Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Быть так близко к ней и не целовать… это убивало его.

К счастью, его попутчики оказались большими шутниками.

Их скорбные физиономии мгновенно преобразились, они ослабили галстуки, скинули пиджаки, и дали себе волю. Понарассказывали своему пассажиру массу баек, одна похабнее другой.

Про пукающих мертвецов, про мобильники, трезвонящие из гроба, про спрятавшихся любовниц, которые обнаруживаются во время отпевания, а некоторые покойники — такие шутники в жизни были, и такие распоряжения оставили, что «хоть стой, хоть падай», а уж чего их психи-родственники вытворяют, обхохочешься, историй до гроба хватит, в общем тот еще кладбищенский юмор.

Анекдоты смолкли, им на смену пришли «Радио-умники».

Плоско. Глупо. Пошло.

Шарль не отказался от предложенной ему сигареты, выкурил и, выбрасывая окурок в окно, выкинул заодно и траурную повязку.

Усмехнулся, попросил Жан-Клода сделать погромче, вернулся к жизни и сосредоточился над вопросом какой-то мадам Попе.

Из города Жопе.

16

Середина сентября. В прошлые выходные он собрал два килограмма ежевики, обернул двадцать четыре учебника (двадцать четыре!) и помог Кейт подточить козе копыта. Клер приехала с ним, заняла место Dad у медных тазов с вареньем и часами болтала с Ясином.

Накануне на нее сильное впечатление произвел кузнец, и она уже собиралась переквалифицироваться и заделаться Леди Чаттерли.

— Вы видели, какой у него торс под кожаным фартуком? — томно восклицала она весь день.

— А Кейт? Ты видела?

— Брось. Да он чокнутый…

— Откуда ты знаешь? Ты что, его тестировала? Подождала, пока ее брат вышел в соседнюю комнату, и подмигнула ей, что, да, однажды этот молоточек ударил по ее наковальне…

— И все же, все же, — вздыхала адвокатша, — такой торс…

Через несколько часов, блаженствуя на подушках, Кейт спросит у Шарля, выдержит ли он зиму.

— Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь…

— Тогда забудь, — шепнула она, поворачиваясь и отстраняя его руку, чтобы улечься на живот.

— Кейт?

— Да?

— Твой вопрос можно понимать по-разному…

— …

— Чего ты боишься, любимая? Меня? Холода? Или что зима будет слишком долгой?

Всего.

Вместо ответа долго ласкал ее.

Волосы, спину, bottom.

Перестал сражаться со словами.

Они больше не нужны.

Снова услышать ее стоны.

И пусть спит.

Сейчас он сидит в кабинете и пытается разобраться в результатах испытаний арок на сопротивление неравномерным нагрузкам…

— Это что за бредятина? — Филипп выскочил из своего кабинета, потрясая пачкой бумаг.

— Не знаю, — ответил Шарль, не отрывая глаз от монитора, — а в чем дело…

— Подтверждение участия в каком-то дурацком тендере на строительство идиотского банкетного зала в Петаушноке-Мухосранском! Вот что!

— Вовсе он не идиотский, этот мой банкетный зал, — спокойно ответил Шарль, склоняясь над графическим планшетом.

— Шарль… Что это за бред? Я узнаю, что на проошлой неделе ты летал в Данию, что ты собрался снова работать на старика Сизу, а теперь этот…

Поняв, что за монитором не отсидишься, он выключил компьютер, откатился назад, схватил пиджак и спросил:

— У тебя есть минутка выпить со мной чашечку кофе?

— Нет.

— Придется найти.

Тот пошел было в их офисную кухонку:

— Нет, не здесь. Давай спустимся. Мне надо сказать тебе пару слов…

— И о чем же ты хочешь со мной поговорить? — вздохнул партнер, уже на лестнице.

— О нашем с тобой брачном контракте.

Между ними стояло уже пять пустых чашек.

Конечно, Шарль не стал с ним делиться, как трудно удержать за рога напуганную козу, когда ей делают педикюр, но все же рассказал достаточно для того, чтобы напарник понял, на каком ковчеге он отправился в плавание.

Молчание.

— Но… Как это… Кой черт понес тебя на эту галеру?[355]

— Чтобы пристать к берегу, — засмеялся Шарль.

Молчание.

— Знаешь поговорку про деревню?

— Валяй…

— «Днем скучно, ночью страшно».

Улыбался. Решительно не понимал, как в этом доме может быть хоть мгновение скучно и чего можно бояться, если тебе повезло спать в объятиях такой героической женщины…

Да еще с такой красивой грудью…

— Что ты все молчишь да улыбаешься, как идиот… — продолжал он удрученно.

