Последний гетман - Аркадий Савеличев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не обыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия Государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились».
Да, народ тогда еще не «обык» видеть смертную казнь. Ее не было во все царствование Елизаветы Петровны.
Екатерина II, не дрогнув, отрубила голову, по сути, полоумному подпоручику. Истинные же убийцы Иоанна Антоновича, Власьев и Чекин, получили по семь тысяч наградных.
Как наградили, впрочем, и убийц Петра III. Алехан Орлов, никогда не видевший моря, был возведен в адмиралы и отправлен во главе эскадры к берегам южной Европы – утверждать там российский «политикес».
Ну а брату Григорию хорошо было и во дворце…
«Стало быть, теперь пора и меня награждать?» – с веселой иронией думал Разумовский, все еще числящийся гетманом.
1764 год, как и предыдущий, уходил, а должного прошения не поступало. Екатерина вразумляла всех друзей Разумовского, чтоб повлияли, поторопили. Панину – так прямо повелевала: «Никита Иванович! Приведите скорее к окончанию дело гетманское».
От него толку не добившись, с помощью кабинет-секретаря Теплова дело порешила. 10 ноября 1764 года вышел указ:
«Божией милостью Мы, Екатерина II, и пр. Объявляем нашему верноподданному Малороссийскому народу, что Малороссийский гетман, граф Разумовский, просил нас всеподданнейше, чтоб Мы, в рассуждении пространства многотрудных дел Малороссийских… наложенное на него по тому правление Малой России с него снять…»
Коротко и ясно. Но все ли в ясности?..
Список с указа Разумовскому кабинет-курьер сейчас же доставил, но там ведь не было прибавления, которое Екатерина сделала в узком кругу, в присутствии графа Панина, князя Вяземского, прибывшего из заграничной армии генерал-аншефа Румянцева, ну, и первого камергера, Григория Орлова. Прибавка весьма примечательная:
– Когда в Малороссии гетмана не будет, то должно стараться, чтоб век и имя гетманов исчезли, не токмо б персона какая была произведена в оное достоинство.
Все присутствовавшие при этом подумали, что проскользнувший гнев опять на Разумовского направлен. Бедный, бедный!…
Мало кто понимал Императрицу. Гнев не против него – против засевшей занозой казацкой Малороссии.
Оставшись после императорского триумвирата единой на троне, Екатерина II могла теперь не только казнить, но и миловать. Милость – она трон украшает!
В день объявления указа к гетману Разумовскому верхом прискакал кабинет-курьер, с собственноручной запиской Государыни:
«Граф Кирила! Прошу пожаловать ко мне на все-приятнейшую аудиенц, со всем возможным поспешанием. Не огорчайте меня медлительностью».
Подняты были по тревоге камердинеры, портные, парикмахеры и прочая добрая челядь. Разумовский уже знал, зачем его приглашают, – Панин раньше курьера известил. Так что сборы были недолги.
Государыня встретила в своем кабинете. На прикаминном столике дымился кофей. Две чашечки, всего две. Даже первый камергер отсутствовал. Екатерина встала с радушным восклицанием:
– Граф Кирила, как я рада лицезреть ваше добрейшее лицо!
– А уж как я, Екатерина Алексеевна… – начал он от волнения – и осекся, встретив недоуменный взгляд темно-карих, насторожившихся глаз. – Как радуюсь, ваше императорское величество, негаданной встрече! – тут же поправился: – Чем обязан такой благости?
Давно ему не протягивали для поцелуя эту руку, давно и он снизу ее не поддерживал, словно боясь раздавить своей тяжелой головой. Знакомый, несильный, но приятный дух кружил голову.
– Ваше величество, я в волнении некотором…
– Некотором?
– Набольшее не смею претендовать…
– И то ладно, Кирилл Григорьевич. Не мастер вы на комплименты, не мастер… Да ведь и я хороша! – быстро вскинулась Екатерина. – Кофий стынет, а я гостя пустыми словами угощаю.
Коснувшись только что отнятой ручкой его плеча, усадила в кресло, сама села и сама же из золоченого кофейника разлила в чашечки.
– Вкусен ли?
– О, из таких-то вкусных ручек!…
– Ну, Кирилл Григорьевич, вы неисправимы…
– Исправлюсь, ваше величество, исправлюсь. – Хоть и подан был ему сигнал, но он уже полностью оправился от первоначального волнения и назвать ее по имени не решился. Ждал, что будет дальше.
А что быть? Грехи отпущены, благоволение оказано – более чем достаточно для верноподданного. Екатерина посчитала, что пора начинать, к чему призвала графа Разумовского.
