Ледяная трилогия - Владимир Сорокин

Галина Уварова, 38 лет, депутат Государственной думы. Вчера я получила неожиданный подарок от фирмы «LЁD» – комплекс с одноименным названием. Девятимесячная шумиха вокруг этого проекта закончилась благополучными родами – новый ребенок высоких технологий появился на свет. В присутствии мужа, сына и друзей я попробовала на себе действие этого «чуда XXI века», при помощи которого его создатели собираются «решить проблему человеческой разобщенности в нашем сложном мире». Надев шлем и включив аппарат, я стала ждать. «Чудо-лед», заправленный в механический молоток, стал долбить меня в грудь. Первые минуты прошли в тишине и в темноте. В состоянии ожидания в кромешной тьме человек обычно начинает что-то вспоминать. Я почему-то вспомнила, как отец однажды повез меня в деревню, к своим родственникам. Мне было лет десять. И там эти родственники специально для нас зарезали теленка. Его звали Борька. И я видела в чулане его голову. И мне было жутко и страшно. Я убежала из чулана. А за обедом моя деревенская тетя вдруг меня спросила с улыбкой: «Ну что, вкусный Борька?» И я заплакала. Потом мне вдруг стало жутко тоскливо. И я в этом чертовом шлеме стала рыдать. Видимо, сказались последствия нервного напряжения во время избирательной кампании. Муж стал теребить меня за плечо, но я грубо оттолкнула его, чего никогда себе не позволяла. Потом слезы хлынули еще сильнее, потоком. Я просто изнемогла. Когда это кончилось, возникла картинка – мы все стоим в круге, взявшись за руки. Голые. И все вокруг вдруг стало исчезать. И мы превратились в лучи света

Сергей Кривошеев, 94 года, пенсионер. Меня очень порадовала и обнадежила система «LЁD», подаренная мне безвозмездно. Благодаря ей я ощущаю бодрость и оптимизм. Я испробовал ее 18 октября. Подробно: в 14.30 я подключил все, сел на стул. Мне помогали: сын, жена сына. Сначала ничего не было. И я ждал. И потом я почувствовал беспокойство. Но оно было приятным. И главное: я многое вспомнил, что совсем забыл. Я вспомнил 1926 год, как я мальчиком пошел с отцом на охоту. Это было под Вышним Волочком на озерах. Отец и трое его приятелей-сослуживцев охотились на уток. И за утро они настреляли почти полную лодку уток. Лодка была в камышах у берега. Я сидел в этой лодке. А две наши собаки, Антанта и Колчак, плавали за подбитыми утками, если те падали в воду, или искали их в камышах. А потом охотники позвали собак к себе, и я остался один в лодке с мертвыми утками. И мне непонятно отчего стало очень жалко уток. Они были такие красивые. Но самое страшное понял я тогда: их уже никогда и никто не сможет оживить. И я ужасно плакал. Плакал и терял сознание. И опять плакал. И очень устал. А очнулся я на берегу огромного озера. Я стою с людьми. И мы все легко переходим в совсем чистый свет

Андрей Соколов, 36 лет, временно безработный. Вас бы, гадов, перевешать за члены, чтоб вы людям не гадили. Этот ЛЕД вонючий изобретение жидо-масонов, которые хотят поработить все человечество. Россию и так унизили, распяли и хотят распилить на куски и продавать, как медвежью тушу, а тут еще и гадят в ментальной сфере. Выбирают «нужных» людей, раздают эту гадость даром. Но я не удобный человек для блядства! Эта система ебаная – опиум для русского народа. На него хотят подсадить всех нас, а когда мы станем как дебилы – введут войска ебаной ООН и приставят нам пушки к Кремлю. И будем по-английски говорить. Система блядская: сначала я весь обрыдался, потому что вспомнил, как сестренку хоронил, когда ее током на ферме убило, а потом хуйнища пошла – с голыми блядями и лидерами стою! И не стыдно никому. А главное – и мне не стыдно. А потом – все исчезает, и что-то вроде такого яркого света

