Гуманный выстрел в голову - Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко

Они ведь завидуют мне — эти суетящиеся вокруг смешные маленькие зверушки. Завидуют нашему особняку, не замечая его убогости; моей молодости — не зная, что я старше любого из них, и даже моему замужеству — не ведая… Да ровным счетом ничего о нем не ведая!

Неделю назад, проезжая по улице, я услышала песенку:

Мы поженились с тобой недавно,Ты полководец такой известный,Я стала взрослой замужней дамой,Предел мечтаний, признаюсь честно.Наряды, танцы, балы, приемы…

Я приказала привести ко мне певичку — клянусь, я не хотела ей зла! Но она уже исчезла в толпе…

Что ж, в этот вечер зверушки не станут мне завидовать — они меня просто не узнают. Ну вот, опять вы всё испортили! Вечно вы куда-то торопитесь. Зачем было спрашивать, какая на мне маска?! А вот теперь не скажу, специально не скажу! Вдруг вы один из тех, кто пригласит меня на танец — а я возьму, да и соглашусь. Мне бы не хотелось, чтобы вы потом слишком уж задирали нос.

Миновав заполненный поющей, пьющей и пляшущей толпой сад, я задерживаю дыхание — и окунаюсь в шипучий водоворот праздника, бурлящий молодым вином в главной зале. Вход в нее открыт лишь прокисшим сливкам местного общества. Тем, кого лично пригласили на бал отцы города. Даже под масками видно, что эти люди считают себя солью земли, позабыв о том, что «много званых, да мало избранных». Вы скажете, что посещение месс не пошло мне на пользу? Возможно, вы правы. По крайней мере, мне совершенно не хочется с вами спорить — лучше я стану танцевать и веселиться.

Он подойдет ко мне сам. Он знает, какую маску я избрала для сегодняшнего дня.

Скрипки нежно поглаживают душу, флейты дарят забвение, танцы кружат голову.

Но вот и он — в маске сарацина. Опасная шутка, особенно здесь и сейчас.

— Удалось?

Его руки бросают меня то в одну, то в другую сторону. И почему я не танцевала с ним раньше?!

— Держи!

Я выхватываю из-за корсажа платочек, он ловит его в воздухе и склоняется предо мною, делая вид, что целует драгоценный знак любви. Почему — «делая вид»? Мы слишком давние друзья: всё, что могло между нами быть, уже было, а чего не могло, того и не будет. Иногда мне становится грустно от этого, но в глубине души я знаю, что моя грусть — всего лишь сожаления о прошедшей молодости. С годами к одним приходит опыт, к другим — мудрость. Но мало кто не отдал бы весь свой опыт и всю свою мудрость за возможность испытать впервые то, что стало уже привычным. Удивиться, ахнуть, замереть от восторга, нырнуть с головой, не думая о последствиях, с мыслью о том, что ты — первый человек на земле, кому выпало такое счастье. Ведь у других наверняка всё не так, а тускло, пресно, привычно, цинично! И только тебе достался подарок, за который не жалко отдать хоть всю свою…

— Осторожно! — Мне показалось, что он почти коснулся платка губами.

Вы полагаете, я нервничаю на пустом месте? Возможно. Но мне не хотелось бы начинать всё сначала.

Этим платком я обтирала лоб своего мужа, когда он валялся выброшенной на берег рыбиной после наших с ним игр. В самом центре — три пятнышка крови из его старых ран. Говорят, что мужчины боятся крови куда больше женщин. Не знаю. Если так, то мне жалко бедных мужчин. А по краям платка… Впрочем, не буду портить вам аппетит. Знающий — додумает. Незнающий — будет спать спокойно.

— Не бойся! — Он улыбается, стараясь меня ободрить. Поклон — и он растворяется в толпе.

— Удачи тебе, — шепчу я вслед.

Больше от меня ничего не зависит. Всё решится этой ночью. Бьянка — умелая колдунья. И назавтра мой муж повернет армию против своей страны.

А если нет… Тогда я появлюсь в другом месте и в другом веке. И другие люди станут мне завидовать, другие любовники и любовницы добиваться моей благосклонности, другие мужья целовать меня на ночь. Ведь мое богатство — не дворцы, не корабли, не рабы. Самое ценное, что у меня есть — время.

Ну вот, теперь и вы мне завидуете. Неужели и вам вечно не хватает времени? Ой, я, правда, не хотела. Простите… Если сможете.

А теперь прочь — в темноту, в пьяную ночь вокруг дворца. Здесь ценят любовь больше, чем славу, больше, чем деньги, но лишь потому, что у них никогда не было настоящей славы и настоящих денег. Трудно ценить то, что проходит мимо тебя.

Сад. Скрипки и флейты почти не слышны — их заглушает рев десятка распаленных глоток. Они не поют — они воистину ревут, ту песню, что я стянула, сама уже не помню где, и подарила солдатам моего мужа. Она им нравится, она помогает им забыться. Да будет так!

