Второй пол - Симона де Бовуар

у женщин более тонкие мысли, а у мужчин больше силы внимания. Точно так же парижский зевака, прогуливаясь в былые времена в садах Версаля, из всего, что видел, заключал, что деревья родятся подстриженными»[251]. Различия, наблюдаемые между мужчинами и женщинами, отражают разницу в их положении. Как, например, женщинам не быть романтичнее своих возлюбленных? «Женщина, сидя за вышиванием – работой бессмысленной и занимающей только руки, – думает о возлюбленном, в то время как он, мчась галопом по равнине со своим эскадроном, подвергается аресту, когда по его вине совершается неправильный маневр». Точно так же женщин упрекают в недостатке здравого смысла. «Женщины предпочитают чувства разуму; это очень просто: так как в силу наших глупых обычаев на них не возлагается в семье никакого дела, разум никогда не бывает им полезен… Поручите вашей жене вести дела с фермерами двух ваших имений; держу пари, что счетные книги ваши будут в большем порядке, чем при вас». В истории так мало гениальных женщин только потому, что общество лишает их всякой возможности самовыражения. «Все гении, родившиеся женщинами[252], пропадают для общественного счастья; но если случай дает им возможность проявить себя, посмотрите, чего они достигают в самых трудных областях». Но самое ужасное увечье, какое им наносится, – это отупляющее воспитание; угнетатель всегда старается принизить тех, кого он угнетает; мужчина намеренно ограничивает возможности женщин. «Мы оставляем в них неразвитыми самые блестящие способности, наиболее пригодные к тому, чтобы доставить и им самим, и нам счастье». В десять лет девочка живее и сообразительнее своего брата; в двадцать мальчуган оказывается умным человеком, а девушка – «большой дурехой, неловкой, застенчивой, боящейся пауков»; виновато в этом полученное ею воспитание. Женщинам следовало бы давать точно такое же образование, что и юношам. Антифеминисты возражают на это, что образованные и умные женщины – чудовища, но вся беда в том, что они до сих пор составляют исключение; если бы они все могли так же естественно, как и мужчины, приобщаться к культуре, то и пользовались бы они ею столь же естественно. Их сперва уродуют, а потом заставляют подчиняться противоестественным законам: выдают замуж против их воли и требуют от них верности; даже развод вменяется им в вину как распутство. Многих из них обрекают на праздность, тогда как счастье невозможно вне труда. Такое положение дел возмущает Стендаля, в нем он видит источник всех недостатков, за которые упрекают женщин. Они не ангелы, не демоны, не сфинксы – они человеческие существа, которых идиотские нравы низвели до почти рабского состояния.

Лучшие из них, именно в силу того, что они угнетенные, стараются избегать пороков, обезображивающих их угнетателей; сами по себе они не ниже и не выше мужчины; но, как ни странно, само их несчастное положение, наоборот, идет им на пользу. Известно, что Стендаль терпеть не может дух серьезности: деньги, почести, положение в обществе, власть кажутся ему самыми жалкими кумирами; огромное большинство мужчин ради них теряет себя; педант, важная персона, буржуа, муж подавляют в себе всякую искру жизни и истины; закованные, как в доспехи, в готовые идеи и заученные чувства, послушные социальной рутине, они несут в себе одну лишь пустоту; мир, населенный этими бездушными созданиями, – пустыня скуки. К несчастью, многие женщины увязают в этих унылых болотах; это куклы с «идеями узкими и парижскими» или лицемерные святоши; Стендаль испытывает «смертельное отвращение к честным женщинам и присущему им лицемерию»; к своим легкомысленным занятиям они относятся с той же серьезностью, какой руководствуются их мужья; глупые благодаря воспитанию, завистливые, тщеславные, болтливые, злые из-за праздного образа жизни, холодные, сухие, претенциозные, вредные, они населяют Париж и провинцию; их шипение раздается за спиной таких благородных дам, как г-жа де Реналь и г-жа де Шастеле. Наверное, с самым злобным усердием рисовал Стендаль портрет г-жи Гранде, которую он сделал точной негативной копией г-жи Ролан или Метильды. Красивая, но невыразительная, презрительная, лишенная обаяния, она отпугивает своей «знаменитой добродетелью», но не знает истинной стыдливости, идущей от сердца; полная самодовольства, восхищающаяся собственной персоной, она умеет лишь подражать внешнему величию; по сути, она пошла и низка; «в ней нет характера… она нагоняет на меня скуку», – думает г-н Левен. Она «в высшей степени благоразумна и озабочена осуществлением своих планов», ее единственное стремление – сделать мужа министром; «ум ее был бесплоден»; осмотрительная, умеющая ко всему приспособиться, она всегда остерегалась любви, она не способна на великодушный порыв; и когда в этой сухой душе вспыхивает страсть, она сжигает ее, но не озаряет.

Чтобы понять, чего Стендаль хочет от женщин, достаточно перевернуть этот образ: прежде всего, им не стоит попадаться в ловушки серьезности; поскольку так называемые важные вещи им недоступны, они меньше, чем мужчины, рискуют потерять себя ради них; у них больше шансов уберечь ту естественность, ту наивность, то великодушие, которые Стендаль ставит превыше любых других заслуг; больше всего он ценит в них то, что мы сегодня назвали бы подлинностью: это и есть общая черта всех женщин, которых он любил или придумал с любовью; все они – существа свободные и настоящие. В некоторых из них свобода проявляется с ослепительной силой: Анджела Пьетрагруа, «возвышенная шлюха на итальянский манер, на манер Лукреции Борджа», или г-жа Азюр, «шлюха на манер Дюбарри… одна из самых не кукольных француженок, что мне доводилось встречать», открыто восстают против нравов. Ламьель смеется над условностями, нравами, законами; герцогиня Сансеверина пылко бросается в гущу интриг и не отступает перед преступлением. Другие женщины поднимаются над пошлостью благодаря живости ума: такова Мента, такова Матильда де ла Моль, критикующая, хулящая, презирающая окружающее общество и желающая отличаться от него. У третьих свобода приобретает чисто негативный характер; в г-же де Шастеле бросается в глаза ее безразличие ко всему второстепенному; подчиняясь воле отца и даже его взглядам, она тем не менее противопоставляет буржуазным ценностям то самое равнодушие, которое дает повод упрекать ее в ребячестве и которое служит для нее источником беззаботного веселья; Клелия Конти также отличается сдержанностью; балы, обычные развлечения молодых девушек ее не трогают; кажется, она всегда холодна «то ли от презрения к окружающим, то ли от тоски по какой-то несуществующей химере»[253]; она судит мир и возмущается его низостью. Глубже всего дух независимости скрыт в душе г-жи де Реналь; она сама не знает, что не до конца смирилась со своей судьбой; ее отвращение к пошлому окружению выражается в крайней деликатности, чувствительности, уязвимости; ей чуждо лицемерие; она сохранила душевную щедрость, способность сильно чувствовать, в ней живет