Елизавета I - Маргарет Джордж

Ну конечно. Разумеется. Его поддержкой и опорой была религия. Теперь он смотрел на меня с разочарованием. Я выдала себя этим вопросом.

– Летиция, если бы ты только понимала, какое утешение дает истинная вера, то нашла бы довольство, которое всегда искала. Ты была строптивым ребенком, но я знаю, это потому, что тебе в жизни всегда недоставало самого важного. Мы растили тебя в вере, но… у Бога нет духовных детей. Веру нельзя передать, ее можно только принять самостоятельно. Так Иакову пришлось самому бороться с Богом, чтобы познать Его. Просто быть внуком Авраама недостаточно.

Я мгновенно утратила к разговору всякий интерес. Мои уши и разум замкнулись. Ни Авраам, ни Иаков меня не волновали. Ни в детстве, ни теперь. Эти истории, которые поддерживали его, для меня ровным счетом ничего не значили. Я предпочитала популярные исторические пьесы, в которых показывали, как реальные люди из недавнего прошлого принимали решения и к чему эти решения приводили. Это было куда ближе к жизни и куда лучше описывало мой мир.

– Ваш родной внук, мой сын, похоже, имеет куда более крепкую связь с Богом.

Одной из множества граней личности Роберта, которую он проявлял время от времени, была истовая религиозность, выражавшаяся в постах и в экстравагантных способах продемонстрировать раскаяние. Надолго его, впрочем, никогда не хватало.

– Похоже? «Похоже» – равнодушное слово. Оно означает, что связь невозможно определить.

Он покачал головой и, проковыляв к скамье, с облегчением на нее опустился.

– Отец, никому не дано заглянуть в чужую душу, – произнесла я высокопарно.

– Это правда, но мы можем получить неплохое представление о ней по внешним проявлениям. И тем не менее она тоже так говорит. И никуда заглядывать даже не собирается. Хотя лучше бы заглядывала!

– Когда ее сестра именно так и поступила, вас это не слишком-то обрадовало, – напомнила я ему. – Вам пришлось уехать из страны.

– Да… Но когда Господь ведет тебя куда-то – это благословение. Мне довелось познакомиться с Петром Мартиром и состоять в переписке с самим Кальвином. Это мне-то, Фрэнсису Ноллису! – Он повернулся ко мне и взял мои руки в свои. – Летиция, я надеюсь, что ты обрела покой. Я имею в виду, в душе. Тебе уже за пятьдесят. Эта пора жизни может стать нелегким испытанием для женщины, которая не принимает свое… свое положение.

Он хотел сказать, что я старею и должна признать это, а не выставлять себя на посмешище, пытаясь противостоять неумолимому бегу времени. Выйти из этой борьбы победителем не удавалось еще никому.

– Но, отец, я сейчас как раз в том возрасте, когда вы только поступили на службу к новой королеве. Для вас жизнь только начиналась!

– Это было уникальное стечение обстоятельств, – возразил он. – Не думай, что оно может повториться. Нет, тебе следует обратить взгляд внутрь себя и приготовиться к неизбежному, как и всем нам…

Мой взгляд был и так туда обращен, и не скажу, чтобы это шло мне на пользу. Я похлопала его по руке и поднялась:

– Я скоро опять приеду. Хочу увидеть сад в цвету.

Он прожил столь долгую жизнь. Он был так мудр. Почему же он не хочет поделиться своей мудростью? Хотя бы крупицей?

Шекспир был на полвека его моложе, но его суждения о подобных вещах казались куда более глубокими. А мой отец лишь облекал свои мысли в косную религиозную оболочку. Быть может, я использовала тело Шекспира лишь как способ заглянуть ему в голову? От мысли об этом мне стало не по себе.

39. Елизавета

Июль 1596 года

Смерть. Смерть. Так много смертей! Не успела я, рыдая, отойти от смертного одра Фрэнсиса Ноллиса, как меня призвали к смертному одру Генри Кэри, лорда Хансдона. А до этого – удручающие вести о смерти Фрэнсиса Дрейка и Джона Хокинса. Казалось, судьба наносит мне удар за ударом. Ноллис и Кэри были не только столпами Тайного совета, но еще и дорогими мне людьми. Я не думала, что смогу перенести эту утрату, как бы странно это ни прозвучало после множества других потерь. Но эти двое были не только самыми доверенными моими слугами, но и близкими родственниками.

Стояла страшная жара. Июль выдался убийственным, солнце, казалось, намеревалось иссушить все живое, чередуясь с проливными дождями. Нам грозил третий подряд неурожай. От реки исходило зловоние; тошнотворный запах проникал во все прибрежные дома и дворцы. В моей опочивальне разило тухлой рыбой. Я расхаживала по комнатам, в изнеможении обмахиваясь веером, и к глазам то и дело подступали слезы. На моем письменном столе красовался кокос, когда-то давным-давно привезенный Дрейком; орех я водрузила на золотую подставку. На этот раз он не привез мне ничего. И сам не вернулся, умер от дизентерии на борту своего корабля «Непокорный» близ берегов Центральной Америки. Он не достиг ни одной из целей, которые ставил перед собой. Не захватил ни одного испанского корабля или городка, не исполнил своей заветной мечты – взять расположенный на перешейке город Панаму. Вместо этого посланный им отряд бесславно угодил в засаду и был разбит. Удача, всегдашняя его спутница, отвернулась от него, и он, на свою беду, наверняка прекрасно это понимал. Перед смертью он попросил облачить его в доспехи, чтобы предстать перед Господом, как подобает солдату. Он поднялся на ноги, чтобы не умирать в постели, до последнего вздоха не желая покоряться, в полном соответствии с названием своего корабля.

Его тело опустили в море близ побережья Панамы, в теплые лазурные воды, где он сделал себе имя. Его товарищи привезли его барабан и подарили мне. Инструмент лежал на шкафу. Я намеревалась отдать его вдове. Мне больно было думать, что он умолк навеки и ничья рука никогда больше не выбьет на нем тревожную дробь, хотя были такие, кто утверждал, будто перед смертью Дрейк завещал, чтобы кто-нибудь призвал его барабанным боем, если когда-нибудь над Англией вновь нависнет угроза, – и тогда он восстанет из мертвых и поспешит к нам на выручку.

Мы горько оплакивали Дрейка, а вот испанцев весть о его кончине несказанно обрадовала, и они веселились и праздновали, зная, что отважный Эль Драко никогда больше их не потревожит. Я надеялась, что флот будет так проникнут его духом, что при виде его старый морской пес улыбнется с небес, и испанцы потом будут клясться, что лицезрели его лично за штурвалом одного из кораблей.

Его боевой товарищ