Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

Торос умолк, снова стали слышны зурна и барабан на площади, выкрики, топот хоровода.

Девушки принесли творогу, солений, пирожков. Мясо унесли в поварню подогреть. Мавро разлил вино по чашам.

— А как вы Караджахисарскую крепость взяли, Торос-ага?

— Об этом лучше расскажет Кёль Дервиш. Это они окружили крепость...

Кёль Дервиш уже успел проглотить щепотку опиума. Да и вина выпил много. Захмелел. Слушая Тороса, закатывал глаза, забывался. Пробуждаясь от громкого смеха приятелей, с гордой улыбкой оглядывался по сторонам и тут же опять начинал дремать.

Торос подтолкнул его локтем.

— Да-да! — Лицо Кёль Дервиша расплылось в улыбке.

— Про бой за крепость спрашивает Керим Джан. Говорит: «Как только вытерпел Кёль Дервиш? Как дождался вас? Отчего сам не пробил стены да не взял Караджахисар?»

— Эх, подлецы! — вздохнул, окончательно пробуждаясь, Кёль Дервиш.— Льва и того обратят в шакала на посмешище людям. Трусливый Торос хочет умалить нашу победу! Подумаешь, храбрость: сидя в засаде, ударить врагу в спину да гнаться за ним, после того, как Гюндюз-бей разбил его! И чтоб с ошалелого Фильятоса в болоте голову снять, на копье ее насадить, не надо быть джигитом...— Пир Эльван порывался вставить слово, но дервиш поднял руку.— Молчи! Нашли бывшего муллу, что в капкан попался, ногу себе покалечил, вот он вас и слушает... Молчи, говорю! Окружить такую крепость, как Караджахисар, ни в крепость, ни из нее мухи не пропустить — вот это мастерство! Пригвоздить гяура к доске, как бычью шкуру...

— А вы пригвоздили?

— Эх, армянский сын, если б не пригвоздили, разве гремели бы барабаны сейчас на площади?

— В вашу честь, что ли, гремят?

Кёль Дервиш гордо глянул на Тороса и, не удостоив его ответом, обернулся к Кериму.

— Когда у болота разделил нас Осман-бей на три отряда, он нам сказал так: «Крепость вам окружать, джигиты мои! Поглядим, на что вы способны!» — Кёль Дервиш отпил вина.— Запомни, Керим Джан, свершили мы дело такое, что сам Деде Коркут воспел бы в своих былинах. Что сделал отряд этого Пир Эльвана? Скот угнал в темноте. И удрал, как только Фильятос из крепости выскочил... Ну, а эти? В засаде сидели, как волки, что овцу из стада хотят унести... А мы, перескочив через холмы...

— Сколько вас было?

— Сразу видно, что ты бывший мулла, Керим Джан. Спрашиваешь, а того не знаешь, что не числом джигиты сильны. Если войско плохое, чем больше людей, тем хуже.

— Много их было! — вмешался Торос.— Понял ты теперь, Керим Джан?

— Тихо! Не знаешь, а болтаешь. Девяносто семь джигитов было нас, приятель. Вступили мы на вражескую землю и зашли крепости в тыл.

— Зачем же? Не проще было ворота перекрыть?

— Эх, Керим Джан, обложи мы ворота, как бы тогда выскочил из них глупец Фильятос на смерть свою? Мы должны были осадить крепость, когда Фильятос оттуда выедет. Мудро задумал битву Осман-бей, да продлит ему дни великий аллах! Нет спасения от его ловушек... Увидели мы крепость — аллах, аллах!.. Башни до неба. Не иначе как пророк Сулейман строил. А на стенах джины высечены, звери да птицы, люди-драконы, вот на этого похожие, дэвы. Работа мастеров из племени гяура Тороса. Каждый камень в стене что купол эскишехирской горячей бани. Знаменитой хорасанской известью схвачены, а в нее талисманов понамешано. Оттого-то глядишь на крепость и сердце от страха заходит. «Помилуй аллах!» — вымолвить не можешь. А ворота открывают, мост опускают на воротах да на шестеренках.

— Паршивый Кёль! Пьяный сон ты, что ли, видишь? Дело говори.

— Кто не видел, тому и рассказывать без толку. Так вот, подобрались мы к крепости с тыла, укрылись за кустами да деревцами. Настало утро. Застонали колокола: «Враг напал!» Шум поднялся. Крепость от проклятий задрожала: «Чтоб им ослепнуть, несчастным туркменам!» Достигла гяура Фильятоса весть, что на него напали, а в стаде угнанном его собственный скот был. Вскинулся он с похмелья, выпрыгнул из постели: «Скорее коня! Где мои воины?..» Белобородый Субаши удержать его хотел. «Сиди,— говорит,— на месте, пока разберемся что к чему. Насколько я знаю,— говорит,— Осман-бей не станет сейчас нападать да скот угонять». Но Фильятос его не послушал. Подпоясался освященным кушаком удачи, пять раз обмотав его вокруг себя. Кричит: «Все, кто мне верен,— в седло! На сей раз до одного перережем туркмен! Пока их жен да дочерей на рынок рабов не выгоним, не вложим мечи в ножны. Не сдобровать тому, кто не слышит меня!» Только он с войском своим выехал, решили мы — крепость пустая. Думали, чуть приоткроют ворота, ворвемся и захватим. Но Белобородый Субаши, видно, опытный волк: запретил отворять ворота. Ждем, думаем, сейчас чабаны скот погонят... Или поедут люди работать на поля, в сады и виноградники... Но никто не является. Того хуже, глядим — на стены по одному, по двое дозорные выходить стали. Что же это такое? — думаем. Долго ли, коротко ли — кричит кто-то.

