Обнаров - Наталья Троицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обнаров подошел к столу худрука, но остался стоять.
– Говори, с чем пожаловал? Хвастай, так сказать!
Севастьянов довольно улыбнулся и потер руки.
– Почему вы убираете из «Берлинской стены» Дину Друбич?
– Тьфу ты! Господи! – Севастьянов поерзал в кресле. – Ну, знал же, знал, что кто-нибудь обязательно испортит настроение. – Он солидно кашлянул и совсем другим, начальственным, не допускающим возражения тоном сказал: – Константин Сергеевич, это не твое дело. Оставь мне решать кадровые вопросы. Все. Иди.
– Как это, извините, не мое дело? Великолепную актрису, с которой мы отыграли пять сезонов, с аншлагами, между прочим, вы запросто выбрасываете из спектакля, и это не мое дело?
Севастьянов демонстративно отвернулся к окну.
– Не советуясь со мной, исполнителем двух главных ролей, вы втихаря готовите замену Друбич. И кого?! Киру Войтенко!
– Константин Сергеевич, не вмешивайся, пожалуйста, в…
– Я вообще ни во что не буду вмешиваться! Я просто не выйду на сцену, и все!
– Скажите, пожалуйста! – все же вышел из себя Севастьянов. – На сцену он не выйдет! Угрожать он мне будет! Я что тебе, Симонец?!
Худрук гулко припечатал пятерней по лежавшей на столе смете.
– Будем считать, я испугался, – спокойно произнес Обнаров.
Севастьянов обхватил седую голову, склонился над столом
– Олег Ефимович, если вы не оставите Друбич, это будет большой ошибкой. Мы с нею вдвоем три с половиной часа играем чувства. Весь спектакль тащим на себе. Войтенко просто не умеет этого. Она сопливая пэтэушница по сравнению с Друбич. Спектакль развалится к чертям! За свои слова я отвечаю. Вы же актер и режиссер. Вы должны понять.
– Да знаю я… – вымученно сказал Севастьянов. – Сядь.
Худрук пошелестел ворохом бумаг на столе, потом вдруг резко все их отпихнул, так, что несколько листов упало на пол.
– Вместе с Войтенко в наш театр пришли большие деньги. Понимаешь ты это или нет?! Вот смета на капитальный ремонт, оплаченная. У нас же кровлю менять надо, крыша течет, штукатурка с потолка на головы зрителям валится. У нас кресла в зрительном зале как в заброшенных сельских клубах. У нас стены в потеках. У нас паркет уже на паркет не похож. Ковры плешивые. У нас оборудование сцены со времен царя Гороха! У нас малая сцена закрыта из-за провалившегося потолка! Я в начале каждого отопительного сезона валидол пачками жру, потому что система отопления на ладан дышит. А мы… Мы – ведущий театр. Мы марку держать должны! Вам – актерам – квартиры обеспечь! Дом престарелых актеров содержи! Доплату к актерским пенсиям дай! Я уж не говорю о текущем ремонте, зарплате, ежедневных расходах на оборотные средства. А где столько денег взять? Только обыватели думают, что мы тут на золоте сидим, на золоте едим да золотом карманы набиваем! – Севастьянов с шумом взял стоящий слева на журнальном столике графин, налил себе воды, жадно выпил, с чувством продолжал: – Ходишь, как проститутка, по инстанциям: «Дай. Дай! Дай!!!» А всем плевать. Плевать! Хоть с протянутой рукой на улицу, милостыню просить. Вот возьму всех вас, расставлю по Тверской вместо выдворенных на Ярославку проституток, и будете у прохожих цыганить!
Севастьянов обиженно подпер кулаком щеку.
– А что значит: «Вместе с Войтенко в наш театр пришли большие деньги»?
– То и значит! Ее друг предложил профинансировать ремонт театра, взамен попросил поставить Киру в спектакль «Берлинская стена». Войтенко хоть и начинающая, но актриса. Вот с тобой недавно в кино удачно засветилась. Я счел сделку для театра выгодной. Тем более, что к вашей паре журналисты проявляют нездоровый интерес. Да не переживай ты, Костя! Дам я твоей Друбич главную роль в новой постановке! А ты у нас актерище матерый, Кире поможешь.
– Вы не поняли, Олег Ефимович. С Войтенко я играть не буду. Вводите и мне замену.
– Что за детский сад, ей-богу! Буду – не буду!
Обнаров склонился через стол к Севастьянову и жестко сказал:
– Я с Войтенко работать не буду! Хочет главную роль – пусть играет. Но – без меня!
Севастьянов пожевал губами, сосредоточенно поправил ремешок часов.
– Не хотел тебе говорить, Костя, – через силу начал он. – Деньги нам дали с тем условием, что играть она будет с тобой. О твоей замене речи быть не может.
Обнаров удивленно вскинул брови, усмехнулся.
– Даже так…
В дверь осторожно постучали.
– Извините, Олег Ефимович, Константину Сергеевичу на сцену нужно. Спектакль уже на десять минут задерживается. Народ после двух отмен волнуется.
– Закройте дверь! – взревел Севастьянов. – Не понимаю тебя, Костя, и не пойму! Гордился бы, что ради того, чтобы с тобой сыграть, молодая актриса готова платить бешеные бабки! Костя, иди на сцену. Завтра все решим.
– Мне не по душе быть разменной монетой в вашей сделке.
– «Монетой»… «В сделке»… – передразнил Севастьянов. – Что ты мне предлагаешь? Взять и вот это все спустить в унитаз?! – Севастьянов схватил со стола бумаги и, зажав в кулаках, потряс перед носом Обнарова. – Сам себя слышишь?
– Увольняйте. Пойду, поработаю. В последний раз!Всю дорогу домой Обнаров думал о том, какие же сволочные существа эти бабы. Он вспоминал подлость Киры Войтенко, ее бестактный напор, размытые границы моральных принципов, нежелание понять простое и ясное «нет», и на душе было гадко.
«Не мужик ведь! Морду не набьешь. Никому не пожалуешься, что баба достала…» – с сожалением думал он.
На фоне ее проделок его мнение о женском поле полиняло настолько, что дверь в квартиру он открывал, как это сказал бы Валера Юдин, «в сильных нервах».
«Сильные нервы», строго говоря, появились еще раньше, когда сквозь яркий свет софитов Обнаров разглядел сидящую в первом ряду одетую в ядовито-красный брючный костюм Киру. Он начал психовать, едва не перепутал местами два действия. Это еще больше разозлило его. Очевидно, для полноты впечатления на поклонах новоиспеченная партнерша демонстративно поднялась на сцену, подарила ему букет роз, шепнув на ухо: «Я рада, что тебя купила!»
Из-за пустой, никчемной бабенки часть его жизни летела к черту. Он это прекрасно понимал.
«Как поступит Севастьянов? – то и дело спрашивал себя Обнаров. – Я бы уволил меня. Кирины деньги терять было бы не так обидно…»
Стараясь производить как можно меньше шума и не разбудить сынишку, он осторожно притворил за собой дверь. Раньше жена не спала, она всегда ждала его после спектакля.
Обнаров вздохнул: «Хорошие были времена…»
Он остановился в прихожей, привалился спиной к мягкой обивке двери, закрыл глаза. Было паршиво.
Шлепанье босых ног по паркету, шорох длинного шелкового халата, легкий запах духов, радостная улыбка, ласковые руки, привычная тяжесть на шее, вкрадчивое:
