Шотландия. Автобиография - Розмари Горинг

Обычно мы день напролет убивали мух, но, кажется, на их численности это никак не сказывалось, возможно потому, что мы не занимались этим в достаточной мере систематически. Поэтому лагерный комитет по улучшению бытовых условий организовал конкурс «Большая мухобойка». Каждый должен был собирать трупики убитых им врагов в жестянку, и тот, кто представит наибольшее число доказательств своего рвения, получит солидный приз. Мы принялись бить мух кто во что горазд. Мы изготовляли оружие из картонок и деревяшек и с энтузиазмом размахивали вокруг этими приспособлениями. В поисках добычи нам незачем было далеко ходить; мы просто стояли на месте и раз за разом шлепали по одному и тому же участку освещенной солнцем стены. Один удар зачастую приносил дюжину мух. Мы набивали банку за банкой и относили их в комитет по быту, где отмечалась дневная добыча и где избавлялись от груд мушиных трупиков — а каким образом, мы не интересовались.

Повсюду, дабы поощрить нас к новым достижениям, были развешаны лозунги, призывавшие уничтожать мух, на английском и на африкаанс. На привлекающем своей мрачностью плакате была нарисована соблазнительного вида муха-самка, сидящая на куче яиц, а внизу были выведены цифры, показывающие, какое потомство она способна дать за сезон. Мы хлопали и шлепали, надеясь, что наши жертвы — женского пола. Нашлись среди нас пессимисты, утверждавшие, что все наши старания — пустая трата времени, но через несколько недель усиленного мухобойства показалось, что мух стало не так много, как прежде.

Однако возникла и другая проблема, ставшая источником наших страданий, избежать которых мы, что бы ни предпринимали, были не в состоянии. В каждом бараке было много деревянных коек, и в каждой неизменно обитало семейство клопов. Когда погода стала очень жаркой, эти клопы расплодились так стремительно, что от них просто житья не стало. Вся закавыка с этими тварями была в том, что днем они прятались по всем щелям, в стенах и деревянных койках. А как только мерк свет, они вылезали, ведя свою ночную жизнь, а мы от них просто с ума сходили. От каждого укуса на коже возникал волдырь; и были они такими крупными мерзкими тварями, что лишь при одной мысли о них пропадал сон. Когда мы ловили их, нащупав в темноте, то они превращались в грязную и гадкую слизь, издавая отвратительный запах. Мы никак не могли избавиться от них. Должно быть, наши усилия и давали какой-то результат, но клопы по-прежнему отравляли наши ночи.

Избавление от паразитов по утрам стало систематическим и рутинным занятием. Раздобыв тонкие стальные полоски от упаковочных ящиков, мы засовывали их в щели коек, а когда извлекали обратно, то они были измазаны в крови, а во все стороны разбегались клопы. Каждый день мы выносили наружу все детали коек, какие можно было отделить, и тщательно вычищали все щели: должно быть, мы убили тысячи этих тварей, но все же они размножались быстро и справиться с ними не удавалось. Мы устраивали дни полной очистки, когда полностью разбирали койки и промывали их сильными дезинфицирующими средствами. Нам уже стало казаться, что ночи после таких кампаний всегда бывали худшими из всех. Возможно, клопы стремились компенсировать то, что провели плохой день.

Один человек, с математическим складом ума, из любопытства поставил свою койку в сторонку и подсчитал число клопов, которых он обнаружил в нескольких местах, там, где одна деревянная деталь соединялась с другой. Он выяснил, что в каждом месте в среднем насчитывалось примерно по двадцать пять клопов; а так как в каждой двойной койке-топчане имеется по тысяче тридцать две клопиной щели, то, как он подсчитал, на него с напарником на двоих приходилось три тысячи триста клопов.

Мы даже вытаскивали топчаны наружу и прокаливали все щели, держа над огнем и продувая; но видимого эффекта это не возымело. Потом несколько человек начали выносить наружу свои соломенные тюфяки, решив спать под звездным небом. К сожалению, этого нам делать не разрешалось, и о таком варианте мы не думали. И карабинеры, обычно совершавшие обход посреди ночи, заставили их вернуться обратно в бараки. Но мы настаивали, протестовали, пока наконец комендант, который, в общем-то, как мог старался нам помочь, не дал желающим дозволение спать снаружи. В минувшую войну комендант сам был военнопленным и относился к нам с определенным сочувствием. Правила не позволяли ему сделать многого, но он использовал любую возможность, чтобы жизнь в лагере была вполне сносной. Поэтому мы покинули бараки, оставив их во владение клопам, и вытащили свои постели наружу. К счастью, клопы, как племя консервативное, остались жить в щелях, как и все их прародители, и не помышляли прятаться в одеялах. Если один-два все же выбирались с нами наружу, то с этими мы разделывались быстро.

