Полное собрание сочинений. Том 4. Произведения севастопольского периода. Утро помещика - Лев Толстой

— Да ужъ я тебѣ говорю, что можетъ: на это законъ. — Онъ подписываетъ мнѣ, положимъ, 3-ю легкую отправить на поправку, а 7-ю легкую оставить на позиціи, я и пишу ему: «На основаніи предписанія В[ашего] П[ревосходительств]а имѣю честь донести, что такъ какъ 7-я легкая находясь тамъ то, сдѣлавъ такіе то и такіе то походы, пришла въ разстройство, а 3-я легкая находилась на мѣсте, я предписалъ во исполненіе предписанія В[ашего] П[ревосходительства] 4-ой легкой заступить мѣсто 7-ой легкой, а 3-й легкой остаться на прежней позиціи». Нумеръ и число и баста.

— Хорошо я пишу, — говоритъ старшій братъ, — что «такъ какъ Вашему Превосходительству неизвѣстны распредѣленія артиллеріи, то и считаю неумѣстнымъ вмѣшательство Вашего Превосходительства и предлагаю исполнить въ точности предписаніе отъ такого числа за № такимъ то». Ну, что ты говоришь?

— Да такъ. Ну ты, вѣдь уже все говоришь по своему —

— Да такъ, — говоритъ старшій братъ и, нахмуривая брови, съ самодовольнымъ смѣхомъ и стуча по столу, говоритъ: — а ежели ты предписаніе мое не исполнишь, то пишу… И снова, не запинаясь, диктуетъ выговоръ. Не былъ, братецъ, и не служилъ въ штабѣ. Коли Старшій А[дъютантъ] не дуракъ, такъ Н[ачальникъ] Д[ивизіи] пѣшка. Младшій братъ стучитъ кулакомъ по столу и диктуетъ еще бумагу. И такъ продолжается разговоръ часа 2, до тѣхъ поръ, пока оба брата вспотѣютъ и охрипнутъ. —

Бѣлоноговъ любитъ Царя и Россію, но страннымъ образомъ: онъ безъ слезъ не можетъ говоритъ о Царскомъ смотрѣ и юбилеѣ Михаила Павловича и Исакьевскомъ Соборѣ, но солдатъ и мужикъ въ его глазахъ скотъ, презрѣнное созданіе. Онъ честенъ, не затаитъ чужихъ денегъ, не будетъ унижаться ни передъ кѣмъ, но брать съ казны все, что можетъ, и сносить всякаго рода оскорбленія отъ старшаго онъ считаетъ своей обязанностью. Онъ хорошій семьянинъ, любитъ свою жену и дѣтей, но «ужъ нѣтъ», и онъ ударяетъ кулакомъ по столу — «мужъ глава, и юбки молчи». Онъ любитъ выказывать себя: всякую услугу онъ дѣлаетъ съ эфектомъ и даже обязанность свою, пріятную для другихъ, выполняетъ какъ благодѣяніе. Онъ хочетъ казаться человѣкомъ, подъ личиной грубости и сальности скрывающимъ высокія чувства патріотизма, молодечества и умъ, тогда какъ онъ въ самомъ дѣлѣ не добродѣтеленъ, не патріотъ, не молодецъ и недалекаго ума, а просто грубъ и саленъ. У него ноги немного иксомъ и сапоги всегда стоптаны, но онъ любитъ казаться русскимъ молодцомъ, встряхивающимъ русыми кудрями, и передъ фронтомъ глаза у него разгораются, и походка дѣлается гордая. Онъ забылъ все, что зналъ, и, какъ человѣкъ съ умомъ изворотливымъ, доказываетъ безполезность образованія, однако говоритъ «коклеты» и «палталоны» и огорчился бы очень, ежели бы ему сказали, что говорятъ «панталоны». Онъ считаетъ обязанностью брать съ лошадей и едва ли удерживается отъ пользованія съ людей, но считаетъ это дурнымъ и стыдится того, ежели и дѣлаетъ. Съ людьми онъ не жестокъ, но считаетъ жестокость достоинствомъ: всписатъ 300 — лихо. Съ офицерами онъ снисходителенъ, слабъ, но грубъ до крайности. Его правило общежитія — считать себя выше всѣхъ. — Въ немъ есть и рыцарство: онъ сочувствуетъ угнетеннымъ и противится угнетателю, но перваго онъ оскорбляетъ своимъ сочувствіемъ, передъ вторымъ изобличаетъ свою слабость — раздрожительностью. — Онъ каждый день пьянъ къ вечеру, но тепелъ [?], откровененъ, ребячливъ, за то утромъ шалѣетъ и боится своего наканунѣ. Никто не можетъ любить его очень, но это одинъ изъ тѣхъ характеровъ, отъ которыхъ мало [?] требуютъ и которыми всѣ довольны. Его любятъ — онъ офицеръ хорошій.

__________

КОММЕНТАРИИ

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ.

СЕВАСТОПОЛЬ В ДЕКАБРЕ МЕСЯЦЕ.

