Верность - Адриан Романовский

Провожая её, на борту парохода он подарил ей случайно купленный у незнакомого белогвардейца восьмикратный «фоклендер»,[69] со спешно заказанной серебряной пластинкой, на которой было выгравировано: «Alea jacta est»,[70] с подписью и датой. Этот подарок ей очень понравился, и она даже улыбнулась сквозь слезы.

Чтобы «Адмирал Завойко» мог отбыть во Владивосток, требовалось около 26 тысяч долларов. Однако, несмотря на несколько телеграмм во Владивосток и в Читу, денег не переводили. Прошел месяц, Клюсс начал волноваться: необходимый морским силам Дальнего Востока единственный мореходный корабль без пользы простаивал в иностранном порту, увеличивая свою задолженность.

Глинков и Павловский советовали Клюссу не удивляться и терпеливо ждать: молодая республика переживает большие затруднения, торговые сношения с зарубежными странами только налаживаются, иностранной валюты мало, она на строгом учете. Очевидно, ещё не дошла очередь до нас. Но Клюсса, отчасти и Павловского, такое объяснение не могло успокоить. Командир и комиссар понимали, что нельзя не торопиться с возвращением во Владивосток. Перед выходом на Камчатку необходимо установить артиллерию, а это связано с корпусными работами, на которые уйдет не менее месяца.

Наконец от командира Владивостокского военного порта пришла телеграмма, сообщавшая, что деньги переведены в Пекин. Оставалось ждать вестей из Пекина.

Прошла ещё одна томительно долгая неделя. И вот в субботу после обеда в каюту командира вошел Белли, военно-морской эксперт чрезполпредства, он вручил Клюссу привезенную им сумму. Щелкнул замок денежного ящика. Клюсс и Белли сидели друг против друга и курили. Шипело паровое отопление, шуршал уголь, сыпавшийся в горловины бункеров, с палубы доносилась перекличка китайских грузчиков.

Осведомляясь у гостя о пекинских и московских делах, Клюсс внимательно его рассматривал. Так вот он, посланец Главного Морского штаба! Бывший лейтенант Владимир Александрович Белли, отпрыск известной морской фамилии. Но как он изменился, похудел, постарел! В этом штатском костюме его трудно узнать… Чтобы не будоражить прошлого, командир заговорил о текущих делах.

— Расплачиваться с поставщиками можно будет только послезавтра: воскресенье здесь свято чтут. Уголь, как видите, грузят. Вода уже принята. Провизия заказана. Остается решить последний вопрос: что вам сказал Давитян относительно пассажиров?

— Без разрешения Москвы нельзя брать никого, — после непродолжительной паузы ответил Белли.

— Этот запрет касается и семей командного состава? — взволнованно спросил Клюсс.

— Выходит, что так.

— Так поймите же, Владимир Александрович, ведь совершенно невозможно оставить семьи в Шанхае без денег. А вы привезли…

— Но поймите же и вы, Александр Иванович, что распоряжения заведующего консульской частью никто здесь отменить не может, — примирительно заметил Белли.

— Тогда что же мне остается? Не выполнять его?

— Конечно, возможен и такой выход, — быстро согласился Белли, — но тогда вся ответственность ляжет на вас. Нет сомнении, что во Владивостоке вас за это не упрекнут.

— Так я и сделаю, — сразу успокоившись, твердо заключил Клюсс.

Белли пожал плечами, давая понять, что такое решение от него не зависит и он умывает руки.

После того как уставший с дороги Белли ушел отдохнуть в отведенную ему каюту, Клюсс вызвал штурмана.

— Скажите, Михаил Иванович, у вас сохранилась шкурка голубого песца, которую вы привезли с Камчатки?

Беловеский смутился и покраснел. Конечно, командир знает, что, несмотря на строгий запрет, он купил эту шкурку на острове Медном. Ну что ж, отвечать надо правду.

— Сохранилась, Александр Иванович. Она выделана и к ней подшита шелковая подкладка.

Командир помолчал, что-то соображая, затем пытливо взглянул на своего штурмана.

— Что же вы намерены с ней делать? Везти во Владивосток?

Беловеский смущенно молчал. Взглянув на него с ласковой смешинкой, командир сказал:

— Так вот, Михаил Иванович, по-моему, эта шкурка вам не нужна. Жены у вас пока нет, да и не совсем прилично нашим женам выставлять напоказ командорских голубых песцов. Поэтому думаю, что вы согласитесь пустить её по дипломатическому пути: её следует совершенно официально, при соответствующем письме, подарить доктору Чэну. Он много для нас сделал и заслуживает ценного подарка. Согласны?

