Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Профессор Мулатов, в отличие от профессора Хасанова, ничего на лекции, кроме себя, не показывал. Он говорил отрывисто, постоянно заглядывая в конспект. И выглядел, как петух, который опускает постоянно клюв в поилку с водой, набирает её в клюв, а затем задирает головку кверху и тогда заглатывает. Затем опять опускает в поилку, опять задирает головку и опять заглатывает. Но, в отличие от петуха, профессор Мулатов был больше похож на гиену, порывающуюся отобрать у другого добычу. Он и был не добрее гиены, но глупее, т. к. не встречал сопротивления. У него была круглая, толстая, сальная физиономия с круглыми бараньими глазами, которые постоянно как бы спрашивали: «Кито ти такой, пачиму не знаю?!». В особенности, если кто-то задавал ему вопрос, то он это так и озвучивал: «Кито ти такой, из какой группа, фамилий?» — таким образом, желающие задавать вопросы на лекции быстро исчезали. И ему уже никто не мешал набирать воду в поилке и, задирая лысую голову кверху, проглатывать жидкость. Ему нечего было демонстрировать, кроме пары таблиц. И, так как сегодняшняя лекция была по экземе, то сегодня профессор Мулатов сел не на сифилис, на котором, по его признанию, сидит постоянно вот уже 30 лет, а на экзему! Из его лекций не было понятно, что такое экзема и как её лечить, но он и не лечил, никто её на кафедре не лечил. Его кафедра располагалась в 1-й гор. больнице, недалеко от психиатрического отделения, и отличалась тем, что было там грязно, воняло мазями, а больные чесались, не получая облегчения. Нашу группу вёл доцент Исмаилов, он, чувствовалось, боялся шефа и поэтому уважал. Доцент был 37 лет, маленький, быстрый, похожий на чайханщика, быстро приготавливающего чай и плов. Он, как и его шеф, любил сифилис и тоже на нём «сидел», и ещё на гонорее.

«Встретимся в кожном диспансере в следующий раз, — сказал он нам, — там я вам покажу сифилис и гонорею. И мы подробно разберём все стадии сифилиса. Сейчас в республике нельзя показать больных с разными стадиями сифилиса, они не встречаются — только первичный период, редко вторичный период, ну а до третичного сифилиса редко доходит! А вы почитайте о сифилисе дома и мне расскажите. Когда я учился, с сифилисом в республике совсем плохо было — не было вообще случаев в республике, мы только таблицы смотрели. Сейчас стало намного лучше — много больных, и можно учиться. Я люблю сифилис и гонорею! — признался доцент. — А всякие экземы, нейродермиты не люблю — динамики нет, и они скучны! Мы с вами лучше на сифилис и гонорею на цикле сядем, это вам будет интереснее!». — «Конечно, — подумал я, — то, на чём они „сидят“, ума много не требует. Диагноз ставит лаборатория — положительная реакция РВ на сифилис или бактериологические исследования, гонококки выявляют в моче, в мазках из мочеиспускательного канала. А экзему и нейродермит нужно уметь различать, нет никаких специфических анализов, только на основании клиники, осмотра, да и лечить непросто. При сифилисе и гонорее назначил антибиотики по разработанным схемам, и больные выздоравливают, ты хороший врач, получаешь подарки. Большие деньги платят больные, лечащиеся нелегально, анонимно. А кто хочет от сифилиса или гонореи лечиться гласно?! Чтобы жена узнала, что ты налево сходил и подцепил заразу?! Или на работе узнают, тоже не многим лучше. Поэтому, посидев пару лет на сифилисе и гонорее, легко можно и в машину пересесть, что и сделали профессор и его доцент! Поэтому и говорят: сидим на сифилисе! (Хорошо сидим — говорят алкаши, когда пьют). Шахтёр не говорит: сижу на углях! Даже ассенизатор не говорит: сижу на говне! — хотя и сидит. Охотно сидят на золоте!».

Кафедра инфекционных болезней располагалась на проспекте Айни, у поворота на аэропорт. Это было то место с парком, где я хотел когда-то провести ночь с работницей завода Таджиктекстильмаш. Времена меняются, и теперь я уже сюда пришёл не с одной, а со многими женщинами и даже мужчинами, которые имели разные наклонности, как Петя Мулюков. Петю тянуло не только к «приставучему» Гене Мешкову, но, как оказалось, и к сметане. Где бы мы ни бывали — Петя сразу искал буфет, поесть! И здесь такой оказался для медперсонала. В инфекционной больнице всем надо маски носить — ходить в марлевых намордниках, привязав их тесемками: верхние за ушами, нижние — на шее. Здесь разные отделения: менингитное, гриппозное и другие, где «летала» т. н. воздушно-капельная инфекция. Конечно, маску надо натягивать, как противогаз в армии при газовой атаке, при входе в отделение, а не на улице, тем более в буфете. Развязываешь верхние тесёмки и оставляешь маску висеть на шее, открыв рот, нос и даже подбородок. Петя так привык к маске, что зашёл и в буфет с завязанной маской и, купив стакан сметаны, стал за высоким столиком и приготовился её пить. Заботливая Ася посоветовала ему снять маску. «Зачем, оставь её! — настаивал я. — Здесь же инфекционная больница, и я бы тебе советовал сметану для безопасности через маску пить!». Петя не сразу, но всё же сообразил, что сметана через маску в рот не попадёт: «Да, ну тебя, вечно что-нибудь такое придумаешь! Сам пей сметану через маску!» — возмутился Петя.

