Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Женщина торопливо шла впереди по крутой тропинке. На ее голых икрах синели вздутые вены. Я указал на них Б. В., но тот смотрел только на ее подвижный зад. В сторожке он тотчас же затеял с ней возню. Наши взгляды на какой-то миг встретились, он смущенно и беспомощно пожал плечами.

Пока они возились там, на старом канапе, я рассматривал изъеденный молью плюш, торчащие из него концы лопнувших пружин. Руки моего двойника, с въевшейся в них пылью, впились в изодранные края сиденья.

Потом я привел его в порядок и отвез домой. То, что произошло, не имело ко мне ни малейшего отношения. Я был просто шофером.

Когда Герд поделился со мной идеей встречи, у меня сразу мелькнула мысль, что он просто придумал повод, чтобы увидать Карину. Уже много лет мы не говорили о ней ни слова. И когда у Герда случилась эта история с газетой — тоже. Честно говоря, я предполагала, что он обратится к ней: кто же еще из числа наших знакомых мог бы прийти к нему на помощь? И то, что он не сделал этого шага, угнетает меня. Мне кажется, причиной послужила именно я — наверное, взамен он рассчитывает получить мою благодарность.

А теперь он явился с предложением зазвать к нам всю нашу бывшую банду. Если бы у меня голова не была забита другими вещами, я бы растолковала ему, чем кончится его затея. Через тридцать лет все становится другим — и мечты, и взгляды на жизнь. Даже прошлое представляется каждому по-иному. Но я уже дошла до ручки с этой стройкой, и мой мозг сверлила одна-единственная мысль: он хочет увидеть Карину!

В памяти снова ожили события той ночи, когда я застала их вдвоем в сарае. О любви у меня в то время были самые расхожие представления. Я была убеждена, что именно мужчине принадлежит решающее слово в отношениях с женщиной. А вот у Карины и Герда все было по-другому. Я чувствовала это, хотя буквально умирала от ревности. Позже я попыталась скопировать поведение Карины — то, что видела в сарае. Мне казалось, Герд хочет именно этого. Но у меня не получалось, как у Карины, и, может быть, потому-то наши отношения пришли к окончательному краху.

Неизвестность мучила меня, я думала: должно же в конце концов все как-то разрешиться. И я согласилась.

Сегодня мне кажется, дело было вовсе не в Карине. Просто Герд хотел продемонстрировать друзьям детства свое новое владение, чтобы доказать, будто он тоже чего-то стоит. Видно, он дошел тогда до полного самоуничижения.

Приглашение буквально ошарашило меня. После моего письма Герду мы ничего не слышали друг о друге. Я не собирался предпринимать каких-либо поездок: только что я перебрался от бывшей семьи в студенческий угол Рени, в разгаре был ремонт — и вдруг это письмо!

Полное молчание Герда вызывало у меня недоумение. Может, он ожидал от меня большего? Но разве до него не доходило, что в такой щекотливой ситуации руки у меня были связаны? В конечном счете я ведь преподаватель, а это значит, что любой мой шаг должен быть осмотрительным. Кроме того, мне хватало по горло и личных проблем после того, как я перебрался к Рени.

И вообще я считаю, помогать человеку можно лишь тогда, когда у самого все в порядке.

Разумеется, мне было любопытно, как Герд выкарабкался из сложившейся ситуации. Еще интереснее было знать, что стало с Анной. Между нами тогда сложилось нечто вроде негласного соглашения, хотя мы никогда об этом с ней не говорили. Может, из всей компании я один понимал, на что она способна. Во всяком случае, я ничуть не удивился, когда узнал, что Анна стала художницей.

Однако решающее слово в пользу поездки принадлежало Рени, которая во что бы то ни стало хотела увидеть усадьбу и познакомиться со всеми друзьями моего детства. Лично меня давнишние приключения уже не трогают, я могу обходиться с ними, как хочу. Пока я, стоя на стремянке, белил потолок, мне приходилось пересказывать их снова и снова. И те, что случались на самом деле, и те, что я сочинял тут же, чтобы поразвлечь Рени.

Правда, иной раз я испытывал неприятный холодок — ведь реальность могла оказаться намного скучнее, чем воображала Рени. Но изменить что-то было уже невозможно: из моих рассказов она создала в своем воображении совершенно определенный мир моего детства и теперь хотела непременно увидеть его зримые черты.

Ремонт уже подходил к концу, на утро был назначен отъезд, как вдруг мы обнаружили, что обои кончились. А около двери оставался еще кусок неоклеенной стены, как раз шириной в две полоски.

— Может, придвинуть туда шкаф? — предложила Рени.

