Вояж Проходимца - Илья Бердников

Я, обойдя прочие помещения, остановился перед дверью, ведущей из пристройки в церковь, когда, хрустя черепками посуды, подошел Катуш. На честном лицо пастуха застыла угрюмая мина:

— Беда с патером, месье. Вы видите, что тут творится.

— Пойдем, посмотрим в церкви.

Эта дверь не имела замка, благодаря этому она, скорее всего, и уцелела. Я отворил створку стволом дробовика, осторожно заглянул внутрь — пустота, полумрак… Осторожно вошел, в любой момент готовый кинуться в сторону и открыть огонь…

В церкви действительно никого не было. Зато, как и в доме, повсюду, даже вокруг алтаря, были следы лихорадочных поисков. Дыры, сорванная обшивка, перевернутые скамьи. Деревянная резная исповедальня — та вообще была разбита на куски. Особенную жалость вызывал раскуроченный орган: я всегда с уважением и трепетом относился к профессиональным музыкальным инструментам, считая их произведениями искусства, а здесь — выломанные клавиши, разбитая коробка, погнутые трубы…

Минут через десять, когда окончательно стало понятно, что ни патера, ни каких-либо зацепок мы не найдем, Катуш вдруг хлопнул себя по лбу, отчего его картуз чуть было не слетел с головы:

— Погребок, месье!

Пастух кинулся в одно из подсобных помещений, заполненное старыми скамьями и прочим хламом. Видно было, что здесь тоже велись поиски, но Катуш, по-видимому, знал что-то, о чем не ведали неизвестные грабители: он стал вытаскивать из подсобки одну за другой старые скамьи, передавая их мне. За скамьями последовали разбитые ящики с разнообразным хламом, дряхлые, стертые метлы, охапки поношенного тряпья…

Чихая от пыли, пастух торжествующе топнул ногой по одной из каменных плит пола:

— Здесь! Об этом погребке мало кто знает. Патер хранит здесь вино. Хорошее вино, месье…

Катуш покопался в углу комнатки и торжественно вытащил из остатков хлама ржавый ломик, вставил его плоский край в выемку между плитами, закряхтел от натуги… Я кинулся помогать — навалились вдвоем — толстый ломик начал гнуться. Пришлось добавить металлический толстый прут, явно бывший когда-то церковным шпилем. Наконец плита поддалась, пошла вверх с неожиданной плавностью. На ее показавшемся торце оказался желоб-выемка, за который можно было удобно ухватиться. Створка с гулким ударом была отвалена в сторону. Как оказалось, нижняя сторона ее была толстым стальным листом, имеющим грубые, но надежные и хорошо смазанные петли, а также массивный засов. Мы словно дверцу сейфа открыли, облицованную камнем. Весила эта дверца чуть ли не больше двух центнеров, и открыли мы ее только благодаря петлям, импровизированным рычагам и тому, что засов не был задвинут.

Я сунулся было заглянуть в открывшийся четырехугольный зев, но оттуда вдруг прогремел такой мощный рев, что меня словно отбросило в сторону:

— А ну давайте, отродье филистимское, лезьте! Сейчас вы, мерзость хананейская, получите все казни египетские и обрезание крайней… э-э… головы!!!

— Патер, патер! — взволнованно крикнул Катуш. — Святая Дева, хвала тебе! Живой!

— Ага, — пророкотало из погреба, — слышу вопль праведного. Надеюсь, это не «глас вопиющего в пустыне»! Ты один, Катуш?

— Патер Жимон, — осторожно вклинился я в эту религиозную перекличку, — здесь есть еще один благочестивый… гм… благой вестник. Я…

— Соглядатай?! — взревел подвал. — Пес иерихонский!!!

— Я вам должен был доста…

— Написано: «Не оставайтесь должными никому»! — перебил меня голос из-под пола. — А ты, овца паршивая, племя иродово, слово Божие не соблюдаешь…

— Сам ты свинья навуходоносорская! — сорвался я. — Саул из загаженной пещеры! Говорят тебе: Проходимец я, с посланием от Чаушева. И если ты, выхухоль фарисейская, получаешь кайф от сидения в этом гробу окрашенном, так я тебя снова плитой прихлопну — и ори псалмы до второго пришествия!

Воцарилась тишина.

Я посмотрел на вытаращенные глаза белого, как стена, к которой он прислонился, Катуша и покачал головой:

— Ваш патер что, совсем рехнулся на религиозной почве?

Глаза пастуха стали еще больше, а рот сжался в куриную гузку.

— Да не свихнулся я, — пробурчал недовольный бас, и из четырехугольной дыры показалась макушка головы со щетиной на месте когда-то выбритой тонзуры. — Просто решил от безделья перепробовать сорта вин, что у меня хранятся, а вино, как известно, глумливо…

— А сикера[34] буйна, — поддержал я подвального жителя, подавая ему руку.

Вдвоем с Катушем мы вытащили священника из подвала. Патер был тяжел, что неудивительно: будучи ростом чуть ниже меня, то есть около метра семидесяти пяти сантиметров, он в плечах был шире почти в два раза, отчего казался квадратным. Рука, вцепившаяся в мою ладонь, по толщине могла соперничать с бедром стоящего рядом пастуха. И, скорее всего, бедро бы проиграло.

