Жюстина - Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

– Приготовься, плутовка, сейчас я отделаю тебя как самую последнюю скотину. После этих слов Жюстина получила сто ударов подряд, нанесенных самой безжалостной рукой и пришедшихся на самые уязвимые места задней части тела, включая закругления бедер; затем монах набросился на двух других и поступил с ними точно так же. Несчастные мученицы не проронили ни слова, только на их лицах было написано все, что испытывала их душа, да ещё сквозь сжатые зубы выходили сдавленные стоны. Возможно, страсти монаха уже полыхали, но никаких внешних признаков ещё не было: он то и дело возбуждал себя руками, но главный орган все не поднимался.

– Дьявольщина какая-то, – проворчал он, – очевидно, я слишком много кончал ночью, когда мы истязали эту потаскуху; я творил с ней неслыханные вещи, и они меня истощили, поэтому член встанет не скоро. И приблизившись к Жюстине, которая составляла центр сладострастной картины, он осмотрел божественные ягодицы, белизна которых заставила бы поникнуть лилию; они были ещё не тронуты и ожидали свой черед. Он потрепал их и не удержался от того, чтобы раздвинуть упругие полушария, обнюхать и расцеловать их.

– Итак, – торжественно произнес он, – приготовься страдать. В тот же миг страшный град обрушился на обе ягодицы и растерзал их до самых бедер. Чрезвычайно взволнованный подергиванием и трепетом нежного тела, скрипением зубов девушки и конвульсиями, вызванными адской болью, Клемент восторженно наблюдал их и в конце концов запечатлел на губах страдалицы все свои чувства.

– Мне нравится эта стервочка! – воскликнул он. – Никогда ещё я никого не порол с таким удовольствием! Он перешел к Люсинде и обработал её восхитительные ягодицы таким же образом, от Люсинды перешел к Арманде и выпорол её с прежним остервенением. Осталась потаенная часть тела от основания бедер до ануса, поросшего мягким пушком, и распутник за несколько минут превратил это место у всех троих в нечто ужасное.

– А теперь, – обратился он к Жюстине, – сменим руку и навестим другое местечко. Он выдал ей пятьдесят ударов, начиная от пупка до колен, потом, заставив её раздвинуть бедра, сильно ударил прямо по нижним губкам, которые она раскрыла по его приказанию.

– О черт меня побери, – вскричал он, впиваясь взглядом в вагину, – вот эту птичку я ощипаю с удовольствием. Несколько ударов, тщательно рассчитанных, пришлись слишком глубоко, и Жюстина испустила вопль.

– Ах, ах! – обрадовался антропофаг. – Значит, я нашел чувствительное место, сейчас мы обследуем его получше. Вскоре Арманда и Люсинда были поставлены в такую же позу, и розги добрались и до самых нежных частей их тела, но то ли в силу привычки, то ли из терпения или страха принять муки, ещё более жестокие, они издавали лишь слабые стоны и невольно вздрагивали и дергались в ритме ударов. Монах отошел от них, только когда они были залиты кровью. Между тем в физическом состоянии этого либертена появились кое-какие изменения, и хотя то были лишь слабые зачатки, скорее вызванные интенсивными движениями, проклятый инструмент начинал уже подрагивать и приподниматься.

– Становись на колени, – сказал монах Жюстине, – я выпорю твою грудь.

– Неужели грудь, отец мой?

– Да, те самые куски плоти, которые вызывают у меня отвращение, которые я презираю и которые не могут внушить иных чувств, кроме жестокости. При этом он сильно стискивал и сжимал названные части тела.

– О, отец мой! – зарыдала Жюстина. – Грудь настолько нежна, что вы просто убьете меня!

– Ну и что, лишь бы это доставило мне удовлетворение. Он начал с пяти или шести ударов, от которых Жюстина загородилась руками. В ярости от такого неслыханного нахальства, Клемент схватил Жюстину за запястья, связал их вместе за её спиной и велел ей замолчать и не издавать ни звука. Теперь у несчастной остались только слезы и судорожные подергивания лица, чтобы умолять о пощаде, но разве способен на жалость подобный злодей, тем более, когда он ощущает эрекцию? Он осыпал дюжиной резких ударов обе груди бедной девушки, которая больше ничем не могла защититься. Белая атласная кожа вмиг окрасилась кровью, невыносимая боль исторгла из Жюстины поток слез, которые, скатываясь жемчужинами по истерзанной груди, делали нашу очаровательную героиню ещё привлекательнее. Негодяй целовал эти слезы, слизывал их, и они на его языке смешивались с каплями крови, которые проливала его жестокость, и он снова впивался в губы жертвы, в её мокрые глаза и снова с упоением обсасывал их. Следующей стала Арманда; ей тоже связали руки, и взору Клемента открылась беззащитная алебастровая грудь прекраснейшей в мире формы. Монах сделал вид, будто целует её, но вместо этого больно укусил оба полушария; потом он начал действовать розгами, и вскоре эта несравненная плоть, такая белая, такая трепетная, предстала перед палачом в виде жутких рваных ран, залитых кровью. Люсинда, подвергнутая такой же экзекуции, проявила меньше выдержки: розги разорвали пополам один из сосков, и она потеряла сознание…

– Ах, разрази меня гром! – возбудился монах. – вот этого я и хотел. Однако потребность иметь под рукой живую жертву пересилила удовольствие, которое он мог получить от созерцания бесчувственной девушки. И её, при помощи каких-то солей, быстро привели в чувство.

– А теперь, – сказал монах, – я буду пороть вас всех троих одновременно, причем каждую в разных местах. Он положил Жюстину на спину, Арманда легла на неё сверху, обхватив ей голову бедрами таким образом, что её торчащий зад находился рядом с грудью Жюстины, талию Арманды оседлала Люсинда, которая широко раздвинула ноги и во всей красе выставила вперед разверстое влагалище. Благодаря столь искусной позиции наложниц распутник имел счастливую возможность пороть одновременно промежность, ягодицы и груди трех самых красивых, как он выразился, женщин на свете. Впрочем, Клемент недолго задержался взглядом на этой восхитительной картине и, не мешкая, принялся осыпать яростными ударами представшие перед ним прелести и скоро залил их кровью. Наконец-то монах почувствовал твердость в чреслах, отчего пришел в ещё большую ярость. Он открыл шкаф, где хранились плети-девятихвостки, и достал ту, у которой железные наконечники были настолько острые, что их нельзя было коснуться без риска порезаться.

– Смотри, Жюстина, – сказал он, показывая это орудие, – смотри, с какой радостью я буду пороть тебя этой штукой; ты узнаешь, что это такое, ты испытаешь это на своей шкуре, тварь, но покамест я ограничусь другим инструментом. Он имел в виду плеть, свитую из животных кишок, она имела двенадцать хвостов, на конце каждого торчал большой твердый узел величиной с лесной орех.