— …

— Тебе очень скоро все это осточертеет.

— Нет.

— А я уверен… Это сейчас ты в облаках витаешь, влюблен, но… черт! Мы ведь уже с тобой знаем, что такое жизнь, разве нет?

(Филипп как раз находился в процессе развода с третьей женой).

— Да нет… Я-то как раз не знаю…

Молчание.

— Эй! — продолжал Шарль, хлопая его по плечу, — я не собираюсь оставлять дело, я просто хотел тебя предупредить, что теперь буду работать по-другому…

Молчание.

— И такая заварушка из-за женщины, с которой ты едва знаком, которая живет в пятистах километрах отсюда, у которой уже пятеро своих шалопаев и которая носит носки из козьей шерсти?

— Именно…

Опять молчание, очень долгое.

— Знаешь, что я тебе скажу, Баланда…

(Ох уж этот снисходительно-благожелательный тон знатока мух и колбасных обрезков… Тьфу!)

Компаньон повернулся, подзывая официанта, и закончил фразу:

— Это замечательный проект.

И еще, придерживая дверь:

— Слушай… Мне кажется, или ты уже попахиваешь навозом?..

17

В первый раз отец не вышел встречать их к ограде.

Шарль обнаружил его в подвале, в полной растерянности, он не понимал, зачем он сюда спустился.

Поцеловал его и помог подняться в квартиру.

Еще больше расстроился, рассмотрев его при свете. Как изменилось его лицо.

Кожа огрубела. Пожелтела.

К тому же… Он весь порезался, бреясь к их приезду…

— Папа, в следующий раз я подарю тебе электробритву…

— Брось, сынок… Не траться…

Довел его до кресла, сел напротив и долго вглядывался в его поцарапанное лицо, надеясь найти в нем что-нибудь более ободряющее.

Анри Баланда, этот величественный старик, почувствовал это и сделал все, чтобы отвлечь внимание единственного сына.

Но пока он пудрил сыну мозги своим садом и кухней, тот невольно погружался в раздумья о ближайшем будущем.

Значит, он тоже скоро умрет… И так без конца?

Не завтра. И, будем надеяться, не послезавтра, но… Анук была совершенно права, когда говорила. Мистенгета отдал Алексису, а в память о ней останется только одно: жизнь.

Как дар.

Закудахтала мать, и отвлекла его от глубокой философии на мелких местах:

— А как же я? Ты что, меня даже не поцелуешь? Ты только стариков в этом доме замечаешь, да? — она тряхнула своим париком. — Господи помилуй… Что это за прическа… Никогда с этим не смирюсь… У тебя же были такие замечательные волосы… Что ты смеешься, как дурачок?

— Потому что твое наблюдение стоит всех тестов ДНК! Такие замечательные волосы… Только родная мама могла сморозить эдакую глупость!

— Если бы ты действительно был моим сыном, — процедила она сквозь зубы, — в твоем возрасте ты бы был полюбезнее, можешь мне поверить…

Дал ей прижаться к своей шее, так гладко выбритой…

Едва ужин закончился, оба оболтуса убежали наверх досматривать фильм, а Шарль сначала помог матери убрать со стола, потом отцу — разбирать бумаги.

Пообещал ему, что на следующей неделе заедет вечерком и поможет заполнить налоговую декларацию.

Пообещал это ему, а себе, что будет приезжать к ним каждую неделю этого финансового года…

— Рюмочку коньяка?

— Спасибо, папа, но ты же знаешь, мне сегодня ехать… Кстати, а где ключи от твоей машины?

— На консоли…

— Шарль, это глупо — так поздно выезжать в такую давнюю дорогу… — вздохнула Мадо.

— Не беспокойся. Я же не один, со мной два таких трепача…

Кстати… Пошел в коридор и, ступив ногой на первую ступеньку лестницы, крикнул им, что пора ехать.

— Эй! Вы слышали?

Ключи… Консоль…

— Как же так? — удивился он. — А что вы сделали с зеркалом?

— Мы его отдали твоей старшей сестре, — отозвалась мать, откуда-то из глубин посудомоечной машины. — Да, она очень его хотела… В наследство, авансом…

Шарль смотрел на пятно, оставшееся на стене от зеркала. Ведь именно здесь, подумал он, подумал я, почти год назад я потерялся.

Здесь на подносе его ждало письмо Алексиса.

Я смотрел перед собой и видел не отсутствующий взгляд человека, сраженного двумя словами, а лишь большой белый прямоугольник, как-то вызывающе выделяющийся на грязно-сером фоне.