От слегка покачивающегося святого отца явственно несло вином, а на потертой сутане свободного места не было от мокрых и уже высохших пятен. Тем не менее правая рука, в которой патер держал какой-то ствол совершенно монструозного вида, ничуть не дрожала, а прищуренные голубые глаза на круглом, румяном лице цепко обшарили все особенности моей внешности. Священник сопел, размышляя, прикидывая что-то, затем он опустил свой чудовищный самопал, и поросшие щетиной щеки дрогнули в скептической улыбке:

— Ну, здравствуй, Проходимец. От Чаушева, говоришь… Что же, не спешил капитан, не спешил… Ладно, голубь, давай посылку.

И подобная лопате ладонь протянулась ко мне, требовательно шевеля пальцами.

Глава 7

Доконд пан иде? Опаментайсе, пан!

Рассказывать пришлось долго. Не удовлетворившись кратким пересказом событий, внезапно протрезвевший патер Жимон потребовал начать с самого начала — с подробностями. Его интересовало все: что говорил Чаушев, когда отправлял меня в путь, как вели себя члены команды во время приключений в джунглях Тераи, каким образом я умудрился открыть Переход на Сьельвиван и что видел в городе. Особенно он выспрашивал меня о Ками — я даже испугался, что он в припадке религиозной подозрительности обвинит ее во всех неприятностях нашего пути, объявит ведьмой и потребует аутодафе,[35] но обошлось.

— Благодарение Богу, ситуация проясняется, — пробормотал священник, когда я замолчал, чтобы перевести дух. — Не переживайте так, месье Проходимец, — мы успеем спасти ваших друзей.

Я вскочил. Действительно, последние полчаса я места себе не находил, переживая, что трачу время зря с этим странным человеком в залитой вином сутане.

— Не торопитесь, э-э-э… сын мой — вы ведь исповедуете христианство? — не торопитесь, мы все успеем. Давайте-ка я введу вас в курс дела.

Я, скрипнув зубами, уселся на небольшую бочку, хотя внутри меня распирало желание бежать, стрелять, что-то делать…

Мы находились в том самом подвале, в котором ранее отсиживался патер. Подвал этот был, прямо сказать, небольшим, причем практически все свободное место занимали поставленные друг на дружку бочки, а также стеллажи стеклянных и глиняных бутылок. Несколько окороков свисали с потолка на массивных крючьях. Очевидно, существовали какие-то вентиляционные отдушины или трубы — воздух в этом небольшом подпольном помещении с грубыми каменными стенами был довольно свеж, хоть и пропитан винным духом и ароматом копченого мяса. Небольшая масляная лампа с закопченным рефлектором, свисая с одного из крюков, давала скудный свет, которого едва хватало, чтобы рассмотреть лица собеседников. Священник настоял, чтобы наш разговор состоялся в этом месте, причем он потребовал опустить каменную плиту за собой, отгораживая нас от ушей возможных недоброжелателей. Крышка подвала, кроме того, что она являла собой бутерброд из толстого стального листа на петлях и верхней каменной плиты, имела и другие особенности: я обратил внимание на толстую резиновую прокладку, идущую по нижнему краю металлической плиты. Когда подвал закрывался, наверх не должно было проникать ни звука, ни света от лампы, ни запаха. Настоящий бункер, что там говорить.

Патер потянулся к одной из полок, взял оттуда покрытую пылью и паутиной глиняную бутылку, протер краем сутаны, протянул мне. Затем отрезал широким ножом толстый кусок от копченого окорока, добавил краюху хлеба и тоже протянул на деревянной дощечке, словно на тарелке:

— Подкрепитесь немного, Проходимец, пока слушаете.

— Меня Алексеем зовут.

— Хорошо, месье Алексей, — патер наклонил голову. — Так вот. Когда львиный зев стал распространяться, я попытался связаться с моими знакомыми врачами из других городов.

— Каким образом?

— Голубиная почта, — пожал плечами патер. — Врачи отписались: ничем они мне помочь не могли, кроме как посоветовать бежать из города. Люди заболевали один за другим, я набрал образцов заразы и даже разобрался, что разносчики инфекции — клещи. На большее моих знаний и возможностей не хватало. Тогда я послал пару гонцов, но они не вернулись, так как перевалы уже были заблокированы. Катуш, в очередной раз заглянув ко мне в гости, сообщил, что военные патрули появились в горах повсюду, а дороги забаррикадированы. Мне это показалось странным: всего лишь несколько человек больны, а правительство уже пригнало войска, словно заранее знало об эпидемии. Морской охотник тоже появился за пару дней до первого случая заболевания. К тому же в бухте оказалось на удивление мало судов, словно некоторые избранные люди, заранее осведомленные о происходящем, поспешили покинуть город до начала блокады. И охотник их пропустил, хотя позже потопил другие суда. Затем, когда я уже послал за помощью к Чаушеву, распространился слух, что я ищу лекарство от инфекции, и ко мне нагрянули гости. Перед этим неизвестно куда пропали оба моих помощника по медицинской части, так что поводов для подозрений было предостаточно. И вывод напрашивался один: скоро придут и за мной. Для такого случая у меня было припасено убежище, про которое мало кто знал. На подпертую крышку подвала я заранее навалил различный хлам, так что, когда я прополз под ней, спустился вниз и выбил подпорки, куча рухляди и старой мебели рухнула, отлично замаскировав тайник. Здесь я и сидел, молясь и ожидая посылки из Нового Света.