Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никита остановился около старых берез и глядел в безлесную падь. У него теснило грудь от печали, оставшейся после рассказа Захара, и от тревоги за жизнь дочери Косоярова. Странное у него было чувство. Эти неизвестные люди — и страдалица Антонида Семеновна и ее маленькая дочь Лена — казались ему сейчас знакомыми и близкими, словно он не рассказ о них слышал, а сам жил вместе с ними, и любил их; жил здесь, в этих самых лесах, ставших вдруг до того знакомыми, что доведись отыскать в них любую неприметную тропинку, и он непременно найдет ее.
И эти босые березы на опушке, и эта белая падь, и холодный свет луны, насквозь пронизавший голый кустарник, — все стало знакомым и родным, будто когда-то, в какой-то памятный день, он вот так же стоял возле этих заснеженных берез, с горечью глядя в сияющую белую даль…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Жители Кувары знали об Алякринском немного. Ходили слухи, что был он раньше священником в каком-то селе севернее Читы и что потом был лишен священнического сана.
Учительствовать попу-расстриге было властями запрещено, и, поселившись в Куваре, он вел жизнь простого крестьянина, поставив себе избу в самом конце деревни при дороге, ведущей в лес.
Никто из крестьян Кувары толком не знал, что случилось в жизни Алякринского и что заставило его переменить большой поповский дом на маленькую избу возле самого леса. От заезжих людей, правда, пользовались крестьяне слушком, что поп-расстрига — красный поп и что поссорился он с архиереем из-за своей дочери, которая в 1917 году при большевиках была чуть ли не советским комиссаром. Но так ли это было на самом деле или сплетни завезли заезжие люди, рассудить было трудно, а поп-расстрига о себе ничего никому не рассказывал и жил, от всех отгородясь молчанием.
Даже вдовая солдатка Анисья, поступившая к Алякринскому в услужение после смерти попадьи Апполинарии Аполлоновны, ничего не могла разузнать о расстриге — и с ней он был, так же как со всеми, скрытен и молчалив. Иной раз целыми неделями она не слышала от него ни одного слова.
Посудачили, посудачили куварцы о чудно́м попе-расстриге, да и забыли, попривыкнув к тому, что стал он их односельчанином и трудился, как все, на пашне. Позабыла и Анисья о слухах, завезенных заезжими людьми, и никогда, пожалуй, бы не вспомнила, если бы не случай к тому. А стряслось это незадолго до покрова — до престольного праздника куварцев.
Алякринского в тот день дома не было. Еще утром он уехал за сеном на дальние покосы и обещал вернуться только к закату солнца. Пользуясь отсутствием хозяина, Анисья надумала загодя приняться за предпраздничную уборку. Она добела вышаркала дресвой некрашеные полы и начала было скоблить ножом побуревшие столешницы, предварительно вытащив столы на улицу, когда мимо плетня дома проскакал полувзвод кавалеристов. Все всадники были одеты в незнакомые Анисье светлозеленые мундиры.
У поскотины села кавалеристы свернули на дорогу, которая вела к покосам Алякринского.
Анисья испугалась и тут-то и вспомнила о слухах, завезенных заезжими людьми. Она поняла, что без нужды солдаты в заморских мундирах не приехали бы в деревню.
Никогда прежде Анисья не видала таких солдат, да редко кто из военных и наезжал в Кувару. Стояла Кувара вдалеке от тракта, в тихой пади, прикрытой со всех сторон отрогами Яблоневого хребта. Место было спокойное, непроезжее. К чему, в самом деле, могли прискакать всадники?
— Ах ты, господи, — в тревоге прошептала Анисья и бросилась к плетню, чтобы посмотреть, действительно ли всадники свернули на ту лесную дорогу, по которой поехал Алякринский.
Однако кавалеристов Анисья уже не увидела — они скрылись в мелколесье за поскотиной.
«Ох, не к добру он сёдня, в тяжелый день, за сеном собрался», — подумала солдатка, и ей начинало казаться, что именно за ним, за красным попом-расстригой, и явились всадники, а узнав, может быть, от соседей, что уехал он на дальние покосы, кинулись погоней.
«Ох, не к добру…»
Анисья с удвоенным старанием принялась за приборку, словно именно от ее поспешности зависело возвращение Алякринского домой. А поп-расстрига, как назло, в этот день задержался на покосах необычно долго. Анисья не только успела прибрать избу, но уже пошла встречать бредущее на ночлег стадо, а он все не возвращался.
— И куда он, старый, запропастился до эдакой поры? — ворчала солдатка…
С хворостиной в руках она загнала корову во двор и принялась за дойку.
Корова стояла неспокойно. С глухим мычанием она ворочала головой и переступала ногами, мешая Анисье. Солдатка провозилась с ней долго, и когда кончала доить, уже смерклось. С низин потянуло сыростью, и придорожный лес почернел.
Томясь в недобром предчувствии, Анисья поставила на погреб крынки и вернулась в избу, чтобы поужинать одной, не ожидая Алякринского, но вдруг услышала скрип телеги и, выбежав на крыльцо, увидала въезжающий во двор воз. Плохо уложенное сено свисало с телеги, путалось в колесах и порошило землю. За возом шел Алякринский.
— Я уж и дождаться не чаяла, — обрадованно сказала Анисья, соступая с крылечка и разглядывая лохматый воз. — Или в дороге рассыпался и перекладывали? Ишь, байстрык-то на сторону съехал…
Алякринский ничего не ответил. Он торопливо закрыл ворота и пошел догонять лошадь, которая рысцой пересекла неширокий двор и остановилась у навеса.
Солдатка видела, как, подойдя к телеге и боязливо обернувшись на ворота, отец Николай взобрался