Севастопольские рассказы возникли из задуманного в октябре 1854 г. Толстым и кружком его приятелей офицеров-артиллеристов Южной армии — плана издания военного журнала. Ходатайство инициаторов, поддержанное главнокомандующим кн. М. Д. Горчаковым, не было удовлетворено военным министром; вместо того чтобы дать разрешение издавать собственный самостоятельный журнал, военный министр, передавая распоряжение Николая I, предложил офицерам посылать свои статьи в «Русский инвалид». Расстроенный неудачей и чувствуя, что для такого специально-военного издания собранные кружком материалы не подходят, Толстой предложил Н. А. Некрасову в письме от 11 января 1855 года постепенно передавать военные статьи и материалы в редакцию «Современника». Он предполагал доставлять Н. А. Некрасову ежемесячно от двух до пяти листов и, в случае его согласия, обещал на первый раз прислать статьи: «Письмо о сестрах милосердия», «Воспоминания об осаде Силистрии» и «Письмо солдата из Севастополя», не указывая, кто были авторы этих статей.[107] В ответе на это письмо,[108] достигшем Толстого только в марте, Некрасов просил присылать ему статьи военные, как отмечено в дневнике Толстого под 20 марта 1855 года.[109] Но очевидно, кружок офицеров-инициаторов в то время уже распался, по крайней мере Толстой тут же приписал: «Приходится писать одному — напишу Севастополь в различных фазах и идиллию офицерского быта». Эту запись надо считать первым выражением мысли о будущих очерках защиты Севастополя. В это время Толстой находился со своей батареей на Бельбеке, изредка наезжая в Севастополь: в январе он побывал на хорошо им изученном впоследствии 4 бастионе, в марте, с 10-го на 11-е, участвовал в одной из вылазок в Севастополе.

Скоро после получения письма Некрасова работа над рассказом двинулась, и из записи Дневника 27 марта видно, что к этому дню уже было написано начало «Севастополь днем и ночью»; из этого начала «днем» развился рассказ «Севастополь в декабре»; часть же, названная «ночью», была отброшена и через три месяца написана совершенно заново, как описание определенного события, имевшего место ночью с 10 на 11 мая. 29 марта Толстой отправился в Севастополь квартирьером своей батареи, которая вступила туда 2 апреля. С этого дня до 15 мая Толстой не выезжал из Севастополя, неся службу на 4 бастионе, увлеченный своею деятельностью и «духом защитников Севастополя». Настроение Толстого, которое сквозит в его Дневнике, отчетливо отражается в рассказе, и в известной мере рассказ можно считать автобиографическим. В этом отношении интересны следующие слова рассказа: «Главное отрадное убеждение — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу России». Слова эти, для нас так странно звучащие из уст Толстого, которые уже при перепечатке рассказа в 1856 г. он несколько видоизменил и сократил, потому что уже далеко отошел от тех сильных, совсем особых переживаний, которые он испытал в апреле 1855 г., почти совершенно соответствуют мыслям, которые записаны им в Дневнике: «Держимся мы не только хорошо, но так, что защита эта должна очевидно доказать неприятелю [невозможность] когда бы то ни было взять Севастополь». Это было записано как раз во время писания «Севастополя», 2 апреля. Но работа над рассказом повидимому шла не очень спорко: события и служба, а потом нездоровье не давали Толстому писать так, как бы хотелось, а тут еще кроме «Севастополя» одновременно у него шло и писание «Юности». «Кроме того, — писал он 11 апреля, — меня злит особенно теперь, когда я болен, то, что никому в голову не придет, что из меня может выйти что-нибудь кроме chair à canon[110] и самой бесполезной». 12 апреля на 4 бастионе он записал: «Писал С[евастополь] д[нем] и ночью, и кажется недурно и надеюсь кончить его завтра». И действительно 13-го на том же 4 бастионе (который ему «начинает очень нравиться»), он «окончил С[евастополь] д[нем] и н[очью]. Это была первая редакция рассказа еще без отделения описания ночи от описания дня. «Постоянная прелесть опасности, — добавляет он в дневнике, — наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом войны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более, что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет». 14 апреля он назначает себе работу — «начать отделывать Севастополь и начать рассказ солдата о том, как его убило». «Боже, — приписывает он, увлеченный и вдохновленный своей работой, — благодарю тебя за твое постоянное покровительство мне. Как верно ведешь ты меня к добру. И каким бы я был ничтожным созданием, ежели [бы] ты оставил меня. Не остави меня, Боже! Напутствуй мне и не [для] удовлетворения моих ничтожных стремлений, а для вечной и великой, неведомой, но сознаваемой мной цели бытия». Начав в это время окончательно обрабатывать рассказ, Толстой выделяет из него изображение ночи, оставив в нем изображение севастопольского дня. В течение недели Толстому удалось написать набело только два листа Севастополя (запись 21 апреля), потом в два дня на бастионе же он отделал несколько листочков (запись 24 апреля); вероятно, тут написано было много, потому что через день, судя по дате при издании, — 25 апр., «Севастополь» уже был закончен и вскоре отослан в Петербург (цензурное разрешение помечено 30 апреля).