Антон Белявский, 18 лет, студент. 10 сентября сестра сказала мне, что я – один из 230, кому фирма «LЁD» дарит свою суперсистему. Я сначала не поверил, но сестра показала мне газету, где было это написано. Это было классно! Я столько слышал про эту систему, о ней постоянно говорили по ТВ, писали в газетах и журналах. Я видел репортаж о фирме «LЁD», про ее необычную историю, про то, как они в Сибири организовали мощное производство синтезированного Тунгусского льда и что фирма очень богатая, а русская доля там всего 25 % и что они хотят произвести революцию в видео– и киноиндустрии, разрушить старое кино, сделать что-то совсем крутое, что всем посносит крыши. И мне позвонили, а потом привезли коробку. Мы с сестрой открыли ее, там был компьютер, шлем и нагрудник. И еще такой кейс-холодильник. А в нем 23 кусочка льда. Я снял майку, сел на диван, сестра мне помогла надеть нагрудник. Я вставил в молоток кусочек льда, подсоединил компьютер, шлем, включил все в сеть, надел шлем и врубил систему. Шлем вообще по дизайну классный, прямо как у Дарта Вейдера. И внутри так голове комфортно, мягко. Сначала ничего не было. Только молоток стал долбить меня льдом в грудь. Но это было совсем не больно. Я расслабился, сижу, в шлеме темно, как в танке. Минута, две, пять. Ничего! И я уже подумал – точно, это наебалово. Сестра сидела рядом, я уже сказал ей: «Машка, нас обули!» А потом вдруг почему-то вспомнил один случай. Я в 14 лет впервые заболел астмой. И самый первый приступ у меня случился под утро. У нас под окнами прокладывали какую-то трубу, и эти козлы начинали долбить асфальт чуть ли не с пяти утра. А у них был компрессор для отбойных молотков, они его врубали, и он начинал так ритмично тарахтеть – тук, тук, тук! И вот тогда мне утром приснился сон: будто эти козлы запустили компрессор, а шланг подсоединили к нашей форточке. И сосут у нас воздух из квартиры. У нас была однокомнатная квартира, мама с Машкой спали у окна, а я на раскладушке у серванта. И будто я просыпаюсь и вижу, что мама и маленькая Маша уже почти задохнулись. И лежат как мертвые под этой форточкой. И я вскакиваю и ползу к ним, потому что сам еле дышу, и начинаю их трясти. А они умирают на моих глазах. И это так страшно, что я ничем не могу помочь, а этот чертов компрессор высасывает воздух и стучит: тук, тук, тук! И я хватаю стул и кидаю в окно. А оно не разбивается. И я стучу кулаками по стеклу изо всех сил, но разбить не могу. И вдруг понимаю – все! Они обе умерли! И их никогда уже не оживить. И я так рыдаю, так рыдаю! И я начал рыдать. Так сильно, так долго, что сестре даже страшно стало, она потом рассказала, что меня всего корежило просто. И это продолжалось, продолжалось, а потом я как бы стал уставать, и совсем устал, и мне так стало хорошо и спокойно, и будто ничего не колышет, все по барабану, и так кайфово внутри. И – раз! Картинка засветилась: я стою на охренительном острове. Он такой большой, как скала. Вокруг море. Солнце, небо яркое голубое, свежий такой воздух. И я стою в таком огромном круге с голыми людьми, и мы все держимся за руки, как дети. И нас много-много. А потом вдруг я точно понимаю: нас ровно 23 000. Ровно! И это меня прямо как-то вставило – хоп! И в сердце так стало сосать как-то, но по-хорошему, кайфово. И понеслось, словно в сердце такая труба, понеслось со свистом. И вдруг я почувствовал сердца всех этих людей. И это такое странное, но очень классное чувство, что мы все – единственные, которые есть на земле. И начали как бы разговаривать сердцами. Но это не такой обычный разговор, когда сообщаешь что-то, а тебе отвечают, типа: «Ты кто?» – «Я Антон». – «А я Володя, привет». Не в таком духе. А такое общение без слов, но очень сильное. И потом мы все стали сердцами так вибрировать: раз, два, три… Это было так классно! И когда дошло до двадцати трех – вот тут… у меня просто слов нет! Вдруг все вокруг стало растворяться, как бы исчезать навсегда, и мы тоже – раз и растворились в таком нежном свете.

Макс Алешин, 20 лет, анархист. Когда я получил систему «LЁD», то сразу решил пробировать ее в нашей коммуне. Это такой крутой выселенный дом. Его будут реставрировать и потом заселят буржуями. Там нет ничего, даже электричества. Но мы эту проблему решили – подсосались ночью к соседнему ларьку. И я влез в этот шлем, подключился. Сначала – охуенно темно и молоток этот ледяной хуярит меня в грудную кость. Чувство такое обломное, не в кайф. Потом какая-то хуйнища полезла в голову: воспоминания совсем древние. Будто я еще в Электростали, пацан маленький, выбегаю утром в наш двор, а там зима охуенная, сугробы, дети разные гуляют с мамашами. А моя мать – дворничиха. И она возле третьего подъезда ломом колет лед: хуяк! хуяк! хуяк! Приятный звук такой. А я иду по двору, как космонавт, на хуй: меня бабка одела в кучу одежи, как кочан капусты. А на ногах валенки с галошами, под ними снег хрустит, как сахар. А в руке у меня лопатка, и я подхожу к сугробу и начинаю из него лопаткой делать космический корабль – копаю, копаю, а мать все колет и колет. И вдруг я дико хочу ссать, потому что перед выходом не поссал, потому что дико хотел гулять. А идти ссать домой не хочется – подниматься на четвертый этаж, потом бабка меня распакует, поведет в сортир, дико все долго. И я копаю, копаю, а мать все колет и колет. А потом я начинаю ссать в валенки, даже не ссать, а так понемногу подпускать. И так тепло в валенках. Но потом вдруг как-то хуево. И я копаю палубу, а сам начинаю хныкать от злости. А мать колет и улыбается мне. И я вдруг начинаю рыдать. Блядь, так сильно, что ничего не вижу, в сугроб валюсь и реву, реву, реву. А мать думает, что я играю. И все колет свой ебаный лед, а я реву до изнеможения. А потом так устаю, что лежу, блядь, в этом сугробе, как в гробу. И пальцем не могу пошевелить. И тут вдруг – хуяк! И я на острове. Остров, на хуй, в море. И я стою в круге, где двадцать три тысячи людей стоят и молча за руки держатся. И я тоже держу левой рукой руку какой-то девки, а правой – старика. Пиздец, на хуй! А потом – хуяк, в сердце толчок такой, как приход, – один, другой, третий… двадцать третий! И раз – мы все в нирвану, блядь, уплываем, и свет