Нашей группе повезло — её вёл «сам» доцент кафедры — Вайнштейн, 50-летний еврей, близорукий, в очках, с небрежно надетой медицинской шапочкой, похожий на шахматного гроссмейстера Ботвинника. Он начал занятия оригинально: «Сейчас я вам покажу больного, а вы ему поставьте быстро диагноз! — сказал он, лукаво улыбнувшись. — Затем мы обсудим эту болезнь». Надев маски, зашли в отделение, расположенное рядом с менингитным. «Осмотрите этого больного, — предложил Вайнштейн, указав на одного несчастного. — Естественно, историю болезни я вам не показываю. Сами соберите анамнез, осмотрите больного, и потом поставьте диагноз, как мы это сделали на кафедре. У нас, скажу честно, ушло на это две недели! Пришлось много разных анализов сделать. А вы ведь очень умные! — ехидно улыбнулся Вайнштейн. — Поэтому поставьте диагноз за полчаса! Профессор и вся кафедра за две недели, а вам надо за полчаса! — продолжал из нас делать дураков Вайнштейн, но затем успокоил: — Конечно, я не ожидаю от вас диагноза, мы просто обсудим интересный случай!» — пообещал Вайнштейн и откланялся.

Осмотрев больного, я выявил выраженную желтушность кожи и слизистых покровов. Я взял на себя функцию собрать анамнез — стал больного расспрашивать о начале болезни и ее дальнейшем развитии. Если я умолкал, то и другие задавали вопросы. Больной рассказал: болезнь началась, как грипп, с лихорадки, ломоты в теле, костях, мышцах, отсутствия аппетита. Затем присоединилась тошнота, боль в животе и, наконец, появилась желтуха. Неделю лечили как болезнь Боткина и, наконец, перевели в это отделение. Осмотрев и прощупав больного, определил увеличенные шейные лимфоузлы, увеличенную печень, селезёнку. Потоптавшись около больного, все с растерянным видом побрели в учебную комнату на встречу с доцентом Вайнштейном, который спросил: «Ну, что думаете? Какой диагноз?» — чтобы показать, какие мы дураки и как сложна бывает дифференциальная диагностика.

«Даже профессор, имея все данные обследования, затруднился с диагностикой, две недели гадал. Что же у этого больного? — лихорадочно думал я. — Ясно — желтуха отпадает! Что у него выражено — это увеличенные лимфоузлы. Этот симптом бывает при многих вирусных заболеваниях — краснуха, корь, например. У него также следы и остатки сыпи на лице и на теле. Печень увеличена, и желтуха — этот симптом может сопровождать любую вирусную инфекцию как осложнение. Возможно у него такое относительно редкое заболевание как инфекционный мононуклеоз, вызываемый вирусом, с характерными изменениями крови? Иногда путают даже с раком крови — острым лейкозом. Но анализы Вайнштейн нам не показал, это только для профессоров, чтобы легче им диагнозы ставить! А у нас только цикл начался, мы ещё ни одной темы не прошли, только одну лекцию по брюшному тифу прослушали».

«Ну, что?! — всё больше распалялся доцент, радуясь нашему общему молчанию. — Давайте, давайте! Не бойтесь! Не знаете — всё равно пробуйте, говорите! Мы же гадали целую неделю! Не бойтесь ошибиться, не стесняйтесь, главное, соображайте, стройте предположения! — уже настаивал Вайнштейн. — Главное — я хочу научить вас думать!».

«У больного, — тихо произнёс я, — инфекционный мононуклеоз». Все посмотрели на меня, а Ася, не выдержав, рассмеялась: «А, что это такое? Я вообще не слышала о такой болезни», — спросила она меня. За Асей рассмеялись и остальные в группе. Только Ванштейну, как я заметил, стало как-то грустно, ему явно «нездоровилось»! Он замолчал, как бы окаменел, как будто током «шибануло»! «Вы что знаете больного?» — выдавил он из себя. «Только что познакомился», — сказал я, чувствуя себя так же, как тогда, в гостях у Пшезмирского, с гаданием по фотографии. «А откуда вы слышали про инфекционный мононуклеоз?». — «Читаю книжки, я ведь готовился к циклу инфекционных болезней, чтобы иметь общие представления о болезнях», — сказал я скромно. «Ну, ладно, — упавшим голосом сказал Ванштейн, — у больного, как ни странно, действительно инфекционный мононуклеоз», — посмотрел он на меня с укором, за то, что я разрушил все его планы на занятие, и сделал занятие уже неинтересным, без интриги. Доцент на меня просто обиделся за моё «свинство» и за то, что поставил всю кафедру в дурацкое положение. Они ставили диагноз две недели, а какой-то студент-выскочка — справился за 15 минут! «Идите, — сказал Ванштейн, отпустив нас на пол часа раньше домой, — готовьте к следующему разу инфекционный мононуклеоз».