Но шкафа у нас не было. Ее пальто и платья размещались на вешалке, мои вещи — в двух чемоданах, которые я тайком…

Короче, я смыл с лица и рук клейстер, предложил Рени привести комнату в порядок, после чего ринулся на поиски. Я обошел все хозяйственные магазины, чтобы найти обои с тем же рисунком. Все впустую — как раз их-то и распродали. Я вернулся уже к вечеру с пустыми руками и издерганными нервами.

Рени, пристроившись на полу между лужицами клея и обрывками обоев, увлеченно рассматривала иллюстрированные журналы. Я торчал на пороге, слова застряли у меня в горле. Рени повернулась ко мне, глаза ее сияли от радости.

— Смотри, что я нашла! — Она вынула из-за спины две бутылки. — Фруктовое! Высшего качества!

Мы сгребли всю грязь в одну кучу, надули резиновые матрацы и устроили торжественный ужин. Вино было, конечно, самой натуральной дрянью, но, несмотря на мерзкий вкус, требуемый эффект оно все же производило. Преисполненный меланхолии, я рассматривал кусок голой стены. Увы! — думал я, этот угол обречен теперь остаться таким навсегда.

— Надо просто привыкнуть, — заявила Рени. — Это выглядит даже пикантно.

Утренний поезд мы проспали. Знамение судьбы, пробормотала Рени и снова устроилась на моем плече.

Взмыленные и почти бездыханные, влетели мы на вокзал, едва успев на дневной поезд. Билеты пришлось покупать уже у проводника в вагоне.

Когда до приезда гостей оставалось несколько дней, Герд объявил за завтраком, что нам предстоит еще сделать.

— Запастись выпивкой и закуской, — ответила я, — а что еще?

Его планы простирались гораздо дальше. Лестничную клетку надо было покрасить, кучу гравия перетащить со двора за дом, сложенные у ворот кирпичи убрать в сарай… Он перечислял все операции по тщательно разработанному списку, пункт за пунктом. Наверное, он рассчитывал, что мы поделим работу пополам.

— На улице дождь, — сказала я. — Ты что же, хочешь в такую погоду таскать свой гравий?

— Само собой ничего не делается. — В его голосе звучали нотки раздражения.

Во мне все взбунтовалось. Я ему не работяга какая-нибудь! И к чему эта показуха? Хотят приехать друзья — прекрасно! Что же оскорбительного для них в куче гравия? Короче, я отказалась обсуждать детали его предприятия, поднялась из-за стола и объявила: лучше давай проветрим спальные мешки. После чего вообще ушла из кухни. Обозленный Герд остался за столом, продолжая помешивать свой кофе.

Спальные мешки лежали на полке в коридоре, между складными стульями и шезлонгами. Обычно, если мне надо было что-то достать с полки, я брала на кухне стул и становилась на него. Но сейчас мне не хотелось продолжать ссору с Гердом, и я принесла из ванной узенькую табуретку. Сначала надо было отодвинуть складные стулья — их мы укладывали в последнюю очередь. Сдвигая их, я почувствовала, что табуретка качается подо мной, а потом она выскользнула из-под ног.

Падая, я ударилась головой о что-то твердое, сверху на меня повалились матерчатые навесы с алюминиевыми каркасами. Лежа под ними на каменном полу и ощущая острую боль в лодыжке, я потрогала ладонью голову, ставшую точно чугунной: пальцы ткнулись во что-то мокрое и липкое. Когда я увидела на них кровь, то злорадно подумала: вот и возись теперь сам со своим гравием!

Герд, чертыхаясь, ворвался в прихожую: ты что, не знаешь, для чего на свете существуют стремянки? Я не двигалась, только закрыла глаза. Потом его голос — уже испуганный: у тебя кровь! И тут мне еще раз пришлось убедиться в том, что я считаю в нем бесчеловечным, хотя и поражаюсь этому: в самых опасных ситуациях он не теряет рассудительности.

Он присел рядом, спросил, слышу ли я его.

Я подняла и вновь опустила веки.

— Тебе плохо?

Снова утвердительный беззвучный ответ.

— Не двигайся!

Его голос звучал спокойно, без малейших признаков паники. Он вышел, быстро вернулся, положил мне под голову подушку, накрыл одеялом. Как в анатомичке, мелькнуло у меня. Если бы я была трупом, он обрабатывал бы меня с не меньшей деловитостью. Вещь, случай — не больше. Порой мне кажется, он специально ждет подобных ситуаций, чтобы продемонстрировать свое превосходство.

Рана на голове была ерундовой, хотя и сильно кровоточила. Сустав у ступни вздулся — наверное, растяжение связок. Все последующие дни Герд занимался тем, что накладывал мне холодные компрессы. Я лежала, укутанная, на софе, а он делал перевязки, готовил бульон и чай, читал газетные новости. Хорошие это были дни. Гравий остался там, где и лежал.