Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Укачивает? — спросил хромой.
— Страсть! Теперь попривыкли малость, а спервоначалу, бывало, начнет, пяти минут не пройдет, — мы все, как куры, так и валимся. А он всю зиму нас вот так морил: то доклад, то ревизия, то и вовсе черт ее что…
— За Ерохиным жили — ничего не знали, все за тебя обдумано и сделано, сказал лохматый. — Бывало, когда налог платить, так он раз десять перед сроком пробежит по деревне: «Эй, кричит, граждане чертовы, не зевай, срок подходит». А этот вывесит бумажку, раз объявит, и кончено дело. Сам об себе и должен помнить. А там хватишься — домовой тебя в живот! — все сроки прошли, пеня с тебя пошла.
— Да уж насчет этого Ерохин был молодец. Целый год живи — ни о чем не думай. Ни собраний этих, ни комиссий за весь год не было, а у него все протоколы написаны, что слушали, что постановили. А там и не было никого, все сам писал.
— Народ, стало быть, не беспокоил?
— На этот счет молодец. И самая образцовая волость была. Придешь в совет, а у него на стенах листы, и в них разными красками столбики да круги. Только вот одна беда: на водку слаб, да руки длинны. А этот все читает, читает… Ведь пошлет же господь такое наказание!
— Тем лучше: сам себе яму роет, — сказал лохматый.
Вдруг в дверях послышался какой-то шум и показался человек в распахнутой поддевке. Он нетвердой рукой перекрестился на угол, где прежде висели иконы, и сказал громко:
— Все заседаете, мать вашу так?
— Гражданин! Вы куда пришли? — крикнул председатель.
— Ой, ты тут еще, я и не видал, — сказал пришедший и, махнув рукой, ткнулся на свободное место.
— Ах, сукин сын, уж нализался, — сказал юркий мужичок. — Что ж он не мог до конца выборов-то потерпеть. Прежний председатель, — прибавил он, обращаясь к хромому, — каждый день пьян. Неужто он за прошлый год столько нахапал, что по сию пору хватает?
— Пункт двенадцатый: общий итог отчетного года… — прочел докладчик. Граждане, не выходить! Сейчас конец — и перевыборы начнутся.
— Сейчас, сейчас, только воздуха глотнуть.
Вся левая сторона сидевших в совете вытеснилась на двор, а на их место сейчас же пришла новая партия со двора. Минут через пять вернулись и эти.
— Сыпь теперь!
Человек в блузе, сидевший за столом президиума, встал и сказал:
— Прошу назвать кандидатов в председатели. А если вы одобряете старого, то можете переизбрать его.
— Антона Ерохина! — крикнули голоса.
— Значит, вы выражаете недоверие прежнему председателю?
— Ничего мы не выражаем, а не надо нам его.
— Нельзя ли объяснить почему?
— Потому что — неподходящий, вот и все, — проворно крикнул юркий мужичок и, обернувшись назад, шепнул: «Поддерживай!»
— Антона Ерохина! — заревели голоса.
Человек в блузе пожал плечами и, обратившись к Ерохину, сказал:
— Может быть, выразите собранию благодарность, товарищ, за оказанное вам доверие?
Вновь избранный протеснился падающей походкой вперед и взобрался на возвышение, с которого сошел читавший доклад председатель.
— Выражаю… — начал было вновь избранный, но потом усмехнулся и, махнув рукой, крикнул тоном выше: — Что, вспомнили, сукины дети, Антона Ерохина?
— Вспомнили! — ответили голоса и громче всех юркий мужичок.
— Ну, смотрите теперь… Выражаю!
— Поневоле вспомнишь, — сказал опять юркий мужичок и прибавил: — Ах, головушка горькая, оберет теперь все, сукин сын.
1926
Шведская машина
Около вокзала на площади со сквером посередине стоял автобус, а около него — целая толпа пассажиров, которые почему-то не решались садиться.
— Что ж не садятся-то? — спросила старушка с арбузом под мышкой.
— Шофер пьяный.
— О, господи батюшка!
— Обидели небось чем-нибудь — вот и пьян, — отозвался рабочий с мешком. — Ведь это ежели образованного человека чем тронули, так он сам сумеет так напакостить, что век будешь помнить, а нашему брату что?.. Только всего и облегчения, что матюшком пустишь или пьян напьешься.
— Ну что за безобразие, задерживают из-за пьяного! — крикнула нервная дама в шляпе с ягодками.
Рабочий посмотрел на нее.
— Конечно, как господа, так они по душе к тебе не подойдут, ежели ты, скажем, выпил и на должность пришел, или замедление из-за тебя какое вышло. Туг, боже мой, пыль поднимут!.. А сам и едет-то всего либо на именины, либо в карты играть… Левой брат, рабочий, никогда не осудит. Иной раз толкает тебя как следует кто-нибудь, хочешь его смазать за это, а как увидишь, что пьяный, так сердце и отмякнет сразу, еще и через улицу переведешь.
— Правильно — сам в таком положении будешь.
— Ну, садитесь, что ли, — сказал кондуктор.
— А как же, батюшка, шофер-то пьяный? — сказала старушка с арбузом.
— Что ж сделаешь-то…
— А не опасно?
— Чего опасно? — сказал рабочий. — Это тебе не машина, с рельс не сойдет.
Все полезли садиться.
— Кажется, ни в одной стране такого безобразия встретить нельзя, — сказала дама с ягодками на шляпе.
— Наша страна — особенная, милая моя, — сказал рабочий.
— Трогаемся, что ли. Сидоров? — крикнул кондуктор.
— Трогаемся!.. Стой, тут чтой-то не повернешь ничего… Вот машина-то чертова! — отозвался угрюмо шофер, который с недоумением дергал то за одну ручку, то за другую. И его все толкало то вперед, то назад.
— Безобразие! Должно быть, никогда не уедем! — крикнула дама с ягодками.
— Никакого безобразия тут нету, а просто пьяный человек, — сказал рабочий. — Пьяный, он все равно как дите несмысленное, что ж с него спрашивать. Ты спрашивай, когда он трезвый будет. А я скажу, что когда человек выпимши, душа у него не в пример мягче. Вон барыньке не терпится, а мне хоть тоже спешить надо, а я молчу.
— Вы сами, кажется, не совсем трезвый…
— В точку!.. Правильно. Не совсем трезв. И вот я человека понимаю. У меня сейчас врагов нету, а у барыньки все враги.
— Ну-ка, батюшка, я свой арбузик тут в ногах полому, а то дюже тяжело держать.
— Клади, матушка, что хочешь клади. Вот барынька ягодки себе нацепила, а душу человеческую не чувствует, потому что…
— Пожалуйста, не касайтесь моих ягодок!
— Кормилица, не касаюсь! Я только говорю, что человека тебе не понять, хоть ты и с ягодками. Нет того, чтобы подойтить к пьяному человеку и расспросить, что, мол, ай горе или беда какая? Так ты этим так душу перевернешь,