— Из крепости?

— Угадал, Керим Джан.

— Что кричат?

— «Туркмены!..» Оказалось, один из наших нарушил приказ сидеть тихо. Захотел разглядеть кого-то на крепости, высунул свою дурацкую голову в белой чалме... Так из-за любопытства глупого и расстался со своей душой. Снова загудели трубы, зазвонили колокола, гяуры, и мужчины и бабы, повылезли на стены с топорами, косами, дубинками. Белобородый Субаши показался. Кричит: «Эй, туркмен, видим тебя, зря прячешься. Воин-джигит не прячется, как баба, имени своего не скрывает! Эй, туркмен, назови имя башбуга!» Башбуг отряда нашего Орхан-бей собрал бывалых воинов, спрашивает: «Назвать свое имя или нет? Во вред нам это или на пользу?»

Одни говорят: «Незачем раскрывать себя!» Другие: «Пусть они знают, с кем имеют дело! Не пристало гази и ахи, воинам-дервишам да абдалам Рума скрывать свое имя от гяуров!» Не выдержал Орхан-бей стыда безымянности, выскочил, закричал: «Эй! Ты имя спросил, джигита звал. Зовут меня Орхан-бей! Гази Орхан!.. Сын Османа и внук Эртогрул-бея! Обложил я вашу крепость, лучше не противься, не то с боем возьму. Либо ислам прими, спасешь достояние свое и душу на этом и на том свете! Либо сдайся, крепость оставь, уведи детей, жен и добра увози, сколько потянешь!» Белобородый Субаши, понадеявшись на стены крепостные, решил: не видеть ее туркмену как ушей своих. Захлопал себя по животу, загоготал: «Кто таков Орхан-бей? Туркменскому мальчишке в чалме с ножом мясника за поясом крепостей не сдают. Пусть явится славный джигит!» Снова старейшины наши собрались. Говорят: «Надо проучить собаку безродную. Обрушим меч пророка на голову Белобородого». Другими глазами на крепость глядеть стали. Чтобы стены пробить да ворваться, чудотворцем-пророком быть надо. Стали совещаться, как ее взять. Одни говорят: «Созовем райю. Пусть земли навезут к стенам». Другие возражают: «Не выйдет! Где сейчас столько людей взять? Лучше всего лестницы сколотить, насадить на них крючья. Гази бросятся к стенам. Взберутся по лестницам, что пауки по ниткам, глаз от смерти не отводя, отдадут свою душу за веру и аллаха, увлекут остальных. Пока Осман-бей подоспеет, дело будет сделано». Советам конца нет, а толку чуть. Никак к решению единому не придут и фатиху не прочитают. Пока судили да рядили, вспоминая, кто да как в свое время одержал победу, кое-кто из гази постреливать стал белоперыми стрелами по крепости. Белобородый Субаши, заметив, как падают его люди, позеленел. Схватил лук, осенил себя крестом и, призывая пресвятую деву Марию, пустил стрелу. А тут опять любопытный у нас нашелся, голову высунул и тоже распрощался с жизнью. Разозлился Орхан-бей: «Прикончим старую свинью, и крепость — наша! Нет, что ли, стрелка среди мусульман? А ну, у кого верная рука?» Натянули джигиты луки, выстрелили. Но Белобородый Субаши по-туркменски понимает. Вовремя со стены успел соскочить, вырвался из рук пророка Азраила. Кто-то из старейшин Сёгюта тут возьми и скажи: «Пока рука мусульманина стены не коснется, крепость не взять!» Услышал я это, братья, в раж вошел, словно на радении. Крикнул, себя не помня: «Аллах, аллах!» Кто-то удержать меня пытался, оттолкнул и под градом стрел, точно борзая, помчался к стенам крепости. Ну как не подивиться делам аллаха — ни одна стрела меня не задела. Добежал, похлопал ладонью по камню, кричу: «Ага! Нет теперь врагу спасенья! Коснулась стены рука мусульманина!»

— Рука мусульманина?

— Может, ты меня за гяура считаешь, поганый Эльван?

— Так и крикнул, Кёль? Точь-в-точь, как в книге про богатыря Залоглу Рюстема написано!

— Верно, Торос! Точь-в-точь. Но слушать — слушай, а говорить не мешай. Не то достанется тебе на орехи. Не успел я это крикнуть, Керим Джан, вижу — камень со стены летит.

— Камень?

— Точно, камень. Хотел я под стеной укрыться, но подумал, нет ли там ямы с колом? И тут земля разверзлась у меня под ногами. Не успел имя божие помянуть, живьем в могилу упал, и сверху присыпало. На счастье, Орхан-бей следил за мной. Увидел, что я исчез, крикнул: «Кто Кёль Дервиша спасет, тимар пожалую!» Братья по вере постарались. Щитами прикрываясь, прибежали, быстро расшвыряли землю, за ноги меня вытащили и в укрытие отнесли, куда ни камни, ни стрелы не достают. А у меня язык отнялся, дыхания нет. Лежу, словно мумия египетская. На солнце пригрелся, ветерком меня обдуло, в себя пришел. Гляжу по сторонам, спрашиваю: «Где мы, братья по вере, не в раю ли?» Тут все со смеху наземь повалились.