Инферно - Дэн Браун

Это здание на семь столетий старше, чем Нотр Дам, подумал Лэнгдон.

Потребовалась минута, чтобы объять взглядом ширину пространства, Лэнгдон позволил глазам подняться ввысь больше чем на сто пятьдесят футов, к просторному, золотому куполу, который короновал зал. От его центральной точки отходили сорок ребер, направленные наружу как лучи солнца, распространяясь в сторону круглой галереи из сорока арочных окон. В дневные часы проникающий через окна свет отражался — и повторно отражался — от стеклянных кусочков золотой мозаики, создавая «мистический свет», благодаря которому Софийский собор был настолько известен.

Лэнгдон лишь однажды видел позолоченное убранство этого зала запечатлённым в живописи. Джон Сингер Сарджент. Неудивительно, что при создании знаменитого изображения Святой Софии американский художник ограничил свою палитру множеством оттенков единственного цвета.

Золото.

Блестящий золотой купол, часто называемый «куполом самих небес», поддерживался четырьмя огромными арками, которые в свою очередь поддерживались серией полусводов и тимпанов. Эти опоры несли еще один понижающийся ряд меньших по размеру полусводов и галерей, создавая эффект каскада архитектурных форм, прокладывающих себе путь от небес к земле.

Спускаясь с небес на землю, хотя и более прямым путем, из-под купола свисали длинные кабеля, на которых были подвешены мерцающие светильники, которые, как казалось, висели настолько низко, что посетители высокого роста рисковали стукаться об них. На самом деле, это была лишь еще одна иллюзия, создаваемая одной лишь величиной пространства, так казалось из-за оборудования, подвешенного более чем в двенадцати футах над полом.

Как и у других храмов, большой размер служил собора Святой Софии служим двум целям. Во-первых, это показывало богу, как далеко может пойти человек, ради служения ему. И во-вторых, он служил для оказания шокирующего действия на верующих — физическое пространство было таким внушительным, что входящий чувствовал, что он уменьшился, его эго стиралось, его физическая сущность и космическая важность сжимались до размеров всего лишь пылинки на лице бога … атома в руках Творца.

Пока человек не станет ничем, Бог не может ничего сделать из него. Мартин Лютер сказал эти слова в XVI веке, но этот концепт был частью образа мышления строителей начиная с самых ранних образцов религиозной архитектуры.

Лэнгдон взглянул на Брюдера и Сински, которые до этого смотрели вверх, а теперь опустили глаза к земле.

— Иисус, — сказал Брюдер.

— Да! — сказал Мирсат взволнованно. — И Аллах, и Мухаммед, тоже!

Лэнгдон усмехнулся, когда их гид показал Брюдеру на главный алтарь, где с боков возвышающейся мозаики, на которой был изображен Иисус, стояли два массивных диска с арабскими именами Мухаммеда и Аллаха, написанные декоративной каллиграфией.

— В этом музее, — пояснил Мирсат, — в попытке продемонстрировать уникальность сакрального пространства, в тандеме расположены христианская и исламская иконография, ещё с тех времен, когда Айя-София была базиликой, а затем мечетью. — Он улыбнулся. — Несмотря на разногласия между религиями в реальном мире, мы полагаем, что их символы прекрасно уживаются. Я знаю, что вы согласитесь со мной, профессор.

Лэнгдон одобрительно кивнул, припоминая, что вся христианская иконография была скрыта под слоем известки, когда здание стало мечетью. Восстановление христианских символов рядом с мусульманскими создало поразительный эффект, главным образом потому, что глубина и манера иконописи этих религий кардинально противоположные.

В то время, когда в Христианстве уже писали иконы с изображением Бога и святых, Ислам, сосредоточил свое внимание на каллиграфическом и геометрическом изображении мира, созданного Всевышним. Исламская традиция основывается на том убеждении, что только Бог мог создать жизнь такой, какая она есть, и человек не вправе изображать ни богов, ни людей и даже животных.

Лэнгдон припомнил случай, когда пытался объяснить этот принцип своим студентам. — Если бы Микеланджело был мусульманин, то он никогда бы не стал изображать лик Господа на своде Сикстинской Капеллы; он написал бы Его имя. Изображение лица Бога посчитали бы богохульством.

Лэнгдон продолжал искать объяснение всему этому.

— И христианство, и ислам логоцентричны, — объяснял он студентам, — это значит, что они сосредоточены на Слове. В христианской традиции Слово стало плотью — в Евангелии от Иоанна: «И Слово стало плотью, и обитало среди нас». Поэтому приемлемо было изображать Слово в человеческом облике. Однако, в исламской традиции Слово не стало плотью, и потому Слову нужно оставаться в виде слова — в большинстве случаев это каллиграфически выведенные имена исламских святых.

