Свет очага - Тахави Ахтанов

Мы со Светой сидели одни, Касымбек после моей вспышки ушел куда-то. Не успели мы и двух слов сказать друг другу, как в землянку опять быстро вошел Николай. Я думала, что он остыл, но, взглянув на него, увидела злое, крутое упрямство.

— И все ж мне хочется с женой потолковать с глазу на глаз… Пойдем, выйдем, — отрывисто сказал он Свете.

— Лучше я выйду, а вы оставайтесь, — поднялась я.

— Нет. Мы поговорим на улице, — остановил меня Николай.

Накинув на плечи стеганую куртку, Света пошла за Николаем.

«Может, поговорят да и придут к согласию», — вильнула во мне слабенькая надежда. Но застывшее в какой-то угрюмой решимости лицо Николая, мрачный вид его не сулили ничего хорошего. Какое-то время я стояла неподвижно, потом бросилась за ними следом.

Я не знала, в какую сторону они ушли. К счастью, мне сразу же повстречался Прошка, он испуганно смотрел на меня.

— Что случилось, тетя Надя? Бледная вы какая. Что случилось-то, а? — спросил он встревоженно.

— Только что… Николай… Николай и Света куда ушли?

Проша показал. Я побежала. Зелень еще не проросла, деревья и кусты были голыми, просторно было везде, но Светы и Николая не было видно. «Может, в другую сторону пошли?» — растерянно огляделась я. Впереди угибалась чащей неглубокая ложбина, и, подойдя к ее краю, я увидела их. Они стояли на самом ее дне. Николай что-то говорил, гневно допрашивал Свету. Я не могла разобрать, что именно он говорил. Он замолчал на какой-то высокой, сдавленной ноте, и вдруг я услышала тихий, безразличный какой-то голос Светы:

— Ладно, делай что хочешь.

Николай отступил на два шага и медленно стал расстегивать кобуру. Я и сама не заметила, как скатилась в ложбину, закричала громко. Николай, не отнимая руки от кобуры, дико, затравленно взглянул на меня.

Я с разбегу обняла Свету. И она тут же обмякла, повисла слабенькой рукой на моем плече и всем своим весом потянула меня вниз. Мы обе обессиленно опустились на мягкую влажную землю. Я по-прежнему прикрывала собой Свету. Когда я отдышалась и подняла глаза, Николай уже поднимался из ложбины, шел он быстро, проворно даже, точно убегал, и ни разу не оглянулся. Кровь отлила от лица Светы. Лицо ее было белым как полотно, отчего пятна на нем казались почти черными. Страх смерти только теперь коснулся ее, только теперь она почувствовала, какая опасность ей угрожала, и сомлела она вся, ослабла. Несколько раз вздрагивала она, по телу ее прокатывалась дрожь. И впервые, пожалуй, ощутила я себя старшей, прижала Свету к своей груди, как ребенка, которого вынесла из огня. Света привалилась ко мне беспомощно, доверчиво, и долго сидели мы так, и я тихонько поглаживала ей голову, опущенные ее плечи.

— Если бы ты не успела, застрелил бы, — сказала наконец она вяло, как во сне.

После этого случая Николай ни разу не подошел, не заговорил со Светой, они старались не попадаться на глаза друг другу, а когда случайно встречались, то как бы не видели, проходили мимо. Что там Света! Он и со мной перестал разговаривать. Теперь мы со Светой почти не разлучались. И Николай не только не заходил в нашу землянку поболтать, поиграть в карты в свободное время, но огибал ее десятой дорогой.

Ночью, ломая себе сон, я все раздумывала над тем, как бы помирить Свету с Николаем. Был он таким отзывчивым, открытым, теперь его стянуло в тугой, как из моченой сыромяти, узел. Как распустить его? Нет, это крепкий, мужской узел, и не мне развязывать его. Даже Касымбек как-то притих тут, оставил свою командирскую твердость: «Трудное это дело, как тут вмешаешься?»

Сколько помню себя — знаю нерушимо и свято: изменять мужу грех, огромное преступление, мужская честь превыше всего, не позорь мужа. До сих пор это понятие, этот незыблемый закон не вызывали у меня ни малейших сомнений. Но в страшную эту пору, когда жизнь ничего не стоит, так просто ошибиться, неверный сделать шаг… совсем иную цену имеют ошибки. Неужели только я одна это понимаю?

Иногда мне кажется, что жизнь остается жизнью даже в окружении смерти: как только схлынет минута опасности — возвращаются смех, и шутки, и веселье; вместе с ними оживают и обиды, и размолвки, и ссоры, дают знать себя характер и привычки каждого. Как бы ни было тяжело, слабости человеческие не исчезают, сплетни и слухи тоже. О Свете и Николае зашептали, заговорили по углам нашего лагеря, и больше всего доставалось Свете. Я вижу это по хмурым лицам партизан. Никто не хочет сближаться со Светой, держатся от нее поодаль. Если бы не этот слух, приукрашенный, как водится в таких случаях, они бы тянулись хоть словечком перемолвиться с отчаянной разведчицей «Смуглянкой», которая работала у немцев и передавала партизанам важнейшие сведения. Но они делают вид, что не знают ее и не замечают при встречах. Как мне жаль ее — трудно передать словами. Иногда меня охватывает обида за нее: почему не помнят ее заслуг, а помнят ее грех, совершенный в минуту слабости? И каждый раз занозой в сердце застревает брошенный на нее чей-нибудь неприязненный взгляд.

Вскоре после прихода к нам, в начале мая, Света родила. Видимо, судьба сжалилась над ней за все прошлые ее беды, роды у нее были не такими тяжелыми, как у меня, и тепло к тому же стояло уже летнее, да и немцы не особенно беспокоили нас. Был у меня уже материнский опыт, поэтому я сумела оказать ей заметную помощь.

В жизни партизан иногда выпадают свободные деньки, когда не знаешь, куда себя деть. Тем более у нас со Светой такого времени побольше, чем у других. В такие часы мы вспоминаем прошлое, женщин нашего полка. Так мало прошло времени, по сути дела, с тех пор, а я уже начала забывать некоторых — новые страшные события заслоняют прошлое. Елизавета Сергеевна и Алевтина Павловна остались вместе. Интересно, где они теперь? Муся-Строптивая погибла. Ираида Ивановна потеряла двоих детей и отстала от поезда. Где-то и она мыкается со своим горем. Вряд ли суждено нам теперь когда-нибудь увидеться с ними. Только нам со Светой повезло — мы встретились с мужьями, — вернее, повезло мне, а Свете эта встреча ничего, кроме новых страданий, не дала.

Одна, не жалуясь, она несла свое горе и не согнулась, не сникла. После случая того в ложбине она ни