Чеканя шаг, сверкая блеском стали,Венецианцы двинутся в поход,Когда суровый час войны настанет…

Я даже начинаю им подпевать. Но нет — пора домой. Пора спать. Завтра я должна быть во всеоружии, ведь всё решится этой ночью. Или я вам уже об этом говорила?

Наш особняк возвышается над морем уродливым самодовольным курганом…

И что за мысли лезут в голову! Мне же всегда нравилось это место. Здесь дивные рассветы — куда лучше, чем закаты, когда море отдает небу всю кровь, пролитую на его берегах и в его водах…

Ну вот, опять! Мне определенно пора в постель. Слуги на карнавале, но они мне и не нужны: я успела привыкнуть к этому дому. Ворчливо поскрипывающая лестница, недовольно вторящая ей дверь спальни, терпеливо дожидающееся моего возвращения зеркало на туалетном столике. Маску — в угол, раскрывшуюся раковину платья — на пол, веер — в окно. В конце концов, я — это я! И я могу себе позволить всё. И пусть они завидуют мне еще больше, раз это единственное, что им остается.

Вам никто не говорил, что объятия одеяла частенько лучше объятий любовника? Значит, я буду первой.

Шаги. Не семенящая барабанная дробь дворецкого. Не глухая поступь Командора, которой по утрам пугает меня дородная горничная.

Я не узнаю их и непроизвольно тянусь за стилетом. Нет, узнаю… Господи Иисусе, такой дивный вечер, неужели мужу обязательного его портить! Осталась всего одна ночь! И если он сейчас попросит меня разделить с ним ложе, я откажу. Клянусь святой Бригитой — откажу впервые со дня свадьбы.

Дверь распахивается. Я подпрыгиваю в постели, прижав одеяло к груди. Он не один — позади два солдата с факелами и обнаженными клинками.

Но я едва замечаю их. Мой взгляд прикован к жалкому клочку ткани, белеющему в руке мужа.

«Кассио… Как же так, Кассио?!»

Еще не поздно бежать. За распахнутым окном изумленно перешептываются деревья — они мне помогут.

Муж смотрит на меня — грустно, не понимая, не веря. Он ведь не так уж и плох, мой муж. Он бывает груб, но бывает и милосерден. «Ты ведь бываешь милосерден, правда? И сейчас самое время…»

Слова падают в тишину — как меч палача, как приговор неподкупного судьи.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

«Нет, мой господин. Но это уже не имеет значения».

Шимун Врочек

ЭЛЬФЫ НА ТАНКАХ

— Тьен а-Беанелль, — сказал Дмитр, не открывая глаз. В левом виске билась жилка. — Танцующий в лучах солнца. Красиво, а? Одуванчик по-нашему. Вторая бронетанковая… там у них каждый батальон — по цветку называется…

— Эльфы?

— А кто еще? Пиши, Петро. Танковый батальон проследовал в направлении… сейчас, сейчас… поднимусь повыше… в направлении Оресбурга… записал?

— Ага.

— Не ага, а «так точно». Что написал?

— Посадили вторую грядку настурций, урожай повезем тете Оле. Целую, Фима.

— Молодец.

…Выйдя из транса, а точнее, вывалившись из него как мешок с овсом, Дмитр заставил себя открыть глаза. Мир вокруг качался. Сбросив с себя надоедливые руки (держи его! ну что ж ты! покалечится еще! держи!), сделал шаг, другой. Белый снег, черные проталины, темно-зеленые, почти черные ели… И бледно-голубое, совсем уже весеннее небо. Дмитр понял, что лежит. Над ним склонились двое. Потом подняли… Потом понесли…

Проснулся Дмитр уже после полудня. Под слегка ноющей головой — вещмешок. Рядом над костром — котелок с варевом, откуда шибает сытный мясной дух.

— Наконец-то, — сказал женский голос. — Очухался…

Получасом позже Дмитр сидел у костра и хлебал из котелка горячее варево. Сканья, снайперша отряда, чистила арбалет. Девушка в мешковатом маскхалате грязно-белого цвета, пепельноволосая, с четкими чертами лица. На вид ей можно было дать лет двадцать. Это если не заглядывать в глаза…

Петро спал, повернувшись спиной к огню.

Из леса показался Ласло, махнул рукой. Дмитр нахмурился. Дохлебал в ожидании новостей остатки бульона, выпрямился. Ну?

— Меня Сулим прислал, — начал Ласло обстоятельно. И вдруг не выдержал, перешел на щенячий восторженный тон: — Мы нашли!

— Сколько? — Дмитр отставил котелок. — Кто такие? Не из Лилий?

— Не-а! Бог миловал. Один эльф. Один одинешенек!