился к двери. Осман-бей остановил его.

— Найди Пир Эльвана. Пусть разыщет старшего чабана, скажет, чтобы отобрал полсотни лучших годовалых ягнят. И пусть сегодня же отправится с ними в Биледжик. Ступай!..

Орхан вышел на террасу. Июньское солнце заливало мир светом, но в глазах его было темно. Не ухватись за перила, наверно, упал бы. Как он теперь скажет обо всем приятелям. Ему казалось, что по трусости не добился он своего, упустил девушку. Впервые за свою короткую жизнь ощутил он в сердце стыд поражения. В какой-то миг захотелось послать за гонцом Керима, а самому убежать, скрыться подальше от людских глаз... Но понял: некуда. Он в отчаянии огляделся и стал медленно спускаться по лестнице, по которой недавно взлетел как птица.

Керим с первого взгляда заметил неладное.

— Что случилось?

Орхан, покачнувшись, попытался улыбнуться.

— Нет, ничего!..

Горькая улыбка скользнула по его губам, когда он посмотрел на оседланного коня. Но тут же мальчишеское лицо его исказил гнев. Передал Пир Эльвану приказ отца отправить в Биледжик баранов. Выругавшись сквозь зубы, раскрутил стремена на Карадумане:

— Поехали...

Медленно, будто везли тяжелый груз, тронули они коней, так и не получил Керим ответа на свой вопрос и не мог понять, то ли не слышал Орхан, то ли не хотел отвечать.

— Почему Мавро не взяли?

— Нужды нет.

— В Ярхисар не едем?

— Почему же? Поедем.

— Что стряслось? Куда мы теперь?

Орхан, не щадя коня, со злостью рванул удила. Не остановить гонца невозможно, но и задержать его — равносильно смерти. Не представлял себе больше Орхан, как будет жить, если навсегда потеряет Лотос. Только сегодня, в тот миг, когда отец отказал в его просьбе, понял Орхан, как любит ее. Впрочем, может, и не так уж сильно любит — просто гордость его была задета. Полагал, что она принадлежит ему. А упустил. Впервые ощутил он свое бессилие. И тяжкий стыд придавил его к земле, точно он понес поражение в бою.

— Скажи наконец, что случилось? Если не уходим на яйлу, зачем Осман-бей посылает в Биледжик стадо?

Орхан хотел было что-нибудь выдумать, лишь бы отделаться от Керима. Потом решил объяснить все в двух словах. Но, сам того не желая, разоткровенничался, чуть не сетуя на свою судьбу. Недаром говорят: «Горе делает человека болтливым». Чтоб им всем провалиться!

Керим подумал: «Лотос согласна... Умыкнули бы — и делу конец...» Но тут же отверг эту мысль... Ведь это значило пойти против Осман-бея. Куда тогда денешься? Смешаться с людьми без роду, без племени, такими, что сбежались в их удел со всех концов света?!