Опылители Эдема - Джон Бойд

— А вам не показалось, что он был пьян, когда писал это?

— Нет, — сказал Ганс, — компоновка текста очень удачна. Этот мальчик по-мужски сильно увлечен вами.

— О Ганс. — Она покраснела. — Он знает, что я обручена.

— И это делает вас еще более притягательной… Держите меня в курсе дел, связанных с этими тюльпанами, и не обижайтесь, если я не буду отвечать на ваши письма. Когда я занимаюсь решением невозможных проблем, я становлюсь рассеянным.

Из-за снежной бури вылет в край неполитых гераней задержался на два часа. Как только сидевшие впереди Гейнор и Беркли начали клевать носом, Фреда с Гансом принялись за свое последнее совместное удовольствие — двойной мартини в полете продолжительностью в один коктейль. Вот и пролегло между ними горьковато-сладкое прощанье, думала Фреда, разлука полюбивших друг друга и необдуманно, и не слишком глубоко.

Ганс больше тяготел к горечи.

— Я чувствую вину, Фреда, — сетовал он, — за то, что включил вас в свою шахматную игру. Я пытался пожертвовать пешку — Гейнора, но Хейбёрн от жертвы отказался, чтобы завладеть королевой, вами.

— Гейнор сам напросился на эту жертву.

— Да, он сам влез в мою игру. Но она продолжается. Клейборг еще не сломлен.

— Сломлена Карон, — сказала Фреда.

— Если бы жизнь игралась по шахматным правилам, то — да, — не стал возражать Клейборг. — Вас обидело неофициальное высказывание Хейбёрна. С течением времени его августейшая репутация будет расти, а дряхлость только укрепит его нерасположение к вам, и он может заблокировать любое ваше продвижение по административной лестнице, даже если вам удастся чего-то добиться в обход Гейнора.

— Я реалистка, Ганс. Гейнор назначит меня на чисто исследовательскую работу, и я до конца дней моих буду коротать время среди растений в горшочках.

— Есть другой путь восхождения — мой путь, — сказал он. — Если вы в состоянии внести подлинный вклад в науку о растениях, то сможете добиться назначения на одну из фабрик мысли — в Принстоне, Санта-Монике или Санта-Барбаре, что сделает вас равной руководителю учреждения.

— Я сомневаюсь в своих способностях, — сказала она.

— А я нет! Слушайте, Фреда. У меня есть предчувствие относительно этих тюльпанов. Они могут стать ключом, который позволит вам выбраться из административного погреба. Мое предложение поставит вас перед трудной задачей. Наблюдайте за этими цветами с любых возможных углов зрения. Предположите, например, что их эволюция идет от полевых мышей, и собирайте фактические данные, которые могли бы подтвердить эту теорию.

— Вы говорите, как психолог.

— Может быть, — не стал он возражать. — Однако недостаточно «смотреть на жизнь трезво и видеть ее во всей полноте». У вас есть бинокулярное зрение, но, чтобы воспользоваться им, необходимо шевелить головой. Один мой студент из Австралии разработал эффективную методологию, всего лишь рассматривая невозможные причины явлений.

Вы должны взять на вооружение практику временных приостановок исследования по недоверию, потому что вселенная нелогична, да и вы сами — математическая невозможность. В ту ночь, когда вас зачали, вероятность именно вашего появления на Свет Божий составляла какую-то миллионную долю — попробуйте спроецировать эту случайность в обратном порядке через все поколения!

Фреда ущипнула себя, чтобы убедиться, что она все же есть.

— Вот суть моего предложения, — продолжал он. — Если вы найдете в тюльпанах что-то такое, что заслуживает стать темой монографии, пишите научную работу и отправляйте ее по Каналам. Каналы защитят ваше авторство, даже если каждый бюрократ, прочитав работу, сопроводит ее своим возражением, которое внесет в отзыв, чтобы показать, что он размышлял над темой еще более глубоко, чем вы.

И еще, причем это очень важно: вышлите мне копию вашей диссертации. Институт Передовых Исследований проверит значимость для науки ваших выводов, не обращая внимания на сорок восемь отрицательных отзывов. А я прослежу за этим. Вам известно, что я — манипулятор, и у вас нет оснований доверять мне; но вы доверяете, не так ли?

— По определенной причине, да, Ганс.

— Я мог бы поразглагольствовать о вашей причине, — он ухмыльнулся, — но не стану.

Фреда тоже не стала мешать ему самодовольно наслаждаться своей снисходительностью, но сама-то она прекрасно знала, почему доверяет ему. С фальшивыми зубами, без них ли, он ее любил; и она — если быть совершенно откровенной — отвечала ему какой-то абстрактной, внеличностной, просто совершенно стерильной взаимностью.

После прощального обеда в честь Клейборга в Бейкерсфильде группа Гейнора возвращалась на базу в принадлежащем Бюро геликебе. Оказавшись в кабине вертолета без дружеской поддержки и защиты оставившего ее Ганса, она сразу ощутила наступление похолодания в отношении к ней Гейнора. За обедом он просил прощения, но его извинение прозвучало неприкрытым упреком:

— Я виноват, Фреда. Мне следовало поручить это выступление более опытному администратору.

— О нет, доктор, — сказала она. — Поручив мне это, вы не сделали административной ошибки. Просто ваши аргументы оказались бессильными, когда на нас двинулся Флот.

Сейчас, сидя с поникшими плечами и бессмысленно блуждая взглядом по расстилавшемуся внизу Коустл Рейндж, она чувствовала озноб от холода его отчуждения и без труда, как по учебнику, прогнозировала его дальнейшие ходы. Он начнет с властного высокомерия, известного в некоторых кругах под названием Sic Semper Illegitami — Навечно вне закона. Уже чувствуя себя вне соперничества, она с циничным весельем наблюдала за маневрами Беркли. Гейнор говорил мало, но что бы он ни сказал, тут же быстро поддерживалось психиатром. Он курил мало, но каждый раз Беркли быстро подносил зажигалку к сигарете каким-то таким движением, которое подпадало под определение «ловкость карманника».

Пока геликеб висел над ангаром руководителя Бюро, Фреда заметила, что автомобильная стоянка пуста; очевидно, память о прежней любви покинула сектор Эйбл. Когда геликеб опустился, она бросила взгляд на восток. В сгущавшихся над долиной Сан-Джоакин сумерках мерцали огни Фресно. К югу от его небоскребов, размышляла она, в самом разгаре гуляния в Старом Городе.

Ее внезапно охватило какое-то страстное томленье. Она буквально слышала стук каблуков сеньорит по булыжной площади, постепенно замирающие дифтонги испанского, сдерживаемый смех из-под кружевных мантилий. Представляя, как они прогуливаются вокруг фонтана навстречу двигающимся по внешнему кругу и пожирающим их глазами стройным юношам в расшитых блестками брюках, она своими собственными бедрами как бы ощущала покачивание их бедер. Ей виделась незыблемость саманных стен, розовая в лучах заходящего солнца, и она явственно ощущала мускусно-мучнистый запах жарящихся маисовых лепешек. Она слышала бреньканье гитар за створками дубовых дверей баров, где музыканты репетируют свои ритмические мелодии, готовясь к субботнему вечеру в Старом Городе. Переполненная этими видениями, она с необычной для себя надменностью пожелала доброй ночи обоим мужчинам, едва геликеб приземлился. Идя в одиночестве по аллее к своему жилищу, она обратила внимание на то, что звук ее шагов постепенно перешел на синкопы раз-два-три-и, раз-два-три-и диссонансного танго.