Шотландия. Автобиография - Розмари Горинг

Когда закончили рыть нижний тоннель, то, пока комод надежно удерживал рухнувшие сверху обломки, ногу Кларка высвободили. И наконец, через три часа упорной работы, спасатели сумели вытащить на свободу попавшего под завалы человека.

Коллеги в полицейском управлении, где служил Кларк, сказали, что на прошлой неделе он действительно был на ночном дежурстве, но когда произошел налет, то его смена закончилась, и он покинул управление. Он снимал жилье у четы Догерти, которые, вместе с двумя своими дочерьми, как считается, до сих пор находятся под развалинами частично разрушенного здания.

«Отказник» по убеждениям, 1941 год

Норман Маккейг

Поэт и учитель Норман Маккейг отказался от военной службы в силу убеждений, и, не считая недолгих отсидок в тюрьмах Винчестера и Уормвуд-Скрабе, войну провел, работая на ферме и на огороде. Позднее он задавался вопросом, не помешал ли его пацифизм подняться по служебной лестнице. Эта мысль отнюдь не лишила его душевного равновесия.

Действительно, задуматься о вопросах войны и мира и пацифизма меня заставило не что иное, как насилие в мире. Но это никак не связано с тем, что я решил отказаться от военной службы по идейным соображениям. Я вновь и вновь повторяю: я просто не хочу убивать людей, будь то в Абиссинии или где-то еще. Я просто отказываюсь убивать людей: проще не бывает…

В 1930-х огромное количество людей были убеждены, что скоро разразится война — в особенности, как обычно, писатели. У них нюх на такие вещи — а на поэтов и им подобных, как вы понимаете, смотрят свысока, как на существ нелогичных и т. п. Их мнение нисколько не интересно. И мы были совершенно уверены, что вот-вот начнется война. Но не было писателя, который повлиял бы на меня в этом отношении. На меня никто не повлиял. Я сам принял решение — сознательно решил для себя, когда мне исполнилось двенадцать лет. И никто на меня никогда не влиял, никоим образом, только я сам. Я говорю очень вызывающе, резко и эгоистично, но именно так все и было.

Что ж, меня призвали на военную службу зимой 1941 года, потому что помню, что той зимой навалило много снега. Тогда мне должен был быть 31 год. И я сказал родителям, что, разумеется, не стану никого убивать, и, по-моему, они подумали: «Это шутка». Никто из моих родственников, никто из моих друзей не был пацифистом. И мой отец, наемный раб в аптеке и умный человек, имеющий множество интересов, подумал, когда пришла повестка, что я просто наглый тип. Он был очень встревожен. Он рассердился, вышел из себя. Но так было только в то утро. Где-то через шесть недель оба моих родителя полностью приняли мою точку зрения. Так что, по сравнению со многими другими молодыми людьми, мне пришлось гораздо проще.

На трибунале я сказал: «Вы не навесите на меня ярлык. Я не отказываюсь воевать по религиозным убеждениям, по политическим мотивам или по какой-то еще, подобной этим, причине. Дело просто в том, что я отказываюсь убивать людей, лишать их жизни». И я сказал: «Я готов поступить на службу в Королевский армейский медицинский корпус или в Красный Крест, или уйти в квакеры. Но я не намерен никого убивать». И так как я сказал, что согласен вступить в Королевский медицинский корпус, меня не смогли сбросить со счетов как стопроцентного отказника. И меня направили в Нестроевой корпус, о котором, по-видимому, никто и не слыхал. В этих тыловых частях служили такие же люди, как я. Нестроевые подразделения были приписаны к саперно-строительным частям, там были капралы, сержанты, капитаны, майоры. Все офицеры и сержантский состав служили в регулярной армии. Но все рядовые, если можно так выразиться, были такими же, как и я.

Ну, когда мне велели отправиться в Илфракум в Девоне, в Инженерный корпус, то я написал командиру и сказал: «Я туда не поеду. Если я вам понадоблюсь, то найдете меня дома. В середине дня я обычно там». В итоге после полудня явились двое полицейских и отвезли меня в «черном вороне» в полицейский участок на Хай-стрит. Кажется, это была пятница, а по субботам полицейский суд не заседает. Так что в камере я просидел весь уикенд. Под залог меня не выпустили, но полицейские относились ко мне хорошо. Я сказал: «Я не могу уснуть. Нет ли у вас чего-нибудь почитать?» — и полицейский сходил и принес мне с полдюжины газет. Потом, в понедельник, меня привели в полицейский суд, поставили перед судьей, и тот сказал: «Это дело для армии. Ступайте обратно в камеру».

Из Эдинбургского замка прибыли два солдата и отвели меня в замок. Меня посадили — если воспользоваться старомодным словом — на гауптвахту. Там я пробыл несколько дней. Это было самое интересное. Меня посадили в камеру — это ведь тюрьма для военных, — где под арестом сидели множество солдат. Их там держали перед тем, как отправить в военный суд. И большинство из них, по-моему, попало туда за «самоволку», отлучку без разрешения. Там я был единственным пацифистом. И все они знали, что я «отказник». Потому что самым первым они задают такой вопрос: «Из какого ты полка?»

Так или иначе, на гауптвахту явилась с инспекцией «большая шишка» — командующий гарнизоном замка. Кровати у всех были аккуратно заправлены, ботинки выставлены на должном месте. А я свою постель убрал так, будто был дома. И вот он пришел. Нам всем заорали: «Смирно!». Все вскочили, вытянулись. А я — нет. Я как сидел на краешке кровати, так и продолжал сидеть. И вставать не стал. Командир побагровел, принялся вопить и орать на меня. Я сказал: «Вы не понимаете, что я в армии не служу. Я — пацифист. Меня призвали в армию, но я не пошел, потому что я — пацифист. Я отказался идти в армию». Он взорвался, мне показалось, что его вот-вот удар хватит. Но я так и не встал. Остальные солдаты слышали, как с генерал-майором, или кто он там был, так разговаривают, сидя на кровати: «О нет, я не встану. Я же не в армии!», и это им жутко понравилось! Так что мои акции в том жестоком месте разом взлетели. После этого я стал у них «белым паинькой».

Обед в гауптвахте выставляли на стол, и все набрасывались на еду — а я так не хотел или не мог. Они толпились у стола, точно пчелы в улье. И вот из этой плотной массы появляется рука того «крутого парня» — а он и в самом деле тот еще бандит был — и протягивает мне какую-то еду. И этот парень бурчит: «На, приятель, пожуй». И кому говорит, мне — «отказнику»! Да, этот громила собирался опять в Барлинни, по-моему, то ли в шестой, то ли в седьмой раз… И все-таки именно его рука высунулась из той свалки и протянула мне обед: «На, приятель, по: жуй». Он был солдатом, а не «отказником» по убеждениям. Но опять-таки, как вы видите, у них не было на меня никакой злобы, вообще никакой обиды.

Рудольф Гесс приземляется в Шотландии, 13 мая 1941 года

«Глазго геральд»

Это был один из самых невероятных эпизодов в войне: Рудольф Гесс, заместитель Гитлера и один из ближайших его соратников, покинул Аугсбург и пролетел 1000 миль на своем «мессершмитте» Ме-110, совершив затем аварийную посадку неподалеку от Глазго. После того как было обнаружено его исчезновение, нацистская партия огласила заявление, в котором утверждалось, что Гесс страдает «психическим расстройством» и что есть опасения, будто он стал «жертвой галлюцинаций». Приведенный далее рассказ сельскохозяйственного рабочего наводит на мысль, что Гесс был полностью в своем уме.

На ферму в Ренфрушире уже опустилась темнота, когда там в субботу вечером на парашюте приземлился Гесс. Падение его самолета услышали далеко вокруг. Люди бросились к месту аварии, но близко их не подпускали, держа на безопасном расстоянии, ополченцы отрядов местной обороны, которые и не подозревали, что первый пойманный ими парашютист — столь высокопоставленная фигура.

Когда Гесс подлетел к району, где предполагал совершить посадку, то его самолет долго кружил в небе, это слышали многие. Вскоре после этого самолет резко спикировал и упал в поле возле фермы. Сам же летчик приземлился на соседнем поле, чуть ли не на пороге дома, где жил сельскохозяйственный рабочий Дэвид Маклин. Он бросился к двери, распахнул ее и обнаружил летчика, который возился с ремнями подвесной системы, избавляясь от парашюта.

В интервью Маклин сказал, что летчик сильно прихрамывал и, по-видимому, при приземлении он вывихнул левую ногу.

— Это был джентльмен до кончиков пальцев, — сказал Маклин. — Могу утверждать это по его манерам и по тому, как говорил. Он сел в мягкое кресло возле камина. Моя мать поднялась с постели, оделась и прошла на кухню поглядеть на нашего необычного гостя.

Когда минувшей ночью состоялся этот визит в дом мистера Маклина и его матери, они только-только услышали новости, что немецкое радио сообщило об исчезновении Гесса.

— Мы гадали, не Гесс ли это, — сказали они. — На кухне суматоха поднялась, волнение было, когда военные пришли забрать его, но он был самый спокойный, спокойнее всех.