Приятно было спать под открытым небом теплыми летними ночами, иногда просыпаясь и глядя на звезды, на те же самые созвездия, на которые, возможно, смотрят на родине мои соотечественники; и казалось, они совсем близко — там, сразу за краем мира, — живут прежней жизнью и думают о нас, по крайней мере, мы на это надеялись. Рано-рано поутру иногда выпадала роса, и мы просыпались в гуще влажного тумана; но вреда от него не было. В бараки мы уходили только во время авианалетов, когда нам не разрешали находиться вне стен. Мы привыкли к тому, что тогда нас будил сигнал трубы, а все огни в лагере гасили. Потом появлялись карабинеры и загоняли нас внутрь, к клопам. Мы слышали гул пролетающих самолетов, а иногда вдалеке — и разрывы бомб, обычно в направлении Генуи. Как только вновь зажигался свет и звучала труба, мы выходили наружу. Авианалеты становились все чаще и чаще, пока не стали еженощными, так что кое-кто устраивался на ночлег под бараками, где не было видно охране. Впрочем, спать там было не очень удобно; у клопов была привычка падать сквозь щели в полу на спящих, так что большинство из нас предпочитало ночевать под открытым небом и уходить внутрь на время налетов.

Второй Эдинбургский фестиваль, 1948 год

Тайрон Патри

Первый Эдинбургский международный фестиваль был проведен под бурные восторги в 1947 году и оказался тем крайне необходимым лекарством, которое оживило серую и пресную художественную жизнь послевоенной Великобритании. Критика звучала только в отношении одного обстоятельства — мол, недостаточно представлено шотландских работ. Как в числе прочих сказал романист Э. М. Форстер, примечательно отсутствие драматургов Дж. М. Барри и Джеймса Бриди. Поэтому была достигнута договоренность, что к фестивалю 1948 года театральный режиссер Тайрон Гатри выпустит спектакль «Три сословия» по пьесе сэра Дэвида Линдсея, а ее не ставили в Шотландии с шестнадцатого века. По мнению Гатри, она в три раза длиннее «Гамлета»; несомненно, ее постановка — колоссальная задача, как с точки зрения театрального режиссера, так и с точки зрения материально-технического обеспечения. Трудности, с которыми столкнулся Гатри, он обсуждал с Джеймсом Бриди, который сказал, что знает одного человека, который мог бы помочь подыскать место для постановки.

Несколько недель спустя, за выпивкой, Бриди познакомил меня с Робертом Кемпом. Я помню, как тот вошел, появившись из эдинбургского моросящего дождя, в плотном твидовом пальто, твидовой кепке, которая вышла из моды еще тогда, когда мой отец был мальчишкой, с толстой тростью из ясеневого дерева в руке, куда больше похожий на торговца скотом, чем на писателя. Мы обсудили «Три сословия», сошлись во мнениях и с того мгновения стали лучшими друзьями.

На следующий день под проливным дождем мы отправились подыскивать подходящее место для постановки пьесы. Бриди, Кемп и Уильям Грэм из оргкомитета фестиваля вместе со мной погрузились в предоставленный нам на время муниципалитетом благородного вида старинный «даймлер», за рулем которого сидел благообразный пожилой шофер. Мы побывали в огромных залах и маленьких зальчиках. Залах старинных и современных, залах мирских и церковных, залах на верхних этажах и в подвалах, в танцевальных и лекционных залах, на катках и в пивных.

Дождь продолжал лить. Мы насквозь промокли, и Бриди, как наш доктор-терапевт, посоветовал, исключительно в качестве лекарственного средства, дабы не подхватить простуду, принять порцию «горячительного». Мы заглянули еще в несколько залов и еще несколько раз приняли по стаканчику. Поиски пошли веселее. Бриди и пожилой шофер затянули песню, а наш старинный «даймлер» несся от плавательного бассейна, воду из которого, как нас уверяли, можно без проблем слить и который находился на восточной окраине города, к центру отдыха с парной баней и прачечной, расположенному в западной части города. Наползала тьма; уличные фонари отражались в лужах. Наши певцы почти исчерпали свой репертуар; у лимузина кончался бензин; Уильям Грэм заснул на потертом сиденье. Я начал остро осознавать, что втянул всех в погоню за химерой. Потом, тоном человека, для которого признать нечто для себя неприятное все равно что нож острый, сказал Кемпу: «Есть еще зал Ассамблеи».