– Однако ж нам пора в зал, – отставила она чашку. – Мои милые генералы и фельдмаршалы, поди, заждались.
Она направилась к внутренним переходам. Подумав, Разумовский решился предложить ей руку. И она подумала, прежде чем принять такое приватное предложение, но не отказалась. Лишь заметила, развеселившись:
– Достойная взору стариков парочка! Маленько играла Екатерина: не все ж стары были.
Ну, Бутурлин, Трубецкой, Панин, еще не преданный опале один из Шуваловых – а боевая молодежь?.. Генерал-аншеф Румянцев, друг и проказник молодых лет Захар Чернышев – ого мужики какие! Не говоря уже о первом камергере… хотя где он? Не было Григория Орлова, вот новость. И все же – поосторожнее, поосторожнее Государыня! То ли она руку приспустила в дверях, то ли Разумовский, придворных чинов ради, на полшага отступил, поотстал, как и полагалось, – вошла в зал одна Императрица, сопровождаемая по всему придворному этикету человеком весьма достойным.
Все стояли выжидательной стройной шеренгой, готовые выслушать любую речь. Государыня дала к тому свое повеление, кивнув Панину:
– Читайте, Никита Иванович.
Он и зачитал указ, по которому гетман Малороссии – подписывался еще ранее главного указа! – гетман Разумовский производился в генерал-фельдмаршалы Российской империи, «с правом присутствовать «за столом» со всеми фельдмаршалы по старшинству».
Все знали уже, конечно, суть указа, но как публично, с восторженным усердием, не пошуметь по такому поводу? Бутурлин, по раннему времени уже пьяненький, зычно этак крякнул, выставляя брюхо:
– Значит, нашего полку прибыло?..
– Хоть не фельдмаршал я, а рад за такой полк, – поддержал Панин.
Румянцев, словно при последней своей битве, победно выкрикнул:
– Виват! Виват!
Екатерине нравилось, что тягостное низвержение гетмана шло под такие дружеские крики, махнула ручкой, как бы подавая сигнал:
– Ах вы, мои воители! Не продолжить ли баталию в столовой? Фельдмаршал Разумовский?..
Он с готовностью подхватил опустившуюся было ручку и первой парой повел Государыню в столовый зал.
Там уже все было готово для пира. Государыня усадила новоиспеченного фельдмаршала по правую руку, не взирая на протесты Бутурлина, который был старшим фельдмаршалом, стало быть, первое место возле Государыни полагалось ему. Отшутилась:
– Ай-яй-яй, мой главный фельдмаршал! С молодыми-то мне хочется посидеть иль нет?
Невзирая на чины, на Бутурлина зашикали:
– Иль да!
– Иль да!…
Пир в честь фельдмаршала Разумовского был знатен, и о гетманстве малороссийском как-то само собой забылось. В обращении и разговорах был «граф Разумовский», был «фельдмаршал», «измайловский полковник», даже «президент Академии», но «гетмана» – нет, такого слова не слетело ни у кого с языка. Истинно говорят: кто пьян да умен – два угодья в нем. Угождать здесь любили. Неглупы были сидевшие за столом. Как Государыня к Разумовскому обращалась, так и они повторяли. Не на что ему было обижаться. Эка важность – Малороссия! Под конец Екатерина шепотком прибавила:
– Остальное завтра будет. Бог даст, не пострадают ваши детки, мой фельдмаршал.
Он склонил голову в знак того, что понимает неуместность «всего остального».
– Одно тревожит меня, моя Государыня… – уже навеселе заглянул ей в глаза. – Где ж изволит быть мой друг Григорий Орлов?
Она было нахмурилась, поскольку это тоже было неуместно, но все ж не стала скрывать:
– Ваш друг, как мне сказали, с утра болен зело…
– Ай, нехорошо Григорий Григорьевич! – под общий придворный гул посетовал Разумовский, про себя-то подумав: «Да-а, с утра пьян зело…»
Так вот день 10 ноября и закончился. Рас-прекрасно!
А назавтра, явившись, как полагается, с благодарным визитом, он еще в приемной из рук кабинет-секретаря Теплова получил другой указ: о пожизненном гетманском содержании в 50 000 рублей, с прибавкою из малороссийских доходов 10 000, да городов Гадяч и Батурин, да гетманский дворец, построенный на казенные деньги, да волости некоторые, к городам сим прилежащие, все в наследственное владение.
Оставшись после падшего триумвирата единой на троне, Екатерина II могла теперь не только казнить, но и миловать.