— Конечно, Александр Иванович.

— Так вот, я послезавтра к нему поеду с прощальным визитом.

— Я сейчас её принесу, — сказал штурман в ответ на крепкое рукопожатие командира.

В коридоре штурмана привлекли доносившиеся из нижнего кубрика звуки скрипки и голоса.

— Так будешь плакать? Тогда сыграю. А нет — зачем мучить других? Ведь серенада Брага на одной струне не очень-то хорошо выходит.

— Сыграй, прошу тебя: душа требует, — пробурчал хриплый бас кочегара Временщикова.

— Ладно уж. Только по случаю возвращения во Владивосток, — отвечал голос радиотелеграфиста, и скрипка запела.

Дутиков играл на однострунной китайской скрипке, декой которой служил короткий патрубок из ствола бамбука, с натянутыми на торцах, как на миниатюрном барабане, перепонками. Звук был сильный и чистый, но какой-то плачущий. Тембр старинного инструмента накладывал на хорошо знакомую мелодию экзотический колорит. Штурман невольно замер. Серенада разбудила воспоминания о первых днях на Дальнем Востоке осенью исторического 1917 года. Теперь серенада звала Беловеского обратно в этот город.

Боясь помешать, он осторожно заглянул в люк. Кубрик был полон народа, все молча слушали и тоже, наверно, думали о родном городе. Некоторые с тревогой: как-то их там примут, недавних матросов белой флотилии? По суровому рыжеусому лицу Временщикова действительно катились слезы. Что он почти два года назад оставил во Владивостоке? Штурман не знал. «А еще ротный командир!» — упрекнул он себя.

На другой день утром Павловский и Глинков пришли к Клюссу поделиться предпоходными соображениями. Ни тот, ни другой ещё не осознали подвига, совершенного экипажем «Адмирала Завойко», и даже мысль об этом не возникла в их сознании. Они не могли представить себе, что пройдут годы и люди по заслугам оценят их поступок, а их корабль будут называть дальневосточной «Авророй». Сейчас они думали только об ответственности за допущенные ошибки.

— Во Владивостоке нас после доброй встречи заставят держать ответ за все промахи. Каждое лыко могут поставить в строку, — сказал Глинков.

Павловский хмурился. Он знал, что сейчас начальником морских сил Дальнего Востока назначен Кожанов, тот самый Кожанов, который вместе с ним поступал в Гардемаринские классы, плавал на крейсере. Штурман был там членом судового комитета. А теперь Кожанов, овеянный славой и пороховым дымом гражданской войны, будет решать их судьбу. Какой он теперь? Как встретит прежних своих товарищей гардемаринов — теперешних комиссара и штурмана вернувшегося из-за границы корабля?.. Вслух он сказал:

— А грехов у нас накопилось более чем достаточно. С белой флотилии приняли группу матросов, поверив на слово, что они будут честно служить в Красном Флоте. Несмотря на запрет, взяли на борт пассажиров, не имеющих въездных виз. Восемь месяцев держим под арестом без суда и следствия изменника Полговского, вместо того чтобы расстрелять его, хотя этой участи он всё равно не избежит, — перечислял Павловский, загибая пальцы на левой руке.

Клюсс внимательно слушал, но легкая улыбка не сходила с его лица. Он не придавал серьезного значения тому, о чём говорили комиссар и Глинков. На душе было светло и радостно. Все невзгоды остались позади, все испытания пережиты, а что сделано не по правилам, так это продиктовано жизнью, и ответственность за это не страшна.

— Кого ещё возьмем кроме семей командного состава? — в заключение спросил комиссар.

— Возьмем инженер-механика Скворцова с «Байкала», он поможет штабу уточнить многие вопросы, — отвечал командир.

— Эх, Александр Иванович! Семь бед — один ответ! — воскликнул Павловский. — Возьмем уж и жену матроса Токарева. Удрала она из Владивостока по глупости. Нельзя же её здесь бросать. Раз взяли мужа, надо брать и её. Ведь ребенок у неё.

— Согласен, Бронислав Казимирович, возьмем. А штурман никого не просит прихватить?

— У штурмана не оказалось знакомых, стремящихся во Владивосток, — заметил Павловский. — Ему следует вспомнить об оставшихся в Приморье знакомых девицах. Не все же успели выйти замуж за эти два года.

— Так вот! Все пассажиры должны быть на борту в понедельник не ранее спуска флага и не позже полуночи. Снимаемся во вторник сразу после подъема флага. Пойдем без лоцмана.