Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

А с машиной этой, с БМВ-эшкой, потом еще забавная история была. Едем мы с приятелем к девкам. Ночь, дороги пустые. Проезжаем мимо какого-то двора, смотрю: эта БМВ стоит! Я говорю приятелю: «Ну-ка стой!» Останавливаемся, я подхожу, осматриваю, точно, та! Вот сзади след от нашего удара, когда Глеб ее на заправке сзади ударил, спереди вмятины и царапины от бордюра — ну, она, в общем! Я говорю приятелю: «Слушай, вась, это же та самая БМВ!» — Он мне говорит:

«Давай ее сожжем!» — «Давай!» Мы идем, достаем из нашего багажника две канистры — с бензином и соляркой, ищем какую-нибудь монтировку.

Ну, чтобы стекло разбить. А потом туда, внутрь, льешь бензин с соляркой — солярку, чтобы дольше вся эта смесь горела — и факел кидаешь. И машина полностью выгорает. Мы уже сто раз до этого все это делали, так что все хорошо знали. Что и как. Монтировки в багажнике нет. Тогда мой приятель находит какой-то большой камень, поднимает его и идет к машине. А за ним я с канистрами. А двор весь темный, только один фонарь горит, и как раз под ним эта БМВ и стоит.

Я поднимаю глаза и вижу, что вверху, на балконе, какой-то мужик стоит и курит. И на нас смотрит. Что мы собираемся делать? Я говорю приятелю: «Смотри, вась, может, подождем, пока он уйдет?» — «Да ты охуел! Ждать еще! Времени и так много! Если даже он ментов вызовет, мы все равно сто раз уехать успеем!» Приятель берет камень и кидает в лобовое стекло. Стекло покрывается трещинами, но не разбивается.

Камень рикошетит и отлетает в приятеля. Тот еле уворачивается. Звон!

Грохот! Сигнализация включилась, воет! Я поднимаю глаза — мужчина уже не курит, а чуть ли ни весь через перила перевесился, смотрит, что мы делаем. Думает, наверное: «Ну и пакость!» Приятель мне кричит: «Давай я сейчас другой камень найду!» — «Да где ты его найдешь в темноте! Пока ты его искать будешь, мусора приедут!» Тогда он подбегает к машине и начинает кулаком в стекло бить. Ударил несколько раз — стекло внутрь просело. Я подхожу с канистрами, лью в эту щель бензин и солярку и кидаю факел. Все там вспыхивает, мы садимся в свою машину и уезжаем. Приятель трясет рукой и кричит мне:

«У меня весь кулак в осколках, поехали в больницу!» — «Да в какую больницу! Поехали сейчас к девкам! А в больницу завтра днем съездишь». Но самое смешное потом было. Проходит месяца полтора. Мы уже про эту историю думать забыли. И прикинь, трахаю я какую-то телку, и она мне рассказывает. Что у нее азер был, и он при ней звонил кому-то и ругался: «Вай! Только новую хорошую машину купил БМВ седьмую, как какие-то подонки ее сожгли!» Очень, в общем, недоволен был! А они, оказывается, ехали на этой БМВ, и она у них сломалась. Ну, они ее поставили в первом попавшемся дворе и уехали.