Один из студентов Лэнгдона подвел итог сложной истории с забавно точным примечанием на полях: — Христиане подобны лицам; мусульмане — словам.

— Здесь перед нами, — продолжал Мирсат, окидывая жестом красочный зал, — открывается уникальное слияние христиаства с исламом.

Он быстро указал на слияние символов в массивной апсиде, прежде всего Девственница и Ребенок, пристально смотрящие вниз на mihrab — полукруглую нишу в мечети, которая указывает в направлении Мекки. Поблизости к кафедре проповедника поднималась лестница, с которой читаются христианские проповеди, но фактически был minbar, святая платформа, с которой имам в пятницу ведет службу. Точно так же, подобная возвышению структура поблизости напоминала христианские хоры, но в действительности была muezzin mahfili, приподнятой платформой, где муэдзин становится на колени и читает нараспев в ответ на молитвы имама.

— У мечетей и соборов удивительно много общего, — провозгласил Мирсат. — Традиции востока и запада не так сильно расходятся, как вы, возможно, думате!

— Мирсат? — сказал Брюдер с нажимом, выражая нетерпение. — Мы действительно хотели бы увидеть гробницу Дандоло, можно?

Мирсат своим видом выразил легкое неудовольствие, как будто этот человек своим нетерпением выказал неуважение к этому месту.

— Да, — сказал Лэнгдон. — Прошу прощения за спешку, но у нас очень плотный график.

— Очень хорошо, — сказал Мирсат, указывая на высокий балкон с правой стороны от них. — Тогда давайте поднимемся наверх и посмотрим гробницу.

— Наверх? — удивлённо переспросил Лэнгдон. — Разве Энрико Дандоло захоронен не внизу, в склепе? — Лэнгдон припоминал вид самой гробницы, но не помнил точного места в здании, где она расположена. Он представлял себе, что это в темных подземных помещениях.

Похоже было, Мирсата достала эта настойчивая просьба. — Нет, профессор, гробница Энрико Дандоло, совершенно точно наверху.

Что за чертовщина такая? — ломал голову Мирсат.

Когда Лэнгдон попросил показать гробницу Дандоло, Мирсату в этой просьбе виделся какой-то подвох. Кому нужна гробница Дандоло? Мирсат предположил, что Лэнгдон на самом деле хотел увидеть таинственное сокровище прямо рядом с гробницей — мозаику «Деисус» — древнее изображение Христа Пантократора, возможно, одно из самых загадочных произведений искусства в этом музее.

Лэнгдон изучает мозаику и пытается выяснить о ней всё, догадывался Мирсат, предположив, что профессор, вероятно, втайне пишет работу по Деисусу.

Однако, теперь Мирсат недоумевал. Лэнгдон наверняка знал, что мозаика «Деисус» на втором этаже, так почему же он выразил такое удивление?

Разве что он и впрямь ищет гробницу Дандоло.

Озадаченный, Мирсат повёл их к лестнице мимо одной из двух известнейших в Св. Софии урн — тысячелитрового бегемота, выбитого из цельного куска мрамора в эллинистический переод.

Поднимаясь наверх со своим окружением, теперь уже в полном молчании, Мирсат почувствовал беспокойство. Коллеги Лэнгдона совсем не были похожи на учёных. Один из них был какой-то солдафон, мускулистый и настырный, весь одетый в чёрное. А женщина с седыми волосами, Мирсату показалось… что он её уже видел. Уж не по телевизору ли?

Он начинал подозревать, что цель их визита была не такой, как это представлялось. Зачем они здесь на самом деле?

— Ещё один пролёт, — бодро объявил Мирсат, когда они оказались на площадке. — Наверху мы увидим гробницу Дандоло и конечно же… — он сделал паузу, посмотрев на Лэнгдона, — знаменитую мозаику «Деисус».

Никаких эмоций.

Оказывается, Лэнгдон здесь и впрямь не ради мозаики «Деисус». Он и его гости, похоже, необъяснимым образом зациклены на гробнице Дандоло.

Глава 89

Пока Мирсат поднимался вверх по лестнице, Лэнгдон был уверен, что и Брюдер, и Сински беспокоились. По их мнению, совершенно бессмысленно подниматься на второй этаж. Лэнгдон держал в памяти видео Зобриста, снятое под землей … и документальный фильм о затопленных участках под Храмом Святой Софии.