Елизавета I - Маргарет Джордж

А теперь и Ноллис уходил, бессильно лежа в постели и бормоча себе под нос слова Священного Писания. Его окружали многочисленные дети и внуки. Но самый блистательный из них, Эссекс, был далеко. Остальные пытались ободрить его, и я склонилась над его подушкой, убеждая не сдаваться. Но ему было слишком много лет, они тяжким бременем пригвождали его и увлекали за собой. Летиции, кстати, я тоже среди собравшихся не заметила. Возможно, ее предупредили, что еду я. Но, по правде говоря, мне было бы все равно. Я не могла упрекнуть ее в том, что она оплакивает своего отца, – хотя ни одного из мужей она не оплакивала. Мне не позволили ни проститься с отцом на смертном одре, ни просто приблизиться к нему. Весть о его кончине я получила, находясь вдалеке.

Здоровье Ноллиса неуклонно ухудшалось на протяжении многих лет, но он угасал медленно, так что заметить это было трудно. Самый старший из моих действующих советников, он появился на свет всего два года спустя после того, как мой отец взошел на престол. Как и Старый Парр, он был свидетелем стольких смен монархов, стольких взлетов и падений. Быть может, их тени сейчас незримой чередой скользили сквозь стены, пока он, распростертый на постели, лежал у себя в опочивальне. Молодой Генрих VIII, жизнерадостная Анна Болейн с ее девизом «Самая счастливая», кроткая Анна Клевская, которую Ноллис встретил по прибытии в Англию и препроводил в Лондон; Мария Шотландская, его подопечная и губительно очаровательная пленница. Повидал он на своем веку и неоднократную смену религий. Будучи ревностным реформатором, Ноллис так и не обрел свой Небесный Иерусалим, хотя теперь уходил туда. Я упрямо сдерживала натиск пуританства, поборником которого он был, и ему предстояло умереть, так и не увидев, как оно восторжествует.

Ноллис открыл глаза и, остановив на мне взгляд, поднял иссохшую руку и слабо потянул меня за рукав. Я наклонилась к нему, чтобы расслышать шепот.

– Что такое, мой старый друг, мой старый кузен? – пробормотала я.

Ноллиc издал клохчущий смешок.

– Я хочу дать вам несколько добрых советов, – просипел он.

– Вы неизменно давали мне добрые советы, Фрэнсис, и я высоко ценю вашу мудрость.

– Во-первых, восемьдесят пять лет проходят очень быстро. Но это отнюдь не равноценные годы. Так что, если вы откладываете что-то до тех времен, когда вам исполнится восемьдесят, – не откладывайте, сделайте это прямо сейчас! – Он снова засмеялся, совсем тихо, ибо силы его были на исходе. – И еще: остерегайтесь Роберта, моего внука. Помните, что он потомок Ричарда, графа Кембриджа, который предал Генриха Пятого. Помните и о том, что вашего собственного предка, короля Артура, предал прекрасный юноша Мордред[20]. Роберт вырос у меня на глазах. Мы называли Марию Шотландскую змеей, пригретой на нашей груди, но предупреждаю вас, этот мальчишка – тоже тот еще змееныш, и вам ни в коем случае не следует ему доверять.

Мысли у него определенно путались. Что еще побудило бы его сказать такие слова о родном внуке?

– Я смогу удержать его в узде, – заверила я старика. – Нам с отцом удавалось укрощать и более строптивых подданных, чем Роберт Деверё.

– Обжегшись на молоке, начинаешь дуть на воду, – прошептал он.

– Не утруждайте себя этими заботами, – сказала я, промокая платком его лоб, покрытый холодной испариной. – Вы и без того долго несли их на своих плечах.

Одна из его дочерей принесла мокрую тряпицу, чтобы обтереть ему лицо. Мне пора было уходить. Я устремила на него взгляд и про себя произнесла слова прощания. Глаза его были уже закрыты.

Он умер несколько дней спустя в окружении своих родных – их было столько, что все даже не поместились в комнату, как мне сказали. Он стал отцом двенадцати детей, и почти все они были до сих пор живы. Хоронить его должны были в фамильном склепе в Ротерфилд-Грейс, в Оксфордшире. Жарким июльским днем похоронные дроги с его телом с грохотом прокатились по лондонским улицам, и он навеки покинул Лондон.

Впрочем, толком оплакать его я не успела, ибо практически сразу же после него слег Генри Кэри. Тот, в отличие от Ноллиса, был бодр, пока внезапно не занемог. Да, волосы его были белее снега, а тело погрузнело, но сквернословил и ел он с таким же аппетитом, как всегда. Словно какой-то безжалостный рыцарь на турнире вышиб его из седла, и он с сокрушительным грохотом слетел наземь.

Утешать меня было некому, ибо единственный человек, способный это сделать, – Кэтрин сама была совершенно раздавлена. Ее муж Чарльз был в море. Разумеется, рядом с ней была и ее старая мать, и братья с сестрами – у Кэри, как и у Ноллиса, была уйма детей, целая дюжина, если не больше, и это еще не считая внебрачных. Но Кэтрин остро переживала утрату, пожалуй острее, чем остальные ее братья и сестры. Ее чуткое и отзывчивое сердце было открыто всем и всегда, и потому ранить его было проще.

Хансдон, в отличие от Ноллиса, жил не в простом доме, а в Сомерсет-хаусе, величественном особняке на берегу Темзы между Арундел-хаусом и Дарем-хаусом. В его опочивальне пахло хуже, чем в моей, поскольку запахи болезни мешались с речными миазмами, и слуги пытались скрыть и то и другое, поджигая пучки ароматических трав. Вонь в итоге стояла такая, что мутить начинало еще на пороге комнаты.

Хансдон полулежал на роскошной резной кровати с газовым летним пологом – таким тонким, что он трепыхался от малейшего движения воздуха и практически не скрадывал свет. Волосы его казались белее льняных подушек, которыми он был обложен, и всегда румяное лицо его сейчас тоже было совершенно белым. Он с трудом дышал; при каждом вздохе в груди у него что-то свистело и клокотало.

Он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня:

– Королева у моей постели. Это настоящее достижение. Жаль, моя семья не сможет поместить его в рамку.

– Зато вот это сможет, – сказала я и сделала сопровождавшему меня слуге знак открыть ларчик, который тот нес.

Внутри лежали одеяния и патент, провозглашавший его графом, который я спешно для него составила. Я положила все это в изножье кровати.

– Мой дорогой кузен, я жалую вам титул графа – графа Уилтшира.

Он хмыкнул – эту его манеру хмыкать я знала отлично и ожидала, что следом услышу ругательство. Однако он