Чтобы на следующее утро забрать. А ночью мы ехали, случайно увидели — и сожгли. Мы потом с приятелем так смеялись, когда я ему все это рассказал. А вообще я сейчас вспоминаю ту свою жизнь — чего ни вспомнишь, один криминал! Такие ужасы были — как будто не со мной происходили. Я седеть в девятнадцать лет начал. Смотрю в зеркало — волос седой в брови появился. Я зову Машу: «Маш! Это у меня волос седой, что ли?» — Она посмотрела и говорит: «Сколько же видели эти глаза!.. Давай его вырвем!» Прикинь, сижу я на съемной квартире с Машей и с приятелем одним. А только что Глеба убили, я был в таком состоянии, спать совершенно не мог, на сонниках сидел. Ну вот, ночь, полчетвертого, и вдруг домофон звонит: дзи-и-инь! Я спросонья подхожу: «Да?» Слышу, знакомый: «Толь, открой!» Я понимаю, что это за мной приехали. Глеба убрали, теперь моя очередь. Мы же с ним вместе были. Ну, я нажимаю кнопку в домофоне, открываю дверь в подъезд, а сам быстро бужу приятеля и Машу. Маше говорю: «Срочно одевайся, ложись одетой под одеяло, как будто спишь, и лежи там, что бы ни происходило». А сам понимаю, если что, ее ведь тоже не пощадят. В живых не оставят. Потом бужу своего приятеля, он на диване спал. А приятель этот, кликуха у него Боксер была — мастер спорта по боксу был — так вот, у него мозгов вообще не было! В голове большой таракан шевелится. Ему что скажешь, то он и будет делать. Направишь на стенку, он стенку головой прошибет. Главное, направить его. А в диване, на котором он спал, у нас целый склад оружия был. Автоматов одних семь штук. Но об этом никто не знал, кроме меня, Боксера и Глеба. Я, значит, бужу Боксера и говорю ему:

«В общем так, вася! Дела у нас плохие. Отсюда мы либо вообще не выйдем, либо только одни, больше никто. Бери автомат и вставай за дверью. Я встану к ней спиной и начну разговаривать. Если услышишь, что разговор на повышенных тонах пошел, распахивай дверь и всех подряд вали без всяких колебаний. А я попытаюсь куда-либо в сторону уклониться. Все, кто там будет — наши враги. Я хочу, чтобы, когда я открою глаза, они все мертвые на полу лежали». — Тот отвечает:

«Базара нет!». Берет на изготовку автомат и становится за дверью. И вот, пока те на лифте поднимались, Маша оделась и под одеяло легла, Боксер с автоматом за дверью встал, а я спиной к этой двери в прихожей. — А Боксер действительно стал бы стрелять? — переспрашиваю я. — Конечно, ни секунды не раздумывая. — Ну, и дальше что? — Итак, я открываю дверь, заходят четверо. Среди них Солдат. Я смотрю, все пьяные. Я думаю: «Это хорошо! Они даже среагировать и уклониться в случае чего не успеют». Начинаем разговаривать. Сразу на повышенных тонах. Я чувствую — все! Сейчас Боксер стрелять начнет! Уже даже в сторону от двери слегка отхожу. Но он что-то не стреляет. Но это хорошо оказалось, что он не стал тогда стрелять. У нас накал постепенно спал — в общем, пошли на кухню чай пить. Обошлось, короче. Они когда ушли, я смотрю на прихожую и думаю: «Сейчас бы здесь четыре кабана лежали. А квартира на меня оформлена, опечатки мои кругом. Все! Конец». — А ты не боялся, что они тебя сразу же убьют? — Да нет! Они бы так сами засветились. Вывезти должны были куда-нибудь. Сказали бы: «Собирайся, поехали. С тобой человек один поговорить хочет». Ну, а какие «разговоры» в полчетвертого ночи?

Ясно все. — А Солдат об этом знает? Что у тебя Боксер тогда под дверью стоял? — Я ему рассказал потом. Он говорит: «О-о!.. Это я вас, на хуй, недооценил!» А я еще боялся, что Глеб им что-то перед смертью рассказал, если в лапы к этим извергам попал. Если к Солдату в лапы кто-то попадал — это все! Шансов живым уйти никаких не было.

И чтобы скрыл человек что-то — это совершенно невероятно. Я такого еще не видел. — А ты сам видел, как людей пытали? — Конечно.

Неоднократно. Для меня тогда все эти пытки, расчлененки и смерти настолько обычным делом стали, что я на них вообще не реагировал. У меня даже чувство юмора тогда изменилось. Специфическим каким-то стало. Помню, едем мы с Глебом и телкой его в машине. Он телку свою в ванной трахал под душем, она как-то там неловко поскользнулась и голову себе разбила. Прикинь, раннее утро, народу на улицах еще никого, мы едем в больницу — злые, не выспавшиеся, а на заднем сиденье телка его вся в крови рыдает и никак успокоиться не может.