Пока чародея не было дома. Чародей-еретик - Кристофер Сташеф

— А вы, стало быть, представляете для них таковой вызов?

Аббат вздохнул и вперил взгляд в потолок.

— Увы! А как может быть иначе? Ведь я обязан противостоять непрестанному усилению их власти, которая распространяется даже в пределы Церкви… О! Как же слеп Рим! Как можно не понимать, что мирской правитель мешает трудам Церкви, когда узурпирует область ее деяний! Как можно ослепнуть настолько, чтобы не видеть того, что тут творится! Как можно проявлять такую преступную беспечность!

Дамы молчали, потрясенные страстью, с какой это было сказано.

Поняв это, аббат смущенно улыбнулся:

— Прошу простить меня, леди. Дух мой приходит в смятение, когда я осознаю, как страждет простой народ душой и телом, и когда я вижу, что эти страдания проистекают от того, что монарший престол отобрал у Церкви право распределять среди народа милостыню и назначать священников.

— Ах! Да разве же король и королева могут понять нужды Церкви и нужды народа? — пылко воскликнула леди Мейроуз. — О нет, в таких делах можно полагаться только на Церковь!

Аббат устремил на нее благодарный взгляд:

— Спасибо вам, леди Мейроуз. Однако я сомневаюсь в том, что даже такая праведная христианка, как вы, одобрила бы тот шаг, который я намерен предпринять.

— Что же это за шаг? — вдруг насторожилась баронесса.

— Я намерен объявить себя архиепископом.

Аббат, нервно кусая губы, отвел взгляд.

Баронесса ахнула, а у леди Мейроуз глаза полыхнули жарким огнем.

— Конечно… О, конечно! — Она энергично кивнула. — Разве можно было принять лучшее решение, милорд! Если Церковь Грамерая отделилась от Римской Церкви, у нее должен быть глава — и этим главой должен стать титулованный архиепископ! Разве не положено, чтобы в Церкви существовали епископы и архиепископы?

— Положено, леди Мейроуз, положено. — Аббат одобрил слова своей собеседницы коротким кивком. — И у нас такого порядка не было потому, что все духовенство Грамерая принадлежит к ордену и дает обет послушания аббату единственного монастыря.

Леди Мейроуз широко открыла глаза.

— Но разве есть и другие монашеские ордена?

— Есть. Есть и священники, не являющиеся монахами. — Аббат улыбнулся, видя ее замешательство. — В наших книгах поименовано множество других священных орденов — орден Святого Франциска, к примеру, и орден Святого Доминика. Существует также орден Иисуса, к которому принадлежал наш основатель, святой Видикон. Но веру на Грамерай принес именно монах, принадлежавший к ордену Святого Видикона, и потому все монахи в этой стране принадлежат к этому, единственному ордену.

Баронесса прижала руку к груди. Ее пальцы заметно дрожали.

— Но не воспримут ли их величества ваше провозглашение архиепископом как попытку узурпировать их власть?

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — хмуро отозвался аббат. — Потому я так медлю с этим провозглашением. Но разве тем самым я не попытаюсь добиться того, чего никогда не добился бы в этой стране аббат?

— Добьетесь! — с жаром поддержала его леди Мейроуз. — И сделаете все то, что положено архиепископу! Кто может верить суждениям королей и королев? Они по самой сути своей — миряне, и потому их власть продажна!

— Все так и есть, леди Мейроуз, все так и есть, — довольно кивнул аббат. — Власти предержащие следует держать в узде, иначе воспоследует тирания.

— А кто может сдержать короля и королеву, как не архиепископ? — Леди Мейроуз, сверкая глазами, покачала головой. — Нет, милорд! Вы должны стать архиепископом, и никак не менее! Ибо людям духовного звания присуще праведное поведение, а мирянам — алчность и жестокость!

— Я так и думал! — вскричал аббат и тепло улыбнулся девушке. — Люди должны верить только духовенству, дабы обрести высшую справедливость!

— А монархам присуща только глупость, — отозвалась леди Мейроуз, — в то время как мудрость — только священникам!

— Я бы не сказал лучше, — выдохнул аббат, глядя в сияющие глаза Мейроуз.

Она на миг задержала на нем взгляд, но тут же стеснительно покраснела и потупилась.

Затянувшаяся пауза стала неловкой.

Аббат отвернулся и смущенно проговорил:

— Что же я за неучтивый гость — говорю и говорю о своих заботах! Я совершенно забыл, миледи, о том, зачем вы меня позвали.

— О… мы позвали вас всего лишь из-за глупых разногласий между мною и этим своенравным чадом. — Баронесса взглянула на внучку. — Но наша ссора выглядит так глупо в сравнении с вашими, такими важными, делами.

— Заверяю вас, миледи: все, что тревожит вас и вашу очаровательную внучку, для меня всегда — большая забота, — пылко возразил аббат. — Что же стало причиной вашей ссоры, из-за которой нарушились мир, любовь и согласие, царящие в вашем доме?

— Да то же, что и всегда, — со вздохом ответила баронесса. — Я вновь пыталась внушить ей, милорд аббат, каков ее долг перед семейством и страной, однако она вновь ответила мне категорическим отказом!

— Леди! — Аббат одарил леди Мейроуз укоризненным взглядом. — Не станете же вы отрицать, что должны выйти замуж!

— Нет, милорд, этого я отрицать не стану. — Девушка ответила аббату пристальным, испытующим взором. — Все дело лишь в том, за кого я желала бы выйти.

— Не делал я ничего такого!

Сквайр Роули, сидевший за столом, хмуро обозрел деревенское судилище. Лафн, стоявший перед ним, одет был, по обыкновению, неряшливо. Рубаху небось целый месяц не стирал, да и не снимал, поди. Походило и на то, что поверенный арестовал Лафна до того, как тот успел побриться, а делал он это явно не чаще раза в неделю. Из нечесаной гривы Лафна выбирались вши — видно, даже им было нестерпимо зловоние, исходящее от грязнули.

Роули искренне радовался тому, что выдался погожий день, и стол судьи вынесли из палаты, вот только он никак не ожидал, что ветер будет доносить до него ароматы, которыми благоухал Лафн. Стараясь дышать неглубоко, сквайр устало проговорил:

— Лесничий видел тебя, когда ты шел от убитого оленя, из туши которого торчала пущенная тобою стрела.

— А стрелу-то у меня, того… какой-то бродяга спер, вот!

— Ну да, и этот самый бродяга оленя убил, как пить дать. — Роули замутило, и он задержал дыхание, дожидаясь, когда отступит тошнота. Его господин, рыцарь сэр Торгель, к отстрелу зверей на своих землях относился как человек просвещенный: он запрещал таковой отстрел только тем, кто имел вдоволь еды. Но Лафн жил со своими родителями, хотя ему уже и исполнилось двадцать лет, и упитан был неплохо, а при этом его чаще видели в лесу, чем на поле. Оленьего же мяса хватило бы всю деревню досыта кормить целую неделю. Нет, широты взглядов сэра Торгеля для этого случая браконьерства в его угодьях явно недостало бы.