Блондинка. том I - Джойс Оутс

И мы, возбужденные и расшалившиеся, как дети, передавали из рук в руки эти газеты и журналы, как вдруг отворилась дверь и вошла Глэдис Пириг в дождевике цвета хаки и шляпе. Этакая скромница, мышка, на которую второй раз и не взглянешь. И тут же увидела нас и все эти журналы и, должно быть, сразу все поняла. По нашим глазам! Мы-то собирались сохранить все в тайне, но так уж получилось. Точно горящую спичку к высохшей траве поднесли. И тогда один из самых бойких парней подошел к ней и сказал:

— Привет. Так тебя зовут вовсе не Глэдис Пириг, верно? Ты — Мэрилин Монро, да?

И еще этот грубиян чуть ли не к носу ткнул ей номер «Шика», на обложке которого красовался ее снимок в прозрачной красной комбинации и в красных же туфлях на высоченных каблуках. И волосы у нее были встрепаны и как будто развевались по ветру, а сверкающие алой помадой губы сложены как для поцелуя.

«Глэдис» посмотрела на него так, словно он влепил ей пощечину. А потом поспешно пролепетала:

— Н-нет. Это вовсе не я. Я имею в виду… я в-вовсе не она. Нет!

И по лицу сразу стало видно, что она просто в панике, в ужасе. Перед нами стояла не голливудская актриса, а насмерть перепуганная маленькая девушка. Она наверняка бы выбежала из класса, если б кто-то из наших не преградил ей дорогу — не нарочно, конечно, просто так уж получилось. Да и потом в дверь в этот момент входили другие. Те самые преподавательницы из колледжа, до которых уже докатился слух. И проф. Дитрих появился минут на пять раньше. А тот нахальный парень все не унимался:

— Знаешь, Мэрилин, ты просто потрясающая девушка! Дашь мне автограф?

И он ничуть не шутил. Протягивал ей тетрадку с записями о поэтах эпохи Возрождения, чтобы она на ней расписалась. А еще один парень, из ветеранов, сказал:

— Я тоже считаю, что ты просто блеск! И не позволяй этим придуркам и задницам нервировать себя!

Тут какой-то еще один парень пропищал, имитируя Анджелу из «Асфальтовых джунглей»:

— Дядя Леон, я заказала тебе на завтрак соленую селедку. Я знаю, как ты ее любишь.

При этих словах даже сама Мэрилин не выдержала и рассмеялась — тоненьким, писклявым смешком. И сказала:

— Что ж… Можно считать, вы меня раскусили.

В этот момент как раз подоспел проф. Дитрих, тоже возбужденный, с раскрасневшимся лицом. И сегодня на нем красовался вполне приличный темно-синий пиджак, и все пуговицы были на месте, и брюки тщательно отглажены, и наряд довершал яркий клетчатый галстук. И он, несколько нерешительно, начал:

— Э-э, Глэдис, то есть мисс Пириг… я слышал… я так понимаю, среди нас кинозвезда. Примите мои поздравления, мисс Монро!

Девушка улыбнулась, вернее, попыталась выдавить улыбку и пробормотала:

— Б-благодарю вас, профессор Дитрих.

Он сказал ей, что видел «Асфальтовые джунгли», что фильм показался ему «непривычно глубоким для Голливуда» и что ее игра была просто «великолепна». И мы сразу увидели, какую неловкость испытывает она от этих его слов. От сверкающего, устремленного на нее взгляда преподавателя, от его широкой заискивающей улыбки. «Глэдис Пириг» вовсе не собиралась занимать свое место в классе, ей хотелось только одного — бежать.

Словно земля дрожала у нее под ногами. Словно она опасалась, что вот-вот начнется что-то страшное, землетрясение, к примеру, и хотела убедить себя, что все в порядке. Но ведь мы находились в южной Калифорнии, тут всего можно ожидать.

Она пятилась к двери, а все мы столпились вокруг нее, старались перекричать друг друга, чтобы обратить на себя ее внимание, боролись за это ее внимание. Все — даже строгие дамы-преподавательницы. И тут тетрадка с записями по поэзии Ренессанса — то была такая толстая пухлая тетрадь — выскользнула у нее из рук и упала на пол. И кто-то из нас поднял ее и протянул ей, но протянул так, чтобы она подошла, не убегала. И тогда она с мольбой в голосе пробормотала:

— Оставьте меня в п-покое, пожалуйста. Я в-вовсе не та, кто вам н-нужен.

И все это отражалось у нее на лице! Ее прекрасное лицо выражало такую боль, мольбу, ужас, чисто женскую беспомощность и покорность. Точно такое же выражение мы увидели на нем два года спустя, в кульминационной сцене из «Ниагары», где она играла женщину по имени Роза, которую собирался задушить обезумевший от ревности муж. Но тем дождливым вечером, в ноябре 1951-го, мы были первыми, кто увидел это безумное выражение на ее лице, когда «Глэдис Пириг» пыталась убежать от нас. Даже готова была оставить нам свою тетрадь, лишь бы бежать отсюда, а все мы глазели на нее, разинув рты, и проф. Дитрих с отчаянием в голосе воскликнул:

— Мисс Монро, пожалуйста, не надо! Мы больше не будем, мы обещаем!

Но нет. Она ушла. Несколько человек бросились следом за ней к лестнице. Она вздрогнула и стрелой помчалась вниз по ступенькам. Летела, как какой-нибудь мальчишка или насмерть перепуганный зверь, и даже не обернулась.

— Мэрилин! — кричали мы ей вслед. — Мэрилин, не надо!

Вернись!

Но она не вернулась. Никогда.

Румпельштильсхен

Что означает это наваждение? Сколько оно еще продлится? Кто меня околдовал?

Нет, не Темный Принц, не даже тайный ее любовник В., который просто умолял выйти за него замуж. То был гном по имени Румпельштильсхен.

И никаких реплик, никаких подсказок. Она даже смеяться не осмеливалась. Лишь слабо возражала тихим тающим голосом:

— О, но ведь вы это не всерьез, правда, мистер Шинн?

На что тот улыбнулся — по замечанию одного голливудского острослова, улыбка у И. Э. Шинна была точь-в-точь как у Щелкунчика, если б тот умел улыбаться, — и заметил:

— Пожалуйста. Мы ведь знакомы уже достаточно долго, дорогая. Я для тебя Исаак. Не мистер Шинн. Ты меня знаешь, знаешь, какое доброе у меня сердце. И если будешь и дальше называть мистером Шинном, я превращусь в пыль и прах, как Бела Лугоши в роли графа Дракулы.

Норма Джин облизала губы и пролепетала:

— Иса-ак.

— Разве так учили тебя улыбаться самые лучшие и дорогостоящие преподаватели по актерскому мастерству? Ну-ка, попробуй еще раз.

Норма Джин рассмеялась. Ей хотелось спрятаться от пронзительного всевидящего взгляда сверкающих глазок агента.

— Исаак. Иса-ак?.. — Это скорее звучало, как мольба.

Вообще-то грозный Румпельштильсхен уже не в первый раз делал предложение Прекрасной Принцессе выйти за него замуж, но в промежутках она как-то об этом забывала. Амнезия затягивала эти эпизоды туманной утренней дымкой. Эпизодам полагалось быть романтичными, но мешала сопровождавшая их тревожная музыка. И потом у Прекрасной Принцессы и без того хлопот хватало! Каждый день был расписан буквально по часам, ей не до раздумий.

Нищенка служанка в обличье Прекрасной Принцессы. Принцесса околдована и в глазах людей простых, к числу которых принадлежала и сама, выглядит ослепительной и блистательной. Как и положено Прекрасной Принцессе.

Играть такую роль довольно утомительно, но других ролей ей просто не предлагали («с вашей-то внешностью, вашим талантом!»). Во всяком случае, в настоящее время таковых не предвидится, терпеливо объяснял ей мистер Шинн. Примерно каждое десятилетие на свет должна появляться новая Прекрасная Принцесса, превозноситься до небес; и эта роль требует не только выдающихся физических данных, но и соответствующего им дарования — так еще более терпеливо объяснял ей мистер Шинн. («Ты ведь, наверное, не веришь, милая, что красота — это тоже своего рода дарование? Придет день, когда потеряешь и то и другое, и только тогда поймешь».)

Однако, глядя в любое зеркало, она видела там вовсе не Прекрасную Принцессу, красотой которой восхищался и поражался весь мир, но Нищенку служанку. Эти испуганные синие глаза, эти робко приоткрытые губы. И при этом почему-то всегда очень живо вспоминался провал, который она потерпела на школьной сцене в Ван-Найсе. Она вспоминала саркастические замечания преподавателя, смешки и шушуканье в зале. Унижение, которое она испытала тогда, казалось ей вполне естественным, заслуженным. Оно свидетельствовало о том, чего она стоит на самом деле. Однако неким непостижимым образом ей все же удалось стать Прекрасной Принцессой!

Что означает это наваждение? Сколько оно еще продлится? Кто меня околдовал?

Ее холили и полировали, и готовили к вступлению в «мир звезд». То был особый вид, выведенный человеком, как выводят породы редких дорогих животных.

И вполне понятно, что Румпельштильсхен претендовал на награду, ибо кто, как не он, обладал в этом мире особой магической властью. Постепенно Норма Джин поверила в то, что именно И. Э. Шинну целиком обязана этим своим волшебным превращением. Но все началось с того, что этот карлик, маг и волшебник, сам влюбился в нее. (Отто Эсе давным-давно исчез из ее жизни. И теперь она редко о нем вспоминала. Странно, что некогда она приняла Отто Эсе за Темного Принца. Никаким принцем он не был. Какой-то жалкий «порнограф», сводник!.. Смотрел на ее прекрасное жаждущее любви тело без всякого вожделения, даже нежности. Он ее предал. Норма Джин была для него ничто, хоть он, по его собственным словам, и вытащил ее из дерьма. Чуть ли не жизнь ей спас. В марте 1951-го он вдруг исчез из Голливуда — как выяснилось позже, его вызвали повесткой, давать показания перед Калифорнийским комитетом по расследованию антиамериканской деятельности.)