Семья Тибо (Том 3) - Роже дю Гар

Мейнестрель суетится.

Он уже нагибался минуту назад. Зачем? Чтобы взглянуть на карту? Или просто чтобы сильнее нажать на рычаги управления?.. Жак весело следит взглядом за манипуляциями своего спутника. Он кричит: "Алло!" Но расстояние и адский грохот исключают всякую возможность общения между ними.

Мейнестрель выпрямился. Потом он снова ныряет и несколько минут сидит наклонившись. Жак с любопытством наблюдает за ним. Он не видит, что именно делает Пилот, но по резким движениям плеч угадывает напряжение, физическую работу, может быть, возню с тем длинным ключом, который он, помнится, уже видел в руках Мейнестреля еще на плато.

Беспокоиться нечего: Пилот знает свое дело...

Вдруг в воздухе происходит какое-то сотрясение, какой-то толчок. Что такое? Жак с удивлением озирается вокруг. Проходит несколько секунд, прежде чем ему удается понять, в чем дело: этот толчок, эта внезапная пустота попросту неожиданное вторжение тишины, полной, благоговейной, межпланетной тишины, которая вдруг сменила жужжание мотора... Зачем было выключать газ?

Мейнестрель приподнялся. Пожалуй, он даже стоит: его фигура закрывает переднюю часть машины.

Жак, насторожившись, не спускает глаз с этой неподвижной спины. Досадно, что нельзя разговаривать друг с другом!..

Аэроплан, словно сам удивленный своим молчанием, делает несколько очень мягких волнообразных движений; затем несется вниз, разрезая воздух с шелковистым свистом стрелы. Планирующий спуск? Штопор? Для чего эти маневры? Не боится ли Мейнестрель, что аэроплан будет обнаружен по звуку? Может быть, он хочет спуститься? Разве передовые позиции уже близко? И, значит, скоро надо будет сбросить первую партию воззваний? Да, как видно, это так: потому что Мейнестрель, не оборачиваясь, сделал едва уловимый, быстрый жест левой рукой... Жак, трепеща, протягивает руку, чтобы схватить пачку листовок. Но, невольно соскочив со своего сиденья, теряет равновесие. Ремни врезаются ему в бока. Что же происходит? Аэроплан потерял горизонтальное положение и пикирует. Почему? Преднамеренно ли это?.. Сомнение закрадывается в душу Жака. Догадка о возможной опасности борется с чувством полного доверия, которое внушает ему Мейнестрель... Жак цепляется за борт кабины, пытается привстать, чтобы выглянуть наружу. Ужас! Пейзаж опрокидывается. Поля, луга, леса, минуту назад расстилавшиеся, как ковер, теперь шатаются, кривятся, коробятся, словно охваченная пламенем акварель, и, вызывая головокружение, поднимаются, поднимаются к нему в грохоте урагана с быстротой надвигающейся катастрофы!

Усилием бедер Жаку удается разорвать ремень, откинуться назад.

Падение! Гибель...

Нет. Каким-то чудом машина выпрямляется, почти что восстанавливает положение, нужное для полета... Мейнестрель еще управляет... Надежда!

С минуту аэроплан растерянно парит в воздухе. Затем бурные волны подхватывают его, подкидывают, встряхивают, рвут на части. Фюзеляж трещит. Аэроплан кренится влево. Вираж на крыло? Посадка? Съежившись, Жак цепляется обеими руками за железо, но его ногти скользят - им не за что ухватиться. Отчетливое видение запечатлевается на сетчатой оболочке его глаз: несколько елочек, залитых солнцем, лужайка... Он инстинктивно опускает веки. Бесконечно долгая секунда. Мозг опустошен, сердце в тисках... Страшный вой раздирает его барабанные перепонки. Звезды фейерверка осыпают его, переворачивают, уносят в своем кружащемся танце. Колокола, колокола звонят не переставая... Он хочет крикнуть: "Мейнест..." Сотрясение неслыханной силы раздробляет ему челюсть... Его тело летит в пространство, и ему кажется, что он расплющивается о стену, словно известковый раствор, сброшенный с лопаты.

Немыслимая жара... Языки пламени, треск, смрад пожара... Острые иглы, лезвия терзают его ноги. Он задыхается, борется. Он делает нечеловеческие усилия, чтобы отодвинуться, чтобы выползти из пылающего костра. Невозможно. Его ноги припаяны к огню.

Два стальных когтя схватили его сзади за плечи, волочат его куда-то. Растерзанный, четвертованный, он вопит... Его тащат по гвоздям, его тело превратилось в лохмотья...

И вдруг весь этот кошмар тонет в сладостном покое. Мрак. Небытие...

Голоса... Слова... Далекие, отгороженные густой войлочной завесой. Однако они упорно проникают в него... Кто-то говорит с ним. Мейнестрель?.. Мейнестрель зовет его... Он борется с собой, он делает мучительные усилия, чтобы вырваться из этого столбняка.

- Кто вы? Француз? Швейцарец?

Невыносимая боль разрывает ему поясницу, ляжки, колени. Он прибит к земле железными гвоздями. Его рот - сплошная рана; распухший язык душит его. Не открывая глаз, он запрокидывает голову, чуть поворачивает ее вправо и влево, напрягает плечи, чтобы приподняться: невозможно. С подавленным стоном он падает на эти гвозди, буравящие ему спину. Отвратительный запах бензина, горелого сукна заполняет ноздри, горло. Изо рта течет слюна; и краешком губ, которые ему почти не удается открыть, он выбрасывает сгусток крови, плотный, как мякоть плода.

- Какой национальности? Вам было дано задание?

Голос жужжит в его ушах и насильно выводит из оцепенения. Его блуждающий взгляд выступает из темных глубин, скользит между веками, на мгновение вырывается на свет. Он видит вершину дерева, небо. Краги, белые от пыли... Красные штаны... Армия... Несколько французских пехотинцев наклоняются над ним. Они убили его, сейчас он умрет...

А как же листовки? Аэроплан?

Он слегка приподнимает голову. Через отверстие, образуемое расставленными ногами солдат, метрах в тридцати он видит аэроплан... Бесформенная груда обломков дымится на солнце, словно погасший костер: куча железного лома, откуда свешивается несколько обуглившихся тряпок. В стороне, глубоко вонзившись в землю, стоит в траве искромсанное крыло, одинокое, как огородное пугало... Листовки! Он умирает, не сбросив ни одной из них! Все пачки здесь, уничтоженные огнем, навеки погребенные под пеплом! И никто никогда, никогда больше... Он запрокидывает голову; его взгляд теряется в ясном небе. Мучительно жаль этих бумажек... Но он слишком страдает, все остальное не важно... Эти ожоги прогрызают ему ноги до мозга костей... Да, умереть! Скорей, скорей...

- Ну? Отвечайте! Вы француз? Что вы, черт побери, делали на этом аэроплане?

Голос совсем близкий, задыхающийся, громкий, но не грубый.

Жак снова открывает глаза. Еще молодое лицо, распухшее от усталости; голубые глаза за стеклами пенсне, козырек кепи с голубым верхом. Другие голоса раздаются вокруг, перебивают друг друга, снова затихают. "Говорю вам, он уже не в себе!" - "Дал ты знать капитану?" - "Господин лейтенант, может, при нем есть документы. Надо обыскать его..." - "Ему еще повезло: дешево отделался!" - "Сейчас придет врач: за ним побежал Паскен..."

Человек в пенсне опустился на одно колено. Его плохо выбритый подбородок и шея выступают из расстегнутого мундира; на груди перекрещиваются ремни, портупея.

- Ты не говоришь по-французски? Bist du Deutch? Verstehst du?[27]

Жесткие пальцы опускаются на разбитое плечо Жака. Он издает глухой стон. Лейтенант сейчас же отнимает руку.

- Вам больно? Хотите пить?

Жак опускает ресницы в знак подтверждения.

- Во всяком случае, он понимает по-французски, - бормочет офицер, поднимаясь с земли.

- Господин лейтенант, я уверен, что это шпион...

Жак силится повернуть голову к этому крикливому голосу. В эту минуту несколько солдат отходят, и на земле, метрах в трех, становится видна какая-то темная масса, нечто без названия, обуглившееся, не имеющее ничего человеческого, кроме руки, скорчившейся в траве: вся рука, от плеча до кисти, а вместо кисти - черная птичья лапа, от которой Жак не может оторвать глаз: тонкие, нервные пальцы, растопыренные, наполовину скрюченные. Шум голосов вокруг Жака как будто затихает...

- Посмотрите, господин лейтенант, вот идет Паскен с врачом. Паскен видел все; он нес кофе охранению... он говорит, что аэроплан...

Голос отдаляется, отдаляется, поглощенный войлочной завесой. Вершина дерева на фоне неба задернулась туманом. И боль тоже отдаляется, медленно отдаляется, растворяясь в слабости, в тошноте... Листовки... Мейнестрель... Тоже умереть...

По велению чьей таинственной деспотической власти лежит он на дне этой лодки, раздавленный, раскачиваемый, бессильный? Мейнестрель - тот давно уже бросился в воду, потому что эта буря на озере слишком уж сильно качала их суденышко... Солнце жжет, как растопленный свинец. Жак тщетно старается спрятаться от его укусов. Он делает усилие, чтобы пошевелить плечами, и это заставляет его приоткрыть веки, но он тут же снова закрывает их, пронзенный до глубины зрачков золотой стрелой. Ему больно. Острые булыжники на дне лодки терзают его тело. Ему хотелось бы окликнуть Мейнестреля, но во рту у него раскаленный уголь, который прожигает ему язык... Толчок. Он болезненно ощущает его каждым кончиком нервов. Как видно, лодка, подброшенная внезапно нахлынувшей волной, стукнулась о пристань. Он снова открывает глаза... "Эй, Стеклянный, хочешь пить?" Кепи... Это спросил жандарм... Незнакомое лицо, плохо выбритое лицо деревенского кюре. Кругом грубые громкие голоса, перебивающие друг друга. Ему больно. Он ранен. Очевидно, он жертва какого-то несчастного случая. Пить... Он чувствует у своих пылающих губ край жестяной кружки. "Нет, дружище, их винтовки - это пустяки. Зато пулеметы!.. И они наставили их повсюду, эти скоты!" - "А у нас разве нет пулеметов? Вот погоди, увидишь, что будет, когда